- Если эту пробку снять, - сказал машинист, - как хочешь клапан заворачивай, все равно воздух в конденсатор засосет и вакуум сразу - вниз, - он показал рукой чуть-чуть от пола, - тогда машина только на малых оборотах работает.
Девушке вряд ли стало яснее, но Виктор уже обращался к Великанову:
- Как это ты догадался? Хотел все спросить, да некогда.
- Есть люди, которым догадываться не нужно, - ответил Федя, - о них я рассказать пока не имею права.
- Ладно, - не сгонял довольной улыбки Никитин, - не станем твои тайны выпытывать. Пароход считай что наш… Да ты что, Серега, - он посмотрел на Ломова, - насупился, словно тебя медом обделили?
- Так товарищи не поступают, - с обидой сказал Ломов. - Выходит, вы оба знали; вместе у клапанов орудовали, а мне хоть бы слово. Дружки называется…
- Честное слово, Сережа, мы хотели тебе сказать, да не успели. Сам знаешь, последние два дня все кувырком шло. Не обижайся. - Великанов говорил с таким чувством, что ему нельзя не поверить. - Мы лучшим другом тебя считаем.
- Ну ладно! - Ломов махнул рукой. Он не умел долго сердиться. Лицо его сразу посветлело. - Ай да Федя, преподнес ты дядюшке подарок! Он из себя лез, все причину искал. Ну и парень ты! А я-то думал, почему штурманский практикант все в машину да в машину?.. - Ломов рассмеялся, а потом сказал: - Теперь подождем, пока стемнеет, и на Таниной лодке прямо на судно… А скажи-ка, - хитро подмигнул он Феде, - чья фотография над твоей койкой висела? Уж больно она с одной девушкой схожа…
Федя по-мальчишески покраснел и непроизвольно тронул нагрудный карман. Там сейчас и лежала эта фотография.
Танины щеки тоже порозовели.
- Вроде тишает ветер, - смущенно сказал Великанов, стараясь не смотреть на девушку.
- К утру мы должны сняться, - поддержал его Никитин. - Давайте все обдумаем.
Без споров не обошлось, но решили дружно: ночью плыть в лодке на пароход, попытаться снять его с отмели и, если удастся, увести к партизанам.
Феде очень хотелось спасти "Синий тюлень". Его все время грызла мысль, что он сделал что-то не так. Из головы не выходил владивостокский разговор с представителями союза моряков… Сейчас он старался вспомнить каждое слово. Задание выполнено. Карательный отряд не попал в Императорскую. Но вот с пароходом получилось неладно… Ведь тогда, под конец беседы, Руденко наказал ему: "К аварии подводи только в крайнем случае". Но где этот крайний случай? Кто скажет?
Если бы только удалось снять пароход! Юноша был готов идти на любой риск. Теоретически казалось все просто. Откачать из междудонного пространства запас пресной воды - судно станет легче и всплывет. А потом уходи подальше от опасного места. Однако сколько может случиться непредвиденного! Человеку без опыта страшно браться за такое дело. Ошибка - и не всплывут, а новое кораблекрушение, и тогда "Синий тюлень" навсегда останется пленником береговых утесов… Но молодость и долг облегчили Великанову и его товарищам смелый и рискованный шаг.
Если раньше Федю удивляла нерешительность, трусость капитана Гроссе, то теперь он даже радовался его приказу оставить судно. Снять пароход с камней и привести его к партизанам было достойным, хотя и трудным делом.
Сейчас для безопасности друзьям надо было немедленно возвратиться в лагерь: а вдруг кто-нибудь хватится, начнутся расспросы… Таня к вечеру должна приготовить лодку и ждать их в условленном месте.
Капитаном и головой всего дела выбрали Федю. Торжественно обещали беспрекословно слушаться его. На дорогу девушка дала каждому по куску пирога с соленой рыбой и проводила к реке.
- Ну-ка товарищи, - проказливо сказала на прощание Таня, - попробуйте без меня найти лодку. Это вам по пути, за водопадом, близко от Черной скалы.
Великанов шел, не чувствуя под собой ног. Он перебирал в памяти все, о чем они сегодня говорили с девушкой. Каждое слово имело какой-то сокровенный смысл, и Федя должен был понять его. С глазу на глаз они не оставались и минуты: юноше и в голову не приходило уединиться от друзей. Но по улыбке, по жестам, взглядам он чувствовал, что Таня рада ему. Теперь они будут вместе… "Сколько хороших людей на свете! - ликовал Федя. - Человеку нельзя не верить. Еще недавно я был совсем один, а теперь нас четверо! Недаром говорят, один в поле не воин. Посоветуешься с другом, и то на душе легче".
Моряки шли приглядываясь и прислушиваясь.
По берегам реки росла малина. Федя снял злополучную солдатскую фуражку, и приятели быстро набросали в нее спелых ягод.
На крутом повороте, где вода намыла мелкий песок, увидели следы какого-то некрупного животного, идущие к самой воде.
- Постой, ребята, - нагнулся зачем-то Ломов. - Шевячки кабарожьи… Свежие совсем.
Теперь и остальные заметили козий помет, похожий на кедровые орешки.
Матрос проворно вынул из кармана свистульку из бересты и стал искусно подражать голосу маленького кабаржонка.
- Матка должна прибежать - подумает, с козленком беда случилась.
Пищалка звучала протяжно и нежно… Стихнет - и снова…
- Как только покажется кабарга - сразу стреляй, - учил матрос.
Все они проголодались и мечтали о жареном сочном мясе. Федя держал наготове револьвер.
Ломов звал матку, наверно, уже в десятый раз, когда в тумане показалось темное пятно. Свистулька еще пожаловалась и замолкла.
Тень приблизилась.
- Что-то велика козочка, - прошептал Никитин, выглядывая из-за дерева, и тут же присел. - Спасайся, ребята!
На жалобный писк явился медведь, тоже любитель молодой козлятины.
Друзья не захотели испытывать судьбу и бросились наутек.
У Черной скалы они долго искали лодку. Она стояла, как в доке, во впадинке берега под жердями, прикрытыми еловым корьем и сухими ветками. Лодка оказалась хорошо сделанной унимагдой, с изображением лебедя на носу.
Возле лагеря их остановил часовой. Солдат оказался придирчивым и не хотел признавать моряков за своих. Заладил одно: "Почему из леса вышли, а может, вы партизаны?"
Виктор Никитин заспорил, часовой клацнул затвором и подал сигнал. На свисток подошел разводящий. Он узнал друзей и разрешил пропустить. В лагере чувствовалась тревога и растерянность: солдаты бродили, не расставаясь с винтовками, подсумки полны патронов. За грудой камней стоял пулемет рылом к лесу. При нем дежурили солдаты, перепоясанные патронными лентами.
"Боитесь, сволочи, - подумал со злорадством Федя. - Подождите, не то еще будет!"
Около избушки их увидел старик буфетчик и индюком зашипел на Федю:
- Где шляешься? Иди мой посуду… Пять глубоких тарелок, семь мелких, четыре вилки, девять ножей и три ложки - корми кают-компанию как хочешь. А чай - из кочегарских кружек: стакан я только для капитана успел прихватить. - Буфетчик потер ладонью серую щетину на подбородке. - Торопились, а пароход-то стоит себе, голубчик, и не деется ему ничего. И погодка на ведро идет… Капитан говорил: к завтрему катер на него сгоняем.
Никитин и Федя заговорщически переглянулись и спрятали усмешку.
- Мы по ягоды ходили, в лесу малины много. Это тебе, Евграф Спиридонович. - Федя протянул буфетчику каппелевскую фуражку, полную ягод.
- Крупная, как из сада; спасибо, снесу капитану к чаю.
- Сам ешь, - сказал Ломов. - Капитан не заслужил… Пароход-то, - он показал на черный силуэт, поднимавшийся над водой, - кто погубил? Знали бы, что Гроссе отдашь, - собирать не стали.
* * *
В избушке, куда буфетчик послал Федю, только что отобедали, но за столом было не очень весело, хотя коньяк и виски начальство не забыло на пароходе.
Оскар Казимирович сидел хмурый, недовольный. Он был в отвратительном настроении. Вряд ли может понять его состояние простой смертный. Даже капитан, которому не приходилось оставить на камнях свое судно, не в состоянии себе представить, как огорчился Гроссе. Он ждал погоды. Пусть только стихнет ветер - он немедленно начнет снимать "Си-неге тюленя".
В голове Оскара Казимировича возникали всевозможные планы. Он припомнил все, что случилось на его глазах в многолетних плаваниях и о чем ему рассказывали. Перечитал все, что написано по этому поводу в пухлом английском справочнике. Когда Гроссе вспоминал Владивосток, сердце сжималось в предчувствии неприятного разговора в кабинете директора распорядителя Доброфлота… Тросы, якоря, верпы… Задний и передний ход… Номера балластных танков, которые надо откачивать сначала и под конец… Вот чем была забита бедная капитанская голова. Кстати, он теперь думал, что "неизвестные величины" ему мало помогут.
"А здесь еще эта мерзкая женщина", - морщился Оскар Казимирович, и не без основания: "мерзкая женщина", сестра милосердия, болтала без умолку.
- Наш корабль, - вещала она в обычном своем духе, - захватили привидения. Сейчас они ходят по палубе, сидят в наших каютах, лежат в наших постелях… Гремят кости, звенят цепи, трепещут белые одеяния… Души погибших в море собрались на свой пир. Наверно, там командует новый капитан. Капитан-смерть…
- Лидия Сергеевна, - Гроссе брюзгливо выпятил губу, - извините, дорогая, но вы говорите глупости, неприятные глупости. Почему вдруг на нашем пароходе привидения?!
- А потому, что вы иконы с него сняли, - проворчал поручик Сыротестов, - вот вам и пожалуйста. - Ему было наплевать на привидения, а сказал он это в защиту Лидии Сергеевны.
Капитан еще больше помрачнел.
- По русскому обычаю нельзя оставлять иконы на гибнущем корабле, - возразил он. - Грешно-с, так православные не поступают.
- Мужчины, - не унималась Веретягина, - я предлагаю поход к привидениям. К ним в гости, на новоселье. Возьмем бутылку коньяку, разопьем с ними… Я объявляю поход сегодня ночью; захватим икону…
- Лидия Сергеевна, - повысил голос Гроссе, - я прошу вас прекратить это. Вы святотатствуете. Нехорошо-с, грешно-с… - Он заволновался и стал перекладывать с места на место резиновый кисет с табаком.
- Оскар Казимирович, откушайте, - послышался угодливый голос буфетчика, вошедшего с блюдцем малины. - Свежая, матросы из лесу вам принесли.
Капитан молча посмотрел на ягоды и, обычно столь вежливый, принялся за них, не предложив даже даме.
Впрочем, Веретягина не обратила на это внимания. Слегка раскачиваясь, она декламировала:
Как тяжко мертвому среди люден,
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
Скучно мне… Мне кажется, я тоже мертва… И вы… Как скучно мне… Вы принимаете мое предложение, поручик, мой верный рыцарь? Мы славно развлечемся на пароходе.
- Я запрещаю! - Гроссе ударил кулачком о стол. - Без моего разрешения никто не смеет… - Он покраснел и задохнулся.
- Друг мой, никто не намерен покушаться на ваши права, - вмешался Сыротестов, - однако… ваше поведение не… не… - Он искал слова. - Вы должны быть джентльменом в присутствии женщины. Я вынужден напомнить вам об этом.
Сыротестов и на берегу не почувствовал себя увереннее: тревога о миллионах давала знать. Он был зол. Капитана он тоже считал основным виновником аварии, хотя продолжать экспедицию для наказания партизан уже не думал. Какого черта! Пушнина, его главная цель, была здесь, рядом. Разве он мог покинуть пароход? Поручик с нетерпением ждал момента, когда заставит матросов и солдат перевезти на берег драгоценные соболиные шкурки. Тогда он будет знать, что делать. Но это потом. Пока же занимал время тем, что привычно пристраивал к своей фамилии графский титул.
Сыротестов не хотел больше думать про поимку партизан, но это совсем не значило, что он их не боялся. Страх, мучительный и липкий, не оставлял его с момента вступления на землю. И опять прежде всего из-за пушнины. "Если я перевезу меха на берег, - думал он, - а партизаны вызнают, они непременно нападут на нас… Кто же не позарится на золотые шкурки!" Ему казалось, что тайга, окружающая бухту, угрожала ему со всех сторон днем и ночью. Ему мерещилось одно и то же: из леса, стреляя на ходу, бегут люди, окружают лагерь… Что будет дальше, он боялся даже представить.
Причины аварии на "Синем тюлене" поручик так и не понял. Капитан Гроссе из каких-то своих соображений не стал посвящать его в подробности. Но, перебирая в памяти события последних дней, он вспомнил слова старшего механика Фомичева о злоумышленниках. Тогда на пароходе погас электрический свет, и механик убежал, не успев договорить "Надо будет расспросить его при первом удобном случае", - решил Сыротестов.
А Лидия Сергеевна вконец разобиделась.
- Пешего сокола и галки дерут, - язвила она Гроссе. - Какой он капитан на берегу? Сергей, вы прикажите солдатам, они арестуют этого плебея! - Веретягина пьяно указала пальцем на Оскара Казимировича. - Он смеет стучать кулаком, он смеет… - И в один прием выпила большую рюмку. - Господин Тадзима, ваше слово… Как смотрит на это японское командование?
- Капитан всегда есть капитан, - осклабился японец. - Первый после бога. Не надо здесь делать ослушание. Японец всегда уважает власть.
При любых обстоятельствах сохранять спокойствие - это было давним правилом Тадзимы. Если ему казалось, что внешние силы могут вывести его из равновесия, он старался думать о чем-нибудь отвлеченном, постороннем, необычном. Два года назад он прочитал статью немецкого ученого о влиянии длины кишок на психологию человека и теперь любил поразмышлять над этим. Немецкий ученый утверждал, что кишки арийца длиннее на один метр кишок остальных людей. Хорошо это или плохо?.. Ведь более длинные кишки - особенность травоядных…
Тадзиму, естественно, интересовала длина самурайских кишок. По его мнению, они были короче, чем у всех прочих. Он даже запомнил наизусть подходящую цитату и повторял ее всегда, когда требовалось поддержать спокойствие духа. "То, что придает волку ненасытную алчность, то, что заставляет его бросаться на всякую добычу, забывая об опасности, почти до утраты чувства самосохранения, - это короткость его кишок. Незначительная длина кишок имеет следствием неполное усвоение пищи организмом волка. Пища, так сказать, почти только проходит через кишки волка. Отсюда возникает неутолимая потребность в питании, ненасытная алчность. У меня, как у всякого благородного самурая, должны быть короткие кишки", - убеждал себя капитан Тадзима.
А Лидия Сергеевна тем временем продолжала препираться с Оскаром Казимировичем насчет поездки к привидениям на "Синий тюлень", стараясь натравить на него Сыротестова.
- Вы, поручик, виноваты больше всех, - неожиданно перешел в нападение Оскар Казимирович. - Надо было допросить злоумышленника, о котором вам говорили. Ваши коллеги на Полтавской умеют это делать.
Сыротестов не захотел спорить и только спросил:
- Как его фамилия?
- Никитин, Никитин, - сердился капитан. - Сколько раз нужно повторять!
- Я займусь, - пробурчал поручик, - будьте уверены, капитан, я заставлю его говорить.
- Не забудьте и этого мерзавца, Курочкина. Если он не исправит свои аппараты… И вообще надо следить за людьми. Когда рукам нечего делать, начинает работать голова.
Федя в это время тихонько споласкивал тарелки и с тревогой прислушивался к разговору. Никитин…
Надо немедленно предупредить Виктора… Ровно через пять минут Великанов снова вернулся к своим тарелкам.
И экспедиция Лидии Сергеевны на пароход совсем не нравилась Феде. А вдруг она настоит на своем, тронутая баба! Какая она сестра милосердия! Ей бы самой в больнице под замком сидеть… И водку глушит - американцу не уступит. Кстати, где этот чудной поп? Тоже, божий слуга… Как он молитвы свои не путает? Федя слышал, что и капитан спрашивал о проповеднике, но никто толком не знал. Кто-то высказал предположение, что Фостер утонул спьяну.
Пожалуй, больше всех думал об исчезновении американца Тадзима. А вдруг он остался на пароходе? В то, что проповедник мог утонуть, японец верил и не верил. Сейчас он больше всего хотел бы узнать это наверняка. Но не надо волноваться. Общество Лидии Сергеевны его раздражало, мешало сосредоточиться.
Старший помощник Обухов был молчаливее, чем всегда. Он подолгу неподвижно сидел на табуретке и смотрел вниз, словно рассматривая носки сапог. Его тяготила непривычная обстановка и безделье, осточертела Веретягина: "Доймет она нас своими покойниками и привидениями!" Вряд ли его интересовал и остальной разговор в избе. После обеда Валентина Петровича всегда клонило ко сну; как и всякий старпом, он любил выбрать для этого часик среди дня.
Федя же сегодня был очень доволен своей должностью. Перемывая посуду, прислуживая за столом, он оказался в курсе многого, что тут было задумано. Настроение у него было и тревожное и приподнятое. Теперь их четверо, радовался он. Мысль, что они вот-вот сломают все задуманные здесь планы, переполняла радостью все его существо.
Великанов понимал, что настоящая борьба только начинается; как пойдут дела дальше, утверждать трудно. Но теперь он не один, и у них есть свой план.