- Нарушить приличие и деликатность, требуя гостеприимства! Но вы не знаете благородного Шато-Морана. Если бы он был извещен о вашем приезде, ручаюсь, вы бы встретили его здесь, приглашающего вас посетить его замок.
Телемак де Сент-Беат низко поклонился.
- Гость! Гость! - заворчал Бигон. - Он говорит в единственном числе, очевидно, этот юноша не считает меня за гостя.
- Граф Шато-Моран ваш родственник! - воскликнул Телемак де Сент-Беат. - А в таком случае я с удовольствием принимаю ваше приглашение.
- Очень вам благодарен за вашу любезность. Родственник мой, не говоря уже о его гостеприимстве, всегда рад гостям; этот старик искренний и любящий общество. Его дом, как и его душа, открыты всегда и для всех.
Гасконец наклонил голову и произнес в ответ:
- Я уже слыхал о графе то, что вы рассказываете. Теперь еще более мне желательно иметь честь познакомиться с ним.
Юноша, в свою очередь, поклонился и поспешил вперед на своей беленькой лошадке, показывая гостям дорогу.
Телемак де Сент-Беат и Бигон послсдовали за ним.
XX
Менее чем за полчаса путешественники достигли замка. Ворота, как всегда, стояли настежь. Запах трав и цветов переполнял воздух.
- О, как хорошо пахнет, - заметил Бигон.
И оскалил все свои тридцать два зуба нескольким молодым поселянкам, возвращавшимся с поля. Те ответили ему смехом, достойный экс-купец развеселился и остался доволен собой. Соскользнув с седла Мернотки, он поспешил придержать стремя своему господину.
- Позвольте мне, мой сеньор, - шепнул он ему, - дать вам благоразумный совет.
- Говори, только скорее.
- Я предчувствую, что мы поехали в изгнание. Мне необходимо написать поскорее в Мессиак к дону Клавдию-Гобелету: пусть он продаст мой маленький домик при замке за шестьдесят пистолей и деньги пришлет мне. Но господин мой пусть не думает, будто я упоминаю сумму шестидесяти пистолей, чтобы припомнить те, которые мною были даны взаймы. О, сохрани меня Бог!
- Бигон! Ты глуп. Я тебе говорю, мы вернемся в Мессиак через пять дней. Или ты не веришь моему слову?
Бигон удалился, ворча.
- Этот человек хочет моей смерти. И какое познание географии: ехать в Мессиак через Обюссон! Гм! Зачем он так разъезжает, не понимаю!
Граф Шато-Моран принял кавалера Телемака де Сент-Беата со свойственной ему любезностью. Но назвав себя, прозорливый гасконец не решился с первого же раза объявлять о цели своего приезда.
- Мой дорогой гость, - отнесся к нему Шато-Моран. - Ужин будет готов через час. Не угодно ли вам будет тем временем прогуляться по парку или, еще лучше отдохнуть, вы, вероятно, утомились в дороге. Вам укажут вашу комнату.
Телемак де Сент-Беат выбрал последнее и нашел в комнате, ему отведенной, стол, уставленный фруктами и лакомствами. Он начал медленно переодеваться, раздумывая о своем положении и ожидая звонка, призывающего к ужину.
"О, здесь, очевидно, совсем не то, что в Мессиаке, - думал кавалер. - Все тут дышит весельем и зажиточностью. Дом старинный, настоящий патриархальный".
Из окна видно было, как на замковом дворе расхаживал старый граф Шато-Моран, ласково браня слуг за неисполнительность и осматривая хозяйство. Все относились к его словам с уважением, а нищие, увидя старика, без страха приблизились к нему с просьбами.
- Нет! Нет! Вы ко мне не относитесь, - крикнул он без гнева. - Вы находитесь под ведением моей дочери. Я ничего не подам, но вышлю ее к вам.
И веселым голосом Шато-Моран позвал свою дочь. Молодая девушка прибежала, держа в руках мелкие монеты, и раздала их нуждающимся с такой истинной ангельской добротой, что Телемак де Сент-Беат почувствовал слезы в глазах. Он вспомнил свою молодость, исполненную нищеты и несчастий.
С Одилией была другая девушка, но, увлеченный отцом и дочерью, гасконец почти не обратил на нее внимания.
Вскоре наступила ночь. Кто-то постучал в дверь комнаты кавалера, и молодой паж показался на пороге, объявляя ему, что его приглашают ужинать.
В зале его поразило неожиданное зрелище: огромный дубовый стол занимал всю длинную комнату и на нем стояло более ста приборов. Граф взял под руку озадаченного кавалера и провел его к верхнему концу стола, где, указав на единственное кресло, объявил: вот ваше место! Сам хозяин поместился с правой стороны, а Одилия и ее подруга сели напротив кавалера; рядом с девицами сидел серьезный и пожилой замковый капеллан. Затем из главных дверей начали входить все домашние и заняли все места вокруг стола. Прочитали молитву, и ужин начался. Рыбы и говядины было в изобилии, и все кушанья отличались хорошим приготовлением. Иначе и быть не могло в замке Шато-Моранов.
- Я поступаю, как делали мои предки, - объявил старый граф и гордо прибавил: - Ничего здесь нет покупного, говядина из моих волов, дичь из моих лесов, рыба из замковых прудов, а овощи собраны с моих огородов и полей.
Когда подали десерт, за столом остались только господа и капеллан.
Разговор скоро завязался о текущих новостях.
- Вы были на празднествах в Клермоне? - спросил граф Телемака де Сент-Беата.
- Да, я там был и даже слышал о происшествии, случившемся с графиней Одилией.
- Это приключение хотя и не имело дурных последствий, все же сделалось для меня причиной беспокойства, я никак не могу узнать, кому обязана жизнью моя дочь. Заключаю, что ее спаситель человек не только ловкий, но и чрезвычайно любезный. Что касается меня, у меня не хватило бы духу стрелять в эту проклятую лошадь, которая несла мою Одилию.
- И я бы не рискнул выстрелить, - прибавил паж со своей стороны.
- Мне известно только одно: этот человек моего роста. Не знаете ли вы его случайно, кавалер?
Телемак де Сент-Беат в смущении едва слышно произнес, что не знает имени спасшего Одилию.
- Кто бы он ни был, - продолжал старый граф, - будь он даже мой смертельный враг, я не забуду его в своих молитвах.
- Да разве у вас есть враги? Я думал, что у Шато-Моранов нет недоброжелателей? - заметил Телемак де Сент-Беат.
- Враги у меня найдутся, и даже немало.
- Личные враги?
- Личные или нет, разницы в этом нет никакой.
Телемак де Сент-Беат, пользуясь случаем, начал теоретически приводить различие между личными и родовыми врагами, причем последних характеризовал людьми, которые никакого зла нам не сделали, но мы их преследуем и ненавидим единственно потому, что так поступали с их предками наши предки.
Лицо графа омрачилось, и он на минуту задумался.
- Мои враги принадлежат к категории родовых.
- Я это уже знал, - ответил кавалер. - И я знаю людей, находящихся, подобно вам, в таком же точно фальшивом положении. На другой день после празднеств, данных графом де Булльоном, мне говорил один дворянин приблизительно следующее: до сих пор никто еще не оценил меня по справедливости. Никто из моих неприятелей не в силах доказать мне какое-либо преступление, мною совершенное. Мечут на меня каменья, переиначивают мои поступки и делают из проступков - преступления. Мои предки враждовали с их предками, но это еще не причина мне враждовать с ними. Я намерен пойти к ним и сказать: помиримся! Вот моя рука, подайте вашу, пусть восстановится мир.
- Это совершенно христианские слова и намерения, - заметил капеллан.
Лицо графа Шато-Морана сделалось еще мрачнее.
- Я желал бы, достойный гость мой, узнать имя дворянина, сказавшего эти прекрасные слова, - произнес он, медленно поднимая глаза на Телемака де Сент-Беата.
- Вы, граф, его знаете, это говорил Каспар д'Эспиншаль, сеньор на Мессиаке и других землях.
XXI
Если бы на голову Шато-Морана упал потолок замка, он, наверное, был бы менее оглушен, чем услышав слова своего гостя.
- Каспар д'Эспиншаль! - только мог он воскликнуть и упал без движения на свое кресло.
Кавалер онемел: он тоже не ожидал подобного эффекта.
- Каспар д'Эспиншаль! - вторично воскликнул старый граф и, обратив взгляд в сторону Телемака де Сент-Беата, спросил:
- Вы хорошо его знаете?
- Я его знаю всего только несколько недель. Но думаю, что знаю его хорошо.
Старый граф Шато-Моран поднялся со своего места и, простирая торжественно руку, произнес:
- Господин кавалер Телемак де Сент-Беат! Вы мне понравились с первой минуты нашего знакомства; на вашем лице выражается честность и искренность. Я шестьдесят лет живу среди людей и научился узнавать их по первому взгляду, а потому убежден, что говорю с благородным человеком. Итак, одно из двух: или вы ошиблись в характере Каспара д'Эспиншаля, или этот последний вас обманул.
- Граф, я уверен…
- Прежде выслушайте. Мы здесь все свои, и это вот моя племянница, наследовавшая замок Красный Камень. Она очень хорошо знает, что за люди господа д'Эспиншали, убийцы ее дяди, графа Иоанна. Указав рукой на подругу Одилии, Шато-Моран продолжал:
- Вы, кавалер, гасконец и не знаете нашей страны и нашей жизни. Я не буду ее описывать по недостатку времени, но прямо скажу: из всех негодяев и обманщиков, наполняющих нашу страну, Каспар д'Эспиншаль самый опасный. Его отцу я простил убийство моего брата, но ему не прощу ничего; он даже не христианин, он воплощенный дьявол. И не думайте, что я говорю это, не убедившись основательно, разумеется, улики против него - улики не юридические. Он чересчур ловок, чтобы не найти лазейку в законе. Если бы не эта ловкость, голова его давно бы уже скатилась со ступеней эшафота. Не стоит рассказывать отдельные случаи, рассказы выйдут через меру ужасающими. Но поверьте, соберись вместе все слезы и вся кровь, которая пролилась по вине этого чудовища, они бы наполнили до краев рвы его замка в самую жестокую засуху. Но он может быть уверен, что наказание за грехи чем позже его постигнет, тем будет жестче. Каспар д'Эспиншаль, говоря вам, кавалер, слова примирения, коварно лгал. Подай я ему руку, клянусь, если только не будет для него выгоды сохранять мир, он не затруднится и не посовестится, войдя сам, внести в мой дом стыд и позор.
Когда слова грозного обвинения сошли с уст старого графа, дверь залы слегка отворилась и монах, высокого роста, с белой седой бородой вошел в комнату. Хозяин сейчас же обратился к нему:
- Простите, святой отец! Я вас не видел, вы без сомнения требуете гостеприимства?
- Я прошу гостеприимства, - ответил монах тихим голосом.
Кавалер задрожал, услышав этот голос.
- Вы еще не ужинали? Как смел лентяй Донат не предложить закуску?
- Через три дня начинается рождественский пост, я не ужинаю в это время и благодарю за предложение.
- Да будет так, - согласился капеллан.
- Воистину, - скромно ответил монах.
- Мне кажется, я вас, почтенный брат, уже где-то видел, - продолжал замковый капеллан.
- Да, вероятно, видели. Я квестор капуцинского монастыря в Иссоаре.
- Как там поживает отец Амвросий?
- Наш уважаемый настоятель отец Амвросий три дня назад почил в бозе.
Капеллан и монах молча перекрестились.
Одилия всматривалась в монаха испуганным взглядом.
Несмотря на свою седую бороду и сгорбленность, капуцин не казался старым; на лбу не было морщин, а глаза сияли всем блеском молодости.
Дрожащая, как птичка под взором змеи, Одилия встала и, взяв под руку свою подругу, шепнула ей: пойдем со мной в парк.
Шато-Моран взял под руку Телемака де Сент-Беата и тоже вышел из залы. Монах-капуцин, отказавшийся от прогулки, остался один в зале. Едва он остался один, как выпрямился во весь рост и, сжимая кулаки, воскликнул:
- Она должна быть моею.
И дьявольская, зловещая улыбка искривила его красивые губы.
Одилия и ее двоюродная сестра Иоанна исчезли между деревьями парка. Одилия бежала впереди, а Иоанна старалась ее догнать.
Зачем ты так бежишь?
- Спеши за мною, - ответила девица Шато-Моран, прибавляя шагу.
Парк был обширен и от замка тянулся более чем на два лье. Молодые девушки углублялись в чащу, держась узкой дорожки. Полная луна сияла на небе; сквозь ветви деревьев блеск се волшебным светом освещал молодых девушек, молодых и прекрасных, из коих одна была спокойна и улыбалась, другая, напротив, была встревожена. Кролики, испуганные шумом шагов, убегали в кусты, и соловей прерывал свою восхитительную песню. Дорожка кончилась у беседки, окруженной высокими деревьями. Тут стояла каменная скамья, и Одилия предложила подруге сесть.
Сердце ее билось, она опустила голову и задумалась.
- Что с тобой случилось, сестра? - спросила Иоанна.
- Ничего. Мне пришла в голову сумасшедшая мысль. Я испугалась.
- Чего ты испугалась?
- Ты присматривалась к физиономии капуцина? Не заметила ли какого-нибудь сходства?
- Не заметила.
- А я тебе скажу, что этот человек не монах вовсе, не старик, ему самое большее тридцать лет, и я уже где-то встречалась с его огненными проницающими глазами.
- Но он говорит в нос и притом по-латыни.
- Донат говорит в нос, а Рауль знает латинский язык.
- Если так, то нам следует сообщить наши подозрения твоему отцу. Очевидно, переодевшись, этот человек должен иметь дурные намерения. Я сейчас же побегу сообщить.
- Остановись! Отец только посмеется над нашими подозрениями. Притом очень может быть, что этот человек настоящий монах.
- Значит, ты не уверена? Тем лучше! Какое нам, в сущности, дело: ряса ли не пристала этому человеку или человек этот не стоит рясы?
XXII
Бигон, согласно всегдашней своей привычке, принялся болтать с дворней. По его выражению это значило разведать почву под ногами. При этом он врал и хвастался с такой дипломатической ловкостью, какой ему, вероятно, позавидовали бы многие государственные люди. Но на этот раз выпытывания не привели ни к чему. Никто, правда, ничего не скрывал, но все повторяли одно и то же, и это-то единогласие суждений и приводило в отчаяние Бигона.
В этом замке не было тайн, не было интриг, обманов, никаких неудовольствий, согласие царствовало повсюду. Можно было пожалеть Мессиака.
В особенности не понравилась Бигону неизменная система, точность жизни всех этих людей, трудолюбивых, как пчелы, и воздержанных, как немногие монахи. Он скучал. Не имея лучшего развлечения, экс-купец отправился за ворота и, усевшись на каменную скамью, принялся отыскивать на небе между звездами "колесницу Давида" - созвездие, состоящее из двух звезд. Меньшая звездочка этого созвездия, по уверению кумушек тогдашнего времени, при конце мира должна была упасть на большую и тем сотворить катастрофу.
Спустя полчаса Бигон крепко спал, позабыв о своих созвездиях, сиявших над его головой. Тяжелая рука, внезапно упавшая на его плечо, заставила его проснуться. Он увидел перед собой монаха:
- Что вам от меня угодно, святой отец?
- Тише! И ступай за мной.
- Но, но! Что за фамильярность, господин монах! Или ты думаешь, что мы с тобой вместе отправляли обедню! Ошибаешься, и голова твоя, очевидно, не умнее кочана капусты.
- Молчи, негодяй, и следуй за мной.
Голос, отдавший это приказание, показался Бигону знакомым. Он соскочил и вытянулся.
- Вы, должно быть, меня хорошо знаете, если так фамильярны.
- Ступай за мной без рассуждений.
Подстрекаемый любопытством, Бигон пошел за монахом в глубину двора, там в тени стен этот последний остановился и произнес своим натуральным голосом:
- Желаешь, негодяй, заработать десять пистолей?
- Ах, это вы, светлейший граф! Теперь я узнаю вас по вашей щедрости.
Каспар д'Эспиншаль (а это был он) вынул из-под рясы небольшую книжечку - молитвенник в богатом переплете и, показывая, спросил:
- Видишь эту книжку?
- Самым доскональным образом.
- Получишь десять пистолей, если успеешь передать эту вещь девице Одилии Шато-Моран или положить ее в комнате этой особы.
Бигон почесал нос.
- Гм! - произнес он. - Будь эта книжечка только простым молитвенником, передача не затруднила бы меня. Но я подозреваю: в ней заключаются, кроме святых молитв, другие вещи, не столь благочестивые.
Каспар д'Эспиншаль улыбнулся.
- За передачу одного молитвенника ты бы и не получил десяти пистолей; молитвенник я бы мог сам передать.
- Ваши речи, светлейший граф, я давно заметил, отличаются всегдашней ясностью. Делать нечего, доверьте мне это дело, я попытаюсь.
Получив книжечку и оставшись один, Бигон принялся философствовать.
- Клянусь брюхом папы! Это неожиданная история. Но прежде всего посмотрим, где скрыта конфета? А, вот и конфета! Между листами книги… Гм! Граф мот и транжира первого сорта. Выдумал же пересылать письмо в такой дорогой книжке. Да за нее книгопродавцы в Перниньяне дадут двадцать пистолей. Двадцать и двадцать - составят сорок пистолей. Решено, я доставлю по адресу конфету-письмо, а книгу спрячу у себя.
Осторожный философ отправился разузнавать, где его господин? Прислуги ответили, что кавалер находится в парке с графом Шато-Моран. Из этого Бигон вывел заключение, что и ему следует идти в парк; по его убеждению, девицы не пойдут спать, не простясь с отцом и дядей. Едва он сделал десять шагов по аллее, как вдали показались белые платьица обеих девиц.
Бигон торопливо открыл Библию и важно принялся се читать, держа в левой руке письмо Каспара д'Эспиншаля. Он притворился глубоко погруженным в задумчивость. Молодые девушки прошли мимо. Одилия была на проходе рядом с Бигоном и держала в руке платок. Обе девушки расхохотались, заметив набожному человеку, что он читает впотьмах.
- Ах, извините, барышни, - кланяясь, произнес Бигон. - Я вас не приметил. - Ловким поворотом он принудил Одилию уронить платок и, поднимая его, докончил фразу: - Я молился. Но вот платок. Кому он принадлежит?
- Мне, мне! - ответила Одилия и спрятала платок в карман вместе с письмом Каспара д'Эспиншаля, которое было ловко завернуто в него. Похвалив себя за ловкость, слуга Телемака де Сент-Беата опасался теперь одного, как бы не пришлось Одилии развернуть платок ранее, чем она останется одна в своей комнате.
- Я объясню вам, уважаемые девицы, - забалагурил Бигон, - как люди читают впотьмах. На это необходима привычка. Я привык. Недаром же столько лет провел в рудниках в Пиренеях, принадлежащих моему господину Телемаку де Сент-Беату.
- Ах! Как я вам сочувствую! - воскликнула Одилия. - Ужасное, должно быть, положение человека, обязанного жить всегда под землей…
- Не так ужасно, как вы думаете. Когда мне необходим был свет, я брал в руки бриллиант, и он светил мне, как солнце.