- Ты же хотел в этом году отомстить за твоего брата Эрлинга и заставить трондов покориться нашему дому.
- С этим можно и подождать, - напрямик сказал покрытый боевыми шрамами лендрманн Ранульв Каарасон. - Голодные люди плохо сражаются. Давайте-ка сначала сделаем так, чтобы наши наедались лучше, чём те.
- Путешествие в Данию может быть небезопасным, - предупредил Аринбьёрн.
- А голод ничуть не лучше, - откликнулся его приятель хёвдинг Кетиль Красный.
- У меня нехорошее предчувствие насчет Хокона Сигурдарсона, - сказала Гуннхильд. - То, что он может спокойно умереть от болезни, кажется мне слишком большой удачей для нас.
- Мы слышали уже несколько месяцев назад, что он лежит в постели, - напомнил Бю.
- Мы слышали также, что он говорил всем, будто не болен.
- А что еще он мог сказать, королева? - спросил Ранульф. - Разве мог больной позволить себе показать свою слабость?
Кетиль кивнул.
- Не часто люди поднимаются снова после того, как пролежат несколько недель в кровати. А если и поднимаются, то обычно ненадолго.
- Такая лиса легко может прикинуться умирающей, - возразила Гуннхильд.
- Но зачем ему это могло понадобиться, королева?
- Чтобы заманить зайцев туда, где она сможет дотянуться до них.
Не успев закончить фразу, она сразу поняла, что допустила серьезнейшую ошибку. Харальду Серой Шкуре не понравилось сравнение с зайцем.
- Неужели мы испугаемся его? - резко бросил он. - Клянусь всеми святыми, если он умер, я буду почти жалеть об этом. Я хочу убить его своими руками. - Он с каждым словом закипал все сильнее. - Я могу это сделать. Я не давал ему приюта под своей крышей.
- Я не стал бы доверять твоему тезке Харальду Синезубому, - веско сказал Аринбьёрн. - Мы знакомы с ним давно. У него в Дании есть такие болота, в которых человек, пытающийся их перейти, обязательно утонет.
Гуннхильд ощущала тот огонь, который тлел в сердце Харальда. Она надеялась, что ей удастся сегодня затушить его, или он погаснет сам собой. Но, напротив, он только разгорался.
- Да, нужно быть осмотрительными. - Его голос набирал силу. - Однако мы удачно ладили с ним прежде, а сейчас он рассчитывает на нас. К тому же мне в таком случае придется там часто бывать. Мало ли что может произойти. Он стареет. У него плохие отношения с сыном. Может случиться даже так, что мы присоединим королевство.
- Или потеряем, - бросила Гуннхильд.
- Господин, ты можешь лишиться своего собственного королевства здесь, дома, если эти плохие годы будут продолжаться, а ты не сможешь ничего сделать! - рявкнул Ранульв. Сразу несколько человек громко заявили о своем согласии.
Орм перекрестился.
- Возможно, Бог смягчил сердце датского короля.
- Я назвала бы это самым маловероятным из всего, что может случиться, - язвительно возразила Гуннхильд. Она повернулась к Харальду. - Это опрометчивая поездка, мой сын. - Она услышала отчаяние в собственном голосе.
Он вскинул голову.
- Никто не посмеет сказать, что я чего-то боюсь!
Разговор продолжался, но Гуннхильд больше не произнесла ни слова. Она знала, что ее победили.
- Что ж, король, - сказал Аринбьёрн, как бы прекращая бесконечное обсуждение, - раз ты решил ехать, я отправлюсь с тобой.
Харальд немного смягчился.
- Твое желание делает мне честь, но в этом нет необходимости. Мы не можем отправляться с военным флотом, имея мирную цель.
- Мы можем взять такой флот, какой приличествует тебе. - Гуннхильд угадывала, что за прямолинейной настойчивостью Аринбьёрна скрывается предчувствие. - Кроме того, ты мой король, а твой отец был моим побратимом. Позволь мне поступать так, как того требуют мои присяги.
На том и порешили. Харальд должен был сообщить братьям о своем намерении и поручить им хранить королевство в свое отсутствие. Сам же он намеревался в начале лета отправиться в назначенное место в Ютланде, где его должен был ожидать Харальд Синезубый.
- Это будет счастливый день для моего господина, - сказал Фридлейв, прощаясь с королем Норвегии перед отплытием.
XVII
Начали возвращаться перелетные птицы. Скворцы, чибисы и тому подобная мелочь добрались до Дании, когда холодный ветер все еще свистел над раскисшей землей, а по утрам часто потрескивали под ногами замерзшие лужи. Становилось светлее, дни удлинялись. Гуси вереницами неслись между землей и высокими белыми облаками, их звонкие крики разносились над свежей травой и первыми цветами, украсившими ветви деревьев. Скотину, все еще покрытую неопрятными клочьями зимней шерсти, выгнали на волю. На деревьях лопались почки. Повсюду мельтешили и щебетали певчие птицы. А потом, в тихий солнечный день, прилетели аисты, вестники возрождения. Мерно взмахивая огромными крыльями, они опускались на вершины деревьев и крыши, где издавна сохранялись их гнезда. Народ радостно приветствовал их. Всю ночь горели костры, шли пляски; немало детей было зачато в эту ночь.
Все короче и светлее становились ночи. Весну сменяло лето. Было ясно, что год хороший: ветерок колыхал густые всходы на полях, рыба, проходившая большими косяками, сверкала чешуей неподалеку от берегов.
Уже несколько месяцев как все мореплаватели начали беспокоиться. Они осматривали свои корабли и лодки, конопатили и смолили их, обновляли снасти, разговаривали друг с другом чаще, чем со своими женщинами. Первыми в море вышли рыбаки и охотники на морского зверя. Вскоре после них и самые решительные торговцы заперли свои лавки, нагрузили корабли и отправились в Хедебю, или на Готланд, или в какие-то другие места, где, как и много лет подряд, в это время пробуждались шумные рынки. А некоторые точили оружие, те, у кого были кольчуги, натирали их маслом, и все, прищурившись, всматривались в сверкающие солнечными бликами морские волны. Среди них были Харальд Золотой и его викинги.
Хокону Сигурдарсону было очень трудно столько времени просидеть взаперти. Теперь, когда возобновились плавания, моряки, направлявшиеся в Норвегию, не должны были сообщить туда, что он вновь на ногах. Наоборот, если норвежцы все-таки узнают, что он еще жив, то пусть думают, что он лишь отчаянно цепляется за жизнь. Иногда он выбирался из города после заката, закрывая голову капюшоном плаща, чтобы прогуляться пешком или проехаться на лошади галопом. Иногда он встречался с обоими Харальдами в хорошо охраняемом доме, куда не мог проникнуть никто лишний.
Порой ярл принимал в собственном доме посетителей, которым мог доверять; его слуги были отобраны среди многих, им хорошо платили, и к тому же они смертельно боялись своего господина. В этих случаях он мог дать волю своим мыслям и языку и поупражняться в ядовитом остроумии.
- Слишком долго тяжесть моей дорогой королевы Гуннхильд лежит на Норвегии. Все лежит и лежит…
Оставаясь в одиночестве, он тратил целые часы, стараясь восстановить силу, которую утратил, пролежав столько недель в постели; в узкой комнате сверкал клинок меча или острие секиры, или же он по много раз прыгал, отталкиваясь ногами то от одной, то от другой стены. И при этом думал.
Порой его посещали спокойные мысли о книгах, которые ему доводилось видеть, и гораздо чаще - о тех, о которых когда-то рассказывала ему Гуннхильд. Если бы только он имел их, если бы только он мог их читать… Но, непокорный, он должен был осушить рог в честь богов и Невесты Могилы.
Когда он счел это безопасным, то вызвал кормчих тех кораблей, которые привел с собой из Норвегии. К нему вернулось здоровье, сказал он и показал им, что вновь силен. В ближайшем времени он намерен отправиться в викинг, поскольку он и его многочисленные спутники потратили все, что привезли с собой, а обременять такими расходами датского короля негоже. Моряки, изнывавшие от безделья, пообещали немедленно подготовить корабли.
Харальд Синезубый услышал об этом и пошел к ярлу, чтобы выяснить подробности.
- Нет, король, тебе нечего опасаться, - Хокон представлял собой воплощение дружелюбия. - Как это может быть и вообще разве может это быть, когда ты так добр ко мне? Честно говоря, за этим стоит гораздо больше, чем я сказал своим людям. Я узнал о вещах, с которыми нужно разобраться. Если я сегодня расскажу тебе обо всем, что-нибудь случайно может стать известным, и тогда все наши планы пойдут ко дну. Могу ли я попросить тебя, король, подождать несколько дней? Тогда мы сядем и обсудим все это, поскольку время не терпит.
Харальд позволил уговорить себя, хотя и приказал своим охранникам быть наготове.
В Рандерс примчался гонец. Он ехал без остановки, меняя лошадей. Прибыл Харальд Серая Шкура. Он с тремя кораблями стоял возле берега у Хальса, деревни на восточном берегу устья Лим-фьорда. Во время визита Фридлейва было решено, именно там король Дании встретит короля Норвегии примерно в это время.
Харальд Золотой спешно посадил своих людей на девять кораблей и отправился по Скагерраку на север.
Едва только он успел отплыть, как Хокон пошел к Харальду Синезубому, и они уединились в комнате второго этажа.
- Теперь, - сказал ярл, - я, правда, не до конца в этом уверен, но мы удаляемся от войны. И тем не менее придется собирать ополчение. Харальд Золотой отправился, чтобы убить Харальда Серую Шкуру, а затем захватить власть в Норвегии. Но ты действительно веришь в то, что он сдержит обещания, которые дал тебе, когда получил от тебя такую большую силу? Ведь он еще этой зимой говорил мне, что убил бы тебя, если бы у него оказалась такая возможность.
Харальд Синезубый не испытал потрясения. Он с самого начала не доверял своему племяннику. А последнее требование Харальда Золотого только усилило это недоверие. По правде говоря, главным образом, именно Хокон своими советами удержал короля от расправы с племянником.
А ярл наклонился вперед; в его темной бороде блеснула белозубая улыбка.
- Но если ты, господин, пообещаешь мне, что я отделаюсь только небольшой вирой, то я, в свою очередь, ручаюсь, что покончу с Харальдом Золотым. Тогда я стану твоим ярлом, принесу тебе присягу и с твоей помощью буду управлять Норвегией и поставлять тебе дань с нее. Тогда ты будешь владеть двумя королевствами и станешь еще более великим королем, чем был твой отец.
Их разговор продолжался не очень долго.
Харальд Золотой взял с собой девять кораблей, Хокон отправился следом за ним с двенадцатью.
XVIII
Даже в Норвегию весна принесла наконец тепло, а с ним и надежду. Если посевов было мало, то лишь потому, что слишком много зерна было съедено и слишком мало осталось на семена. Те поля, которые были засеяны, покрылись пышными всходами, обещавшими хороший урожай. Скотина, не испытывавшая недостатка в корме даже на горных лугах, принесла приплод, который, судя по всему, должен был выжить. В лесах жирели свиньи. Рыбы в морях было много, и похоже было на то, что уловы окажутся не хуже, чем в давние годы. Люди смотрели на мир и друг на друга в удивлении, как дети.
Харальд Серая Шкура предполагал сначала двинуться в Викин. Если отправиться оттуда по хорошей погоде, то плавание закончится коротким переходом через Каттегат. Накануне того дня, когда он в сопровождении Аринбьёрна покинул Хардангер, Гуннхильд попросила его немного погулять с нею.
- Прежде чем мы встретимся снова, пройдет в лучшем случае много времени. - Она была не из тех, кто любит говорить загадками, да в ее фразе и не было слышно ничего подобного. Харальду предстояло много дел. Однако он пожал плечами, усмехнулся краем рта и кивнул. - Как ты пожелаешь, мать.
В сопровождении четырех дружинников они вышли из дома и направились через город прочь от воды по дороге, вившейся через поля. От солнечного жара колеи запеклись твердой коркой, и Гуннхильд слышала звук своих шагов в тишине, нарушавшейся лишь щебетом птиц в зеленях да трелями жаворонка, доносившимися сверху. Несколько облаков скользило в безграничной синеве. Справа от них над полем, засеянным овсом, поднимался чуть заметный туман. Слева тянулась ограда из двух слег, за которой росла трава, смешанная с клевером: сотни оттенков зеленого цвета, испещренные звездами диких цветов, и на этом фоне - ржаво-красные коровы. То тут, то там топорщились розовые кусты, не срубленные во время расчистки южной половины Сторда, попадались то раскидистый дуб, то прямой, словно столб, бук, то высокий вяз. В их кронах безостановочно играли свет и тени. Дым, просачивавшийся сквозь крыши построек на хуторах, поднимался прямо вверх и быстро таял в воздухе. Трудившиеся вдали люди казались маленькими, как муравьи. К сладкому запаху земли примешивался пряный аромат тимьяна.
Ни Харальд, ни Гуннхильд долго ничего не говорили. От ходьбы у Гуннхильд начались боли в левом бедре, как это часто случалось в последнее время. Она старалась не обращать на это внимания, и никто и никогда не видел, чтобы она прихрамывала. По крайней мере, в этом отношении, чуть посмеиваясь над собой, думала она, юбки куда удобнее, чем штаны.
В конце концов король, все время глядевший куда-то далеко вперед, проговорил, почему-то с некоторой неловкостью:
- Я думаю, что мы можем рассчитывать на спокойное плавание.
- Это будет завтра, - негромко откликнулась Гуннхильд. - А сегодня радуйся солнцу.
- Это кажется мне хорошим предзнаменованием. Все, что происходит.
- Для кого? - пробормотала королева.
- Для моей поездки. Для нас. Для всего. - Он перекрестился; она не часто видела, чтобы он это делал. - Да не воспримет Бог это превратно. Я не столь набожен, каким, по словам священников, должен быть… - Его голос прервался.
Он догадался об этом, подумала Гуннхильд. Ни один из них, кроме, пожалуй, Эльфгара, не рискнул бы сказать такое вслух.
- Но прежде, чем отправиться в путь, мы будем слушать мессу и вознесем благодарственную молитву, - закончил Харальд.
Гуннхильд лишь в мыслях могла высказать свое удивление: почему христиане не обвиняли своего Бога за те долгие годы, на протяжении которых он ни разу не исполнил ни одной их просьбы, когда были убиты Сигурд и Эрлинг, а страна страдала и бушевала?
- Язычники тоже совершают жертвоприношения своим богам, - сказала она.
Харальд нахмурился.
- Сира Эльфгар уверен, что истинный Бог гневается на них за то, что они не желают слушать слово Христа. - И добавил резко: - Мы еще займемся этим.
- Тогда почему в Свитьёде все идет так хорошо?
Язычники договариваются, а христиане упрашивают, думала она. Но неужели человечество в целом бессильно против Небес?
Харальд чуть не споткнулся и бросил на мать чуть ли не смятенный взгляд.
- Мать, негоже задавать такие вопросы.
А ее мысли бежали, как всегда, странным, необычным путем. Может быть, дело просто в том, что рядом со шведами жило больше финнов и, когда шведы захватили их земли, колдовство финнов перешло к ним?
Но если так, то как могли шведы и норвежцы превращать финнов в добычу, когда кваены вырубали их леса, осушали их болота и выталкивали их из извечных пределов, от могил предков в далекую северную дикую местность?
- Я не стану говорить об этом, если это тебя пугает, - сказала она.
Этой холодностью она попыталась прикрыть внутреннюю дрожь. А не могли ли неудачи, преследовавшие ее и ее близких, быть местью за Аймо и Вуокко?
Нет, вряд ли. Финны не были мстительным народом.
И все же - если была сделана великая ошибка, то могло ли это само по себе перевернуть мир так, чтобы от всех ее деяний происходил один только вред, подобно тому, как опрокидывается лодка рыбака, взявшего слишком круто бортом к волне? Могло ли быть так, что ей, ее мужу, ее сыновьям пришлось в течение долгих лет отчаянно цепляться за киль, а штормовые волны отрывали их одного за другим и уносили прочь?
Она почувствовала внезапный, удививший ее самое, прилив нежности к сыну. Харальд остановился. Она тоже. Он повернулся к матери. Той показалось, что из-за костистого мужского лица, обрамленного золотой бородой, показался образ маленького мальчика, которого она видела во время своих, всегда чересчур коротких, посещений дома, где он воспитывался.
- Мать, - негромким голосом, в котором чувствовалось потрясение, воскликнул он, - я нисколько не хотел как-то обидеть тебя. Ты всегда делала для нас все, что могла. Твои находки, советы, твоя мудрость были для нас факелом в темноте. И… и… Я задумывался кое о чем. И многие задумывались тоже. Но ведь я не задавал вопросов, правда? И к тому же никому не позволял ни о чем спрашивать. О, иногда мне так хотелось… - Он проглотил конец фразы. - Но это должно остаться между тобой и Христом.
Его голос вновь окреп, и слова прозвучали звонко:
- Я никогда не покину тебя.
Любовь поднималась в ней, как прилив в узком фьорде, над которым стоял дом ее детства.
Она была готова закричать: "Ты уже готов это сделать, Харальд. После всех моих предупреждений, предчувствий, дурных снов и, да, гаданья по рунам ты все же уезжаешь. Я прошу тебя, не разбивай мое сердце".
Нет. Она заставила себя сдержаться. Ведь это его гордость, настолько же, насколько и верность, заставила его произнести эту клятву. Она не может никому, даже собственному сыну, уступить в гордости. Она - мать королей.
И ведь могла же, могла она и ошибиться.
- Я собиралась в последний раз просить тебя еще раз подумать об этой поездке, - обычным ровным голосом сказала она.
Харальд тоже успокоился.
- Я ждал этого. - Он вздохнул и улыбнулся. - Ладно, говори, я потерплю.
Гуннхильд покачала головой.
- Нет. Это было бы бесполезно. - Она взяла сына за руку. - Давай воспользуемся этим прекрасным днем и погуляем столько, сколько ты сможешь уделить времени прогулке.
Она продолжалась час или два. Гуннхильд, главным образом, вела разговор о тех тихих, спокойных счастливых временах, которые выпадали им вместе. Несколько раз ей удавалось вызвать у сына смех.
Потом наступила короткая ночь. В полутьме мерцало несколько звезд.
С утренним отливом два длинных корабля двинулись в путь. Одним командовал Харальд, а вторым Аринбьёрн. Третий корабль должен был присоединиться к ним в Викине. Вода блестела, легкие корпуса кораблей играли, словно застоявшиеся кони. Сильные молодые люди стояли возле бортов, махали руками и кричали прощальные слова. Шум взбудоражил чаек, бакланов, буревестников, чистиков, олуш, прочих морских птиц, и они с пронзительными криками взвились в воздух. Поскольку корабли шли с миром, их надменные носовые фигуры были убраны. Но Харальд стоял на носу своего корабля, и ветер развевал красный, как пламя, плащ, прикрывавший плечи короля.
На мачтах с грохотом подняли реи. Раскрашенные яркими полосами паруса - на корабле Харальда парус был украшен изображением черного ворона - поймали ветер. Корабли накренились, под форштевнями запенилась вода.
- Прощайте, прощайте! - кричали мужчины, женщины, мальчики и девочки, стоявшие на причале. - Да поможет вам Тор, да смилуется над вами Ньёрд, - желала часть из них, а меньшее количество напутствовало: - Да будет с вами Христос и все его святые.
Гуннхильд стояла молча; стражники стеной окружали ее. Она не должна была приносить жертву языческим богам. Ее заклинания оказались бессильны. Она не могла представить себе, как Христос воспримет, если она в своих грехах станет молиться за сына. И потому она не осмеливалась на это.