- А бабенка у тебя ничего, гражданин поп, - подмигнул он, когда Лидия Сергеевна уже направилась к выходу.
- Вы бы сначала себя привели в порядок, - тотчас отозвалась Веретягина, даже не обернувшись. - Называется командир батальона…
Павелихина задели не так слова, как тон, которым они были произнесены.
- Ну, ты… - нахмурился он.
- Простите ее, господа-товарищи, - поспешил вступиться Тропарев, - строгая она у меня, не любит, когда мужчины…
- Ладно, - махнул рукой командир, решив, что яриться на бабу нечего, - береги свою попадью, тебе другой не положено.
Когда они вместе с народноармейцами вышли, комиссар, молчавший все это время, сказал:
- Гм… А попадья, между прочим, правильно отбрила… Ты, Кузьма, бороду бы хоть малость подправил, а то как зверь. И рубаха у тебя, гм… постирать бы…
- Владивосток заберем - сбрею, - пообещал Павелихин. - А вы кто? - Он удивленно заметил, что двое в папахах и не думали выходить из фанзы.
- Мы-то партизаны, родимый, - отозвался более пожилой. - Видишь? - Он показал на красную ленту. - А вот вы… Что за войско, и понять не могу. Кубики зеленые, кокарды…
- Народно-революционная армия Дальневосточной республики, - заинтересованно отозвался комиссар. - Ты что, не знаешь разве?
- Наш командир только Советскую власть признает… Так-то, родимый.
- Эх ты, голова… - укоризненно сказал комиссар, - да ведь Ленин так приказал… Без Дальневосточной республики России с японцами пришлось бы воевать… А воевать нечем. В двадцатом году - и Врангель, и поляки, и голод, и разруха, самое тяжелое время. Надо было Советскую Россию спасать. Вот и создали Дальневосточную республику. Японцы против Советской власти воевать хотели, а республика-то самостоятельная, демократическая. Тут разговор другой, понял? Одним словом, буфер.
- Вроде понятно, однако наш командир тоже за Советскую власть стоит, родимый. А мы воюем с японцем.
- "Наш командир"!.. - стал горячиться Зубчиков. - Партизаны - другая линия. К партизанам японцы не могут придраться. Это не власть, а партизаны. Ленин сказал: "…не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее…" В этом вся соль. Мы и обошлись. Для этого Дальневосточную республику создали.
- А когда японцы к себе уплывут, родимый? - не отступался бородач.
- Вот тогда и Советская власть на всем Приморье. - Зубчиков передвинул королеву. - Давай, командир, доиграем.
- Спасибо, родимый, за науку. - Партизан поправил папаху. - Когда наш командир говорит, вроде он прав. И твои слова праведные… Однако раз республику ликвидируем, значит, за нами правда.
Партизаны вышли из фанзы.
- Вот, - в сердцах проворчал Зубчиков, - есть же такие командиры!
- Знаешь, комиссар, - не сразу откликнулся Павелихин, - мы тут в шахматы, а японцы и беляки город грабят… Ударить бы сейчас - и в порошок! Наших много собралось…
- А дальше что? Война с японцами? Сколько раз мы спорили… Ты согласился, а теперь снова. - Его лицо приняло страдальческое выражение. - Эх, нет, видать, болезни тяжелее, чем глупость.
- Понимаю, все понимаю, а душа иного просит… Ну, ходи, твой черед…
У ближайшей заставы сопровождающий слез с телеги. Передал бойцам приказ пропустить попа, не удержался, ласково похлопал по шее лошадь и зашагал обратно.
Когда страхи миновали, Афанасий Иванович вспомнил большое село, которым проходили недавно. До них там стоял партизанский отряд. Неожиданно налетели белогвардейцы-каратели. Ну, обычная история: свалка, убитые и раненые с обеих сторон… Не это взволновало Тропарева. Ему запомнился один из партизан, мальчишка на вид. Мужики говорили, комсомолец, - Тропарев не понимал этого слова. Юношу пытали на допросе, а он молчал. Тогда у него, живого, вырезали сердце. Он, Тропарев, сам видел вспоротую, юношескую грудь и отшатнулся, крестясь. Но еще больше поразила его Лидия Сергеевна, когда он рассказал ей об этом.
- Я бы со всеми большевиками так, всем бы своими руками сердце вырвала, - отозвалась она спокойно. - А казаки молодцы, перецеловала бы их за это.
Веретягина вынула из мешка свой передник с красным крестом и надела его. "Передник мне очень к лицу", - подумала она.
Афанасию Ивановичу захотелось выкинуть ее с телеги. "Перецеловала бы… Тварь, разве ты женщина? Тварь! - мысленно твердил он, стискивая замызганные вожжи. - Ишь прихорашивается, красоту наводит".
Он старался не смотреть на Веретягину. "Довезу до города, там брошу, пусть к своим идет", - решил он. Но вышло иначе.
Лидию Сергеевну обуревали другие мысли. Она опять видела себя богатой, в кругу избранного общества. Только бы захватить пушнину, успеть бы…
- Скоро будем в городе, - продолжала она уже вслух. - И сразу к генералу Дитерихсу. Я расскажу о соболиных мехах. Пусть перехватит "Синий тюлень" в море, пока не поздно…
- Ну, а потом что? - сдерживая отвращение, спросил Афанасий Иванович.
- О-о, потом заграница, весь мир.
- А Россия?
- Мне наплевать на Россию, - отчеканила Веретягина. - Хоть бы ее не было совсем.
"Ну все, сволочь!"
Тропарев остановил лошадь. В голове у него стучало и звенело.
- Сам мерзок есть паче всех и вся… Жалко, такую тварь от смерти спас, - мрачно сказал Афанасий Иванович, слезая наземь. Выразительно помахивая веревочными вожжами, грозно добавил: - Вали куда хочешь, да поскорее, пока не передумал, - и бросил поводья в телегу.
- Чтоб вы все подохли! - зашипела Веретягина. - А за жизнь свою я расплатилась. Ты мужик, а я генеральша, век меня благодарить должен! - И она злобно хлестнула лошадь.
Не сделал ли он, Афанасий Тропарев, глупость, от которой не поздно отказаться? Нет! И он решительно зашагал по шоссе обратно.
* * *
Тропарев явился прямо к командиру стрелкового батальона Павелихину. Вошел в фанзу и остановился у двери. Командир подстригал перед осколком зеркала бороду.
- Ты чего, поп? - удивился он. - Вернулся?
- Вернулся, - опустил голову Тропарев.
- Ну, садись.
Афанасий Иванович продолжал стоять.
- Садись же, черт тебя дери! - рассердился командир.
Тропарев испугался и поспешно сел.
- А попадья где?
- Не попадья она мне вовсе, а я расстриженный, - решился на правду Афанасий Иванович. - Последнее время у каппелевцев фельдфебелем служил. - А про себя молился: "От бед моих, господи, изведи мя, яко един преблаг и милосерд…"
Павелихин не мог поверить. Больше чем этот человек, вряд ли кто мог так походить на попа.
- Врешь, - убежденно сказал он, глядя на серебряный крест, на бороду лопатой. - Ты - фельдфебель?!
- Рота!.. Слушай мою команду!.. - взревел Афанасий Иванович. - По ранжиру станови-сь!
- Довольно, верю, - зажал уши ладонями Павелихин. - А зачем ты, - помолчав, спросил он, - ко мне пришел? Хочешь, чтобы расстреляли тебя, как белую сволочь?
- Хочу с вами, - глотнул слюну Тропарев. - С попами свято, с боярами почетно, а от них прочь да подальше. В России что угодно буду делать. - Он снял крест и швырнул его в угол.
- Задача… - хмыкнул командир. - Вот что, гражданин поп, без комиссара я твоего дела не решу. Подумаем. А сейчас под арест отправлю.
- Спасибо, - сказал Афанасий Иванович и вдруг заплакал.
Глава тридцатая
ПАРОХОДЫ ДОЛЖНЫ ОСТАТЬСЯ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
Справа от шоссе рыжели кирпичные постройки; налево, у полосатого семафора, - синий кузов вагона прямо на земле. На крыше вагона развевался японский флаг.
Сюда и направлялась Веретягина.
Время подходило к полудню, стало теплее. На небе появились белые причудливые облака, медленно выползавшие из-за гор. Сверкая под солнцем, уходили на Владивосток серебряные нити железнодорожных рельсов.
Неподалеку от семафора толпились солдаты. У края только что выкопанной ямы стояли на коленях со связанными руками и ногами пять человек - приговоренных к смерти. На глазах у всех повязки. Лидия Сергеевна заметила в стенке ямы перерезанный корень. Он был разрублен лопатой, кожа сорвана; словно голый, он белел в черной земле.
"Наверно, корень этого дерева, - подумала Веретягина, взглянув на молодой дубок у ямы, - бедненький, ему больно".
Японский офицер, судя по погонам, в чине, равном подпоручику, медленно снял с себя шашку с ремнями, потом мундир и повесил все это на сучок дуба. Солдаты, хмуро поглядывая на приговоренных, насаживали на винтовки штыки. Увидев постороннюю женщину, один из них, замахнувшись винтовкой, отогнал ее от могилы.
Лидия Сергеевна чуть-чуть отошла и остановилась, продолжая наблюдать.
Повесив мундир, офицер вынул из ножен шашку и потрогал лезвие большим пальцем.
"Он снял мундир, - отметила Веретягина, - чистоплотен, наверно, аристократ. Сейчас он убьет", - и затаила дыхание.
Офицер подошел к приговоренным сзади, взмахнул шашкой и, издав гортанный крик, рубанул по шее первого с края. Голова отвалилась и с глухим стуком упала в яму. Туловище пошатнулось, японец подтолкнул его носком сапога… Еще удар, в яму упал второй, но он был только ранен - видать, рука с шашкой сорвалась, удар был неточен.
Лидия Сергеевна услышала всхлипывания. Тихонько плакал пятый у ямы, подросток с желтыми прямыми волосами над повязкой.
Офицер тяжело дышал, глаза были безумны. Когда тело мальчика свалилось в яму, он что-то скомандовал солдатам. Те не тронулись с места…
Нервным движением офицер сорвал белую, траурную ленту с эфеса шашки. Неожиданно пожилой японский солдат выкатил глаза и закричал что-то, видимо неполагающееся. Офицер, шумно втягивая воздух, ударяя себя кулаками в грудь, показывал на тела, лежавшие в яме.
Остальные солдаты напряженно слушали. Офицер вдруг закричал на высокой ноте и с треском сорвал погончики с плеч пожилого солдата. Он бросил их на землю и топтал короткими желтыми сапожками.
С бешеными глазами, с шашкой наголо, офицер вновь что-то приказал солдатам. Но они не шелохнулись, испуганно переглядываясь. Тогда офицер тонко вскрикнул и несколько раз ударил шашкой пожилого солдата…
- Господин офицер, - спросила Веретягина, когда японец пришел в себя, надел мундир и перепоясался желтыми ремнями, - кто эти люди?
- Большевики. Убили в городе японского солдата, - поправляя дрожащими руками мундир, ответил офицер. - Вы знаете, мадам, большевик, партизан… Заразу надо жечь, жечь!
- Кажется, земля шевелится, - Лидия Сергеевна показала на холмик сырой земли, - прикажите солдатам еще раз проверить. Большевики? О, я отлично знаю, что такое большевики… Прошу вас, господин офицер, доставить меня во Владивосток. Я должна срочно видеть генерала Дитерихса. У меня важное сообщение.
* * *
На Китайской улице Василий Руденко убедился, что за ними следят. Господин в клетчатом пиджаке, в узких брюках немного быстрее, чем следовало, перешел улицу напротив японского консульства. Переглянувшись с попутчиком, коренастым грузином, Руденко свернул в переулок. Пройдя завод фруктовых напитков, попутчики оказались на Алеутской. Клетчатый пиджак, беззаботно помахивая тросточкой, шел следом.
Руденко и коренастый грузин, делая вид, что ничего не замечают, продолжали оживленно беседовать, не ускоряя и не замедляя шаг.
- На Семеновский, - тихо сказал Руденко. И оба направились к базару.
Несмотря на тревожную обстановку. Семеновский базар торговал в полную силу. Просторная площадь кишела людьми. Полно китайцев, солдат и казаков.
Это был китайский район города. Китайцы заселяли все ближайшие улицы: Пекинскую, Алеутскую и Семеновскую. Здесь китайские магазины, театры, парикмахерские, бани, харчевни…
Руденко и его товарищ мгновенно растворились в толпе. Клетчатый пиджак растерялся. Сдвинув котелок на затылок, он бросался туда и сюда, словно собака, потерявшая кость.
Владивосток - молодой и красивый город. Но он плохо благоустроен. Большинство улиц пребывало в первобытном состоянии, особенно там, где жил простой люд. Водопровод и канализация пока лишь в некоторых домах. Воды в колодцах не хватало, ее развозили в бочках на лошадях или разносили жестяными банками китайцы. Ночью по улицам тянулись зловонные обозы с нечистотами. В городе одна другую сменяли вспышки заразных заболеваний, даже холеры; иногда заползала и черная гостья - чума. Особенно все это стало заметно за время интервенции, когда население удвоилось за счет беженцев.
Но Владивосток не только город - это первоклассная русская крепость на Тихом океане. На прибрежных сопках спрятаны под землю дальнобойные пушки, форты на Тигровой горе, батареи на Эгершельде. Бастионы на мысе Чуркине. И еще одна твердыня - Русский остров, - прикрывающая город с моря.
Владивостокская крепость - бельмо на глазу интервентов. Японские генералы мечтали обломать зубы ослабевшему русскому медведю и укрепить свое господство на Тихом океане. И вот сейчас крепость в руках японцев. А ведь некоторые форты были как подземные города, их готовили на долгую и упорную борьбу. Последние дни ходили упорные слухи, что самураи хотят уничтожить форты на сопках, взорвать огромные склады боеприпасов.
* * *
Китаец Ван, хозяин харчевни "Волшебные фонарики" у Семеновского базара, засучив рукава, снимал с решета готовые паровые пампушки и складывал их на деревянное блюдо. От раскаленной плиты Вану было жарко. В медной кастрюле бурно кипела вода для пельменей, в котелке варилась лапша. Сырые пельмени лежали на доске, присыпанной мукой, и ждали гостей. Тут же стоит противень фарша из зеленого лука и свинины. В фарше много лука и самая малость мяса.
Кухонный мальчишка, родственник Вана, за порогом колол дрова для плиты.
Харчевня "Волшебные фонарики" - небольшое заведение: десяток столов, накрытых потрескавшейся клеенкой, деревянный щербатый пол, обои с какими-то немыслимыми цветами… На стенах красные и синие плакаты-иероглифы с изречениями Конфуция, засиженные мухами; пучки разноцветных бумажных лент. С потолка на длинных шнурах свешивались бумажные фонарики. Ван по вечерам зажигал в них свечи.
Посетителей сегодня немного. В дальнем углу, за двумя столиками, сидело несколько китайцев, одетых в поношенные куртки. Рядом у стены сложены рогульки - деревянные приспособления для переноски на спине тяжестей. От них и пошло прозвание носильщиков: рогульщики. Четверо, дымя трубками, играли; в руках у них продолговатые дощечки с непонятными непосвященному значками. Остальные наблюдали за игрой, закусывая большими плоскими пельменями - фирменным блюдом харчевни Вана.
В игре чувствовалось напряжение. Обычно болтливые китайцы молчали. Изредка слышались одобрительные возгласы: "Шангоу, шангоу!"
В другом углу, под портретом какого-то китайского генерала, сидели еще двое гостей - русских. Они беспокоили Вана, уж слишком были непохожи на обычных его посетителей: в хороших отглаженных костюмах, с высокими накрахмаленными воротничками. Русские тянули водку, принесенную с собой, заедали селедкой и посматривали на входную дверь, словно дожидались кого-то.
- Эй, ходя, хозяин, поди сюда! - позвал один из русских. Это был господин Кукин с Полтавской. Сегодня он выглядел вполне прилично, хотя впечатление несколько портила большая лысина на круглой, как шар, голове. - Наша хочу с тобой мало-мало водка пить, паша угощает. - Он показал на бутылку смирновской.
- Спасибо, - вежливо ответил Ван. - Только не калечьте, господа, напрасно русский язык. Я его хорошо знаю.
- Гляди, Соломаха, - с некоторым уважением сказал Кукин, - как чисто выговаривает китаеза… Садись! - Он хлопнул по стулу.
Соломаха, высокий и тощий, лишь недобро посмотрел на хозяина.
Ван поклонился и сел. Соломаха налил до краев чайный стакан, пододвинул китайцу.
- Один я не будут пить, спасибо, - сказал Ван. - Только вместе, за компанию. - Ему бросились в глаза странные руки тощего незнакомца - тонкие-тонкие пальцы с набухшими суставами.
Русские переглянулись. Соломаха нехотя налил Кукину и себе.
- Ну, ходя, за процветание твоего заведения, - поднял он стакан. - Самое главное, чтобы его большевики не отобрали, а тебя не повесили вон на том дереве. - Он показал на рослый тополь возле окна.
Китаец поклонился без улыбки. Все выпили.
- Вот что, ходя, - утерев губы надушенным платком, сказал Соломаха, - если хочешь заработать…
Ван заметил у него еще одну особенность. Разговаривая, агент все время раздвигал и сдвигал пальцы левой руки.
- Называйте меня, пожалуйста, "господин Ван", без клички, - не вытерпел хозяин.
- Хорошо, хорошо. - Соломаха резко раздвинул и сдвинул пальцы. - Господин Ван… В конце концов, это мелочи, главное в другом. Если нам поможешь - десять тюков американской подошвенной кожи в твоем распоряжении… И место на уходящем пароходе. Как?
- Хорошо, - подумав, ответил Ван. - Я, правда, не собирался уезжать из Владивостока, но на этих условиях…
- Ну, вот и ладно… Мы ищем большевиков, - без всякого перехода продолжал Соломаха, - у нас есть сведения, что они собираются в твоей харчевне… Погоди, погоди, - поднял он руку, видя, что китаец намерен возразить. - Конечно, ты не знал, что они большевики. Это ясно. Так вот: один из них - широкий в плечах, с толстой шеей и здесь вот, - Соломаха показал на бровь, - синий шрам. Второй худенький, волосы расчесывает так, - Соломаха показал, - пробор посередине, усики… А третий из моряков, грузин, чернявый, волосы вьются. Понял? - И опять раздвинул пальцы.
Китаец кивнул.
- Давай-ка еще по стаканчику, - сказал Кукин, - беседа складнее пойдет.
Выпили еще раз.
- Со шрамом? - вспомнил Ван. - Я видел… Два раза видел, - уточнил он, - вот за этот столик садился. А других… Нет, не заходили, не буду обманывать, господа, я бы заметил.
На анемичном лице Соломахи показалась тонкогубая улыбка; он, довольный, обернулся к приятелю.
- Мы предполагаем, что сегодня они все у тебя соберутся. Кожу, господин Ван, - уточнил Соломаха, - мы выдадим немедленно, как только захватим большевиков. Пусть твой мальчишка прибежит к нам и скажет два слова: "Пельмени готовы". Мы на том конце переулка, в аптеке, будем ждать. - Соломаха снова пошевелил пальцами.
- Хорошо, хорошо, - кивал китаец, - только, пожалуйста, не забудьте ваше обещание. Могу я посмотреть кожу, хотя бы один тюк?
- Потом, потом, - скривился Соломаха, - кожа самая лучшая… Ну, Кукин, что ты на это скажешь? - спросил Соломаха, когда они вышли из харчевни. - На кожу китаеза клюнул, ха-ха. Я таких насквозь вижу, недаром меня в Петербурге учеником Савинкова называли. Да-с. А только не видать этому китайцу кожи… - Соломаха самодовольно усмехнулся.
Проводив русских гостей, хозяин "Волшебных фонариков" вернулся на кухню. Подозвал мальчика и тихо сказал ему несколько слов. Из головы Вана не выходили конвульсивные пальцы незнакомца, его потные руки.
Когда часы с кукушкой отметили три, в харчевню вошел Руденко, за ним - черноволосый грузин. Осмотревшись, они сели у самой двери.
Ван чуть заметным жестом показал им на комнатушку рядом с кухней.
Дверной звонок звякнул еще раз. И нового гостя хозяин провел в ту же комнату. Это был товарищ Андрей.
Подпольщики выслушали рассказ Вана о попытке контрразведчиков подкупить его. Руденко сказал: