* * *
Проложив курс и убедившись, что судно идет куда следует, Федя оставил на руле Ломова и вместе с военными моряками бросился к капитанской каюте. Она закрыта на ключ. Потапенко с треском высадил дверь. В капитанском кабинете сразу кинулся в глаза сбившийся, смятый ковер. Полированный стол весь в пятнах от водки. На обрывке серой промасленной бумаги валяются куски хлеба, ломтики колбасы и сыра. Тут же пустые бутылки из-под виски. Из переполненной пепельницы на стол просыпались окурки и пепел.
На бархатном диване протяжно похрапывал американский проповедник в штиблетах и сюртуке. Под голову он подложил капитанскую подушку, тучную и мягкую, как разъевшаяся купчиха. Федя на секунду присмотрелся, и ему показалось, что веки Фостера вздрагивали. Но сейчас не до него. Где Таня? Крики… Это из спальни. Федя - туда. Пьяный лейтенант, стоя спиной к двери ванной, ругаясь, бил каблуками по филенкам…
- Поставлю к стенке, добром открой, девка! - вопил он. - Слышь? К стенке!..
Как коршун налетел на офицера Великанов. Они вместе свалились на пол. Лейтенант извивался, пытаясь достать из кармана пистолет. На помощь Феде подскочил Потапенко. Выстрел, и все было кончено.
- Таня! - Тяжело дыша. Великанов постучал в дверь. - Танюша, отвори… это я, Федя. (Тишина.) Это я, не бойся, открой.
Молчание.
Великанов тревожно оглянулся на товарищей.
- Ломаем дверь, атаман, - сказал Потапенко, - как бы Таня руки на себя не наложила.
Несколькими ударами винтовочного приклада он выбил, нижние филенки. Федя с трудом пролез в ванную. И тут же возвратился, открыв дверь. Лицо его исказилось от волнения.
- Ее нет! - воскликнул Великанов. Все вместе еще раз обшарили каюту, потом вернулись в ванную.
- Танечка! - вдруг крикнул Федя, только сейчас обратив внимание на открытый иллюминатор. У юноши сердце зашлось от испуга: "Выбросилась!" - Танюша! - звал он в иллюминатор…
И тут Федя заметил пустые шлюпбалки… Мгновение - и мысли завертелись в другую сторону.
На выведенной за борт шлюпбалке забытые тали болтаются до воды. Но где же носовые? Они должны висеть совсем рядом с иллюминатором.
"Черт возьми! Отсюда до них можно достать рукой, - прикинул Великанов. - Молодец Таня! - На душе сразу отошло. - Она на пароходе!"
Тут Федя почувствовал, что кто-то тянет его за рубаху.
- Ты не застрял? - спросил Потапенко, когда Великанов обернулся. - Узковато для тебя, плечи-то вон какие!
- Таня там, - сказал Федя и ткнул пальцем в потолок. - Я уверен, она выбралась по талям… Таня наверху. Я пойду искать.
- Ищи, атаман, - ответил матрос. - А мы здесь с Максимом порядок наведем… Попа американского куда денем?
- Под домашний арест в своей каюте, - подумав, сказал Великанов. - Согласны?
- Пусть так, - кивнул Потапенко. - А дальше в партизанском штабе решат.
Иван Степанович Потапенко был членом большевистской партии. Но он не мог и не хотел говорить Феде: "Я коммунист". Наоборот, с большим тактом он делал вид, что слушается во всем Великанова. На самом же деле он умело подсказывал юноше, как следует поступать. А в большинстве случаев Федя и сам находил правильное решение.
…Когда Великанов, запыхавшись, поднялся на ботдек и осветил фонариком лежащие на палубе тали, он увидел застрявший в веревках маленький черный башмачок.
Федя совсем успокоился.
"Растеряха", - подумал он, бережно пряча в карман находку.
Но где же Таня? Великанов прежде всего побежал на корму и осмотрел кочегарский кубрик.
Таня, Таня… Юноша не мог забыть недавнего разговора с ней. Прошло несколько часов, казалось, это было так давно. Произошло два переворота. В то время на пароходе была свободная республика, потом чужая власть, а сейчас снова республика. Где ты, Таня? Великанов доверил ей свою тайну и был уверен, что девушка никогда не выдаст друзей. И вместе с тем сердце говорило, что Таня для него не только хороший товарищ…
Тем временем Потапенко вместе с Максимом Мальчиковым выбросили тело беляка за борт, а матроса Симончука отвели и заперли в одну из кают неподалеку от входа в машинное отделение.
"Синий тюлень" снова в руках Феди Великанова и его друзей.
* * *
Сколько пролежала Таня под куском парусины, пахнущей олифой и скипидаром, трудно сказать. Может быть, час, может быть, значительно больше. И чем дальше, тем чаще планы ее перебивались мыслью о хорошем куске черного хлеба с солью…
Но девушка говорила себе: "Это пустяки…" Главное - где товарищи? Когда все успокоятся, заснут, она обязательно выйдет из этой кладовки и постарается помочь друзьям. Уж что-нибудь да придумает! Но почему работает машина, ведь она испортилась?
Разговор в Фединой каюте она никогда не забудет, никогда. На душе ее потеплело. Глупый мальчик, решил, что он плохой капитан. Таня вспомнила его бессвязные слова, чувствовала в коленях Федину голову, перебирала его волосы, жестковатые, пропахшие дымом… Сколько ему пришлось пережить за несколько дней, как он выдержал!.. Другой за всю жизнь не испытает такого. Таня восхищалась своим другом.
"Он доверился мне! - Девушке казалось, что самые страшные пытки не вырвут у нее хотя бы одно слово. - Пусть жгут, пусть расстреливают, я не подведу".
В глазах девушки Федя был отважным борцом за Советскую власть, за Россию. Он делал то же, что ее отец. У них одни друзья, одни враги.
Прозвучали три двойных удара в колокол.
"Одиннадцать часов, как хочется поесть…" Таня вспомнила деликатесы, оставшиеся на камбузе. Копченая колбаса, сдобные галеты, масло… Она, как сейчас, видела, где лежат все эти вкусные вещи. Маленький шкафчик направо от дверей…
Двенадцать… А все еще слышны голоса, шаги. Кто-то даже приоткрыл дверь кладовки. Таня зарылась глубже в пахучие чехлы и сидела тихо, как мышь.
Тревога за своих, за Федю вновь охватила девушку: "Как будет с ними? Вдруг после моего побега им стало хуже? Может быть, лейтенант сейчас издевается над ними? Хорошо ли я сделала, что убежала?" Однако, вспомнив красное пьяное лицо офицера, его злые глаза, Таня передернула плечами… Нет. Поступить иначе она не могла.
Тревога сменялась надеждой. Федя что-нибудь изобретет, они не дадутся врагу. Наконец Таню совсем одолел голод. "Одну галету, маленький кусочек колбасы. Шкафчик направо от двери". И девушка решила проскользнуть в кухню.
На шлюпочной палубе тихо. Из рулевой рубки сочился слабый голубоватый свет, поскрипывало рулевое колесо. Туман сделался еще непроглядней. Холодно. Таня почувствовала озноб. Прихрамывая, в одном башмаке, она спустилась вниз, благополучно пробралась на камбуз. Железные половинки двери чуть слышно звякнули. Таня в темноте открыла шкаф и нащупала на верхней полке какие-то свертки.
В это же мгновение электрический луч осветил ее.
Девушка метнулась в сторону.
- Танюша, - крикнул Федя, - это я! - Он обнял девушку. - Умница, храбрая! - твердил юноша. Он не помнил себя от радости. - Вот где ты отыскалась! Как я боялся… - Он вынул черный башмачок. - Дай я его надену… А теперь в кают-компанию. Тебе приготовили царский ужин. Мы идем в Императорскую. Ты еще не знаешь, у нас появились новые друзья.
* * *
Итак, снова направление на Императорскую гавань. Так единодушно решили, собравшись на совет. Остановили машину, чтобы и вахтенные могли присутствовать. На совете Таня предложила посадить под замок и американского проповедника. Сказала, что он подстрекал лейтенанта взломать дверь в ванную. Все же решили иностранца не трогать и ограничиться домашним арестом в каюте.
"Синий тюлень", тяжело, трудно вздыхая, возобновил свой путь к партизанскому становищу. Расстояние не так уж велико, но пароход двигался медленно, рабочих рук все еще не хватало. В обычное время на вахту к котлам выходили два кочегара и угольщик, а теперь их заменяли все время два военных моряка: унтер-офицер Потапенко и матрос Максим Мальчиков. Они по очереди поддерживали пар, меняясь каждые четыре часа.
На руле стояли, чередуясь, Сергей Ломов, Таня и Великанов. Федя совсем не уходил с мостика. Он ведь еще и капитан, а капитан даже во сне отвечает за людей и пароход… Таня, сменившись с руля, бежала на камбуз: она готовила на всех еду.
За главной машиной по-прежнему следил Виктор Никитин: один за механика, машиниста и масленщика. Он тоже не вылезал из своих владений, принес из какой-то каюты кожаное кресло и урывками придремывал в нем прямо под звонком машинного телеграфа.
Глава восемнадцатая
УССУРИЙСКИЙ ТИГР ПОД ВОСХОДЯЩИМ СОЛНЦЕМ
Где же Императорская гавань? Мыс за мысом, и все похожи друг на друга. Как их отличить? У всех лесистый берег, везде у воды серые камни… Великанов, взъерошенный, с биноклем на шее, то заглядывал на карту в штурманской, то снова выбегал на мостик.
"Должен быть маяк, - твердил про себя Федя, - должен!" Но маяка Николаевского нет и нет. А вдруг он не заметил и давно прошел его? "Если бы я хоть раз видел его раньше", - горевал Великанов.
Собственно, он видел его, и не раз, но это было давно, в детстве. Мальчишкой Федя не раз прибегал на этот маяк и часами просиживал в гостях у милейшего старичка смотрителя. Слушал увлекательные рассказы о его плаваниях. Однажды они были там вместе с Таней. Но маячная башня рядом и за несколько миль с моря - большая разница… А когда Федю привозил в родную гавань или увозил во Владивосток пассажирский пароход, он как-то не приглядывался к маяку. Вкус к таким вещам появился в училище дальнего плавания.
В прошлом году он мог бы сходить в Императорскую уже как курсант, но захотелось в другой рейс - посмотреть Японию и Китай.
Теперь приходится кусать локти…
Федя озабоченно глянул на небо. Видимость сегодня была отличнейшая. Далеко на западе синели сопки. Впереди чередой выступали из воды лиловые мысы. Ближе они изменяли окраску, становились темно-зелеными. Видимость - лучше не надо, и все же погода не совсем нравилась Великанову. Небо облачно, а покажется солнце - какое-то странное: оранжевое и резко очерченное, словно в цветных стеклах секстана.
Любой судоводитель на месте Великанова давно подошел бы ближе к берегу, но Феде казались опасными все глубины меньше ста саженей.
Наоборот, он считал, что пароход и так недопустимо близко от берега. Посоветоваться же с кем-нибудь не решался. Неудобно: он ведь капитан…
- Близковато идем, - сказал он, когда стало совсем невмоготу, Ломову, стоявшему на руле и несколько скептически наблюдавшему за Фединой беготней. - Не взять ли мористее?
- Да ты что? - возразил Ломов. - И отсюда маяк не разглядишь, далеко больно… милях бы в пяти от берега. Другие капитаны всегда на подходе ближе держат… Чать, не в тумане.
- А ты узнаешь места? - оживился Федя. - Это какой по-твоему? - Он показал на всплывавший впереди лиловый мыс.
Великанов с надеждой ждал ответа.
- Нет, мысов признать не могу, - с сожалением сказал Ломов. - Я к ним не присматривался. Мне говорили "право" - я брал право, говорили "лево" - я лево… Дело матросское, - добавил он, словно извиняясь.
- Маяк! - не своим голосом закричал Великанов. - На том мысе, я хорошо вижу!
Но сразу же пришло сомнение. А может быть, это другой маяк? Он вынес из штурманской лоцию и стал быстро ее перелистывать.
Потом, неизвестно для чего, побежал на правое крыло, споткнулся о ящик капитана Гроссе. Оскар Казимирович таскал его с места на место за веревку. Планшир на крыльях мостика был высокий, и если бы Гроссе не становился на подставку, над барьером торчал бы только козырек капитанской фуражки.
- Другого маяка близко не сыщешь, - подал голос Ломов. - Наш.
Действительно, маяков на побережье негусто и перепутать их трудно.
Но Федя уже не слушал Ломова. Он брал на верхнем мостике пеленги, потом побежал на корму, заметил лаг.
Помудрив над картой. Великанов изменил курс на маяк. Его лицо теперь было твердокаменным, даже Сергеи Ломов ничего не заметил. Но если бы кто-нибудь заглянул в мятущуюся Федину душу… Сомнения терзали его пуще прежнего.
Позевывая и потягиваясь, на мостик вышел Потапенко.
- Маяк Николаевский, атаман, - сразу определил он. - За ним - Императорская.
После слов унтер-офицера, старого сигнальщика, Великанов сразу успокоился.
- Ну-ка, посмотри получше, - все же решил он проверить еще раз и сунул в руки Потапенко бинокль.
Иван Степанович приложил к глазам окуляры, подтвердил:
- Он самый, куда ему деться, стоит себе на месте… Красота-то какая, атаман? Море синее, солнышко… А берег какой? Говорят: "Крым, Крым", а я прямо скажу - красивее наших берегов нету… Не напороться бы только на беляков, - покрутив усы, добавил Потапенко. - Пароход отберут, а нас на березы. Ну, бывай, желаю успеха. Мне в кочегарку на вахту.
- Глубину скоро мерить, - словно про себя сказал Федя, торопясь незаметно выяснить еще кое-что.
Сигнальщик уже занес ногу на ступеньку, но, услышав эти слова, внимательно посмотрел на юношу, понял его состояние.
- Глубину? Ну, это кому как. Наш фон Моргенштерн на "Сибиряке" никогда здесь не мерил. Да и чем ее смеришь - тысячи метров. Сколько раз мы с юга в Императорскую заходили, и все на глазок. Глубины здесь хорошие. Как за маяк повернул, держи посредине бухты. Советую тебе, Федя, в Константиновскую заползти и там на якорь. Узнаем, что и как, а потом можно и к поселку поближе податься.
С этими словами Потапенко ушел. Он торопился. Ведь на плечах маленькой команды лежал полный груз работ: и на мостике, и в машине, и в кочегарке.
На траверзе маяка Федя точно определил свое место: три пеленга скрестились почти в одной точке. Теперь он уже ни в чем не сомневался и вскоре уверенно повернул в гавань. "Императорская, - ликовал он, - я привел пароход в Императорскую гавань! Настоящий большой пароход!" Феде казалось, что ничего более важного и сложного не может быть в его жизни.
На волнах морских построю замок
И зубами с неба притащу луну, -
радостно напевал он.
Миновали маленький островок. А вот и Константиновская, самая глубокая и спокойная бухта в гавани. Пароход шел словно по большой реке с лесистыми берегами. Покачиваясь в прозрачной воде, медленно плыла навстречу разорванная японская циновка.
Великанову вспомнилось, как здесь, рядом, в бухте Постовой, они с Таней искали затонувший фрегат "Паллада". Они старались разглядеть в темной глубине остатки деревянного корабля, и Феде казалось, что он видит палубу, фальшборт с портами для пушек… Фрегат потопила команда. Шла Крымская война. Русский военный корабль не должен был попасть англичанам или французам, рыскавшим по Приморскому берегу. Они с Таней видели развалины крепости, построенной во время Крымской кампании. Где-то здесь же в прошлом году партизаны захватили сторожевичок "Лейтенант Дыдымов". По этому поводу много было разговоров во Владивостоке…
Но что это? У самого берега, привязавшись тросами к деревьям, стояли пароходы! Да, океанские пароходы с цветистыми иероглифами на длинных трубах. На двух палубы высоко нагружены бревнами, третий только начал погрузку. Лесовозы. На них гремели и парились лебедки.
Великанов знал, что у берега здесь могут швартоваться крупные суда. Но лес грузят японцы! Федя навел бинокль: да, белый флаг с красным солнцем. Деревья рубили где-то совсем близко и подтаскивали на лошадях. На берегу много рабочих, погрузка шла вовсю, несмотря на воскресный день.
Перевел бинокль - и еще неожиданность. Посередине бухты на якоре стоял небольшой японский сторожевик, окрашенный в светлую шаровую краску. Когда "Синий тюлень" застопорил, сторожевик тотчас снялся и пошел навстречу. Великанову пришлось опять прибегнуть к маскараду. Он надел китель, фуражку и выжидательно стоял на мостике.
На корме сторожевика два низкорослых матроса расправили сбившееся без ветра полотнище флага и держали так, чтобы его было хорошо видно.
"Не просто солнце, а с лучами, - подумал Федя. - Военный корабль".
- Я есть японца. Ты кто, зачем сюда пришел? - потребовал с мостика сторожевика какой-то очкастый в морской фуражке.
- Почему я должен отвечать на ваши вопросы? - вспыхнул Великанов. - Я нахожусь в России.
- Каждый иностранец, входящий в японские воды, обязан давать отчет японскому военному кораблю, - словно и не слыша Федю, сказал второй, высокий японец, тоже в очках, с кортиком и биноклем.
- Не заводись с ними, - посоветовал появившийся на мостике Потапенко. - У них пушки. Попридержи характер. Скажи что-нибудь такое-этакое… А то все испортишь. И партизан не найдем, и самим деваться некуда.
Федя решил не обострять отношения.
- Господин капитан, - произнес он очень вежливо, - у меня вышел весь запас воды. Я хочу пополнить его в этой бухте…
- Куда вы идете? - спросил японец уже другим тоном.