На кормовой палубе, за деревянной перегородкой, мирно жевали сено обреченные на съедение коровы. Темно и тихо. Лениво крутится маховик лага, отмеривая милю за милей.
На палубу вышел солдат в нижней рубахе. Он постоял, навалившись на планшир, выкурил самокрутку и швырнул окурок в море. Красный огонек черкнул в темноте и пропал.
Ушел солдат досыпать. А от мачты отделилась невысокая фигура и скользнула на корму. Зажглась переносная лампа у счетчика лага. Кто-то открыл стекло и передвинул стрелку немного вперед, всего на одну черточку. И опять на корме темно и пусто.
Передвинута маленькая стрелка прибора… На одно деление. Пустяк, кажется, и ровно ничего не значит. Однако это не так. Лаг отмечает пройденное пароходов расстояние. Привязанная на конце длинной веревки-линя вертушка, схожая с маленькой торпедой, вращается в воде за кормой судна и накручивает линь. Количество оборотов вертушки зависит от скорости хода. Чем быстрее движется пароход, тем больше оборотов делает вертушка. Вращение линя передается счетчику; его механизм превращает обороты вертушки в мили. Лаг - ответственный прибор. По лагу ведется счисление, наносится место судна на карте, если нельзя определиться точнее. Если лаг покажет больше или меньше, чем действительно пройдено, и вахтенный посчитает, например, что опасные камни уже позади или их еще не проходили, и повернет пароход, может произойти кораблекрушение.
Ночь… Но, как всегда, работает судовая котельная. Там чистят топки. На палубе потянуло угарным дымом, летучей пылью золы. А вот вылез и один из виновников - перепачканный углем кочегар. Отдышавшись на свежем воздухе, он принялся за выгрузку шлака. Пустая железная бадья, громыхая, опускалась в недра кочегарки. Наверх он выкручивал ее полную, дышащую сернистой копотью и, отцепив тросик, опрокидывал за бортом.
Изредка он отдыхал, присаживаясь на железный кожух, вытирал пот грязной сеткой или нагибался над шахтой и перебрасывался с товарищами двумя-тремя словами.
Под главной палубой, этажом ниже, в твиндеке, тоже еще не спят. Фельдфебель Тропарев сидел на лавке, закутав простыней огромное волосатое тело. Он только что из бани: на распаренном лице выступили мелкие капельки.
Солдат Веточкин, худой, как чахоточный, - полная противоположность начальству - положил фельдфебельскую ногу себе на колени и срезал отмякшие мозоли.
Тропарев откинулся к дощатой переборке, почесывал бороду и сопел от удовольствия.
В твиндеке все было сделано грубо, топорно: деревянный щелястый настил, двухъярусные нары. Обычно здесь перевозили пассажиров, так сказать, четвертого класса. Под потолком красновато светились, вернее, тлели угольные лампочки. У нар - шеренги сапог с портянками на голенищах.
Солдаты разошлись по постелям: кто уже задремал, кто вполголоса переговаривался с соседом. Пахло заношенным бельем, махоркой. В полумраке дальних нар кто-то наигрывал на гармонике, однообразно и невесело: "Ай да ты, ай да я, ай да барыня моя".
За переборкой стены мерно дышала паровая машина.
- Ты с пятки натоптыши сыми, - рокотал фельдфебель. - Ногти обровняй… - От рук солдата ему щекотно, он пошевеливает пальцами. - Хорошо, Веточкин, ты, брат, генерал в этом деле.
- У вас, господин фельдфебель, простите за выражение, - поднял голову солдат, - ногти что копыта. Десять лет при банях работал, а таких не видывал, струмент не сразу берет.
Тропарев захохотал, ему лестно.
- А ты не торопись, - отсмеявшись, грозно пробасил он, - твое мастерство тихость любит.
Сегодня фельдфебель был в отличном расположении духа и склонен поговорить. Он обернулся к двум солдатам, с интересом смотревшим на операцию с мозолями.
- Вот ты, Захаров, скажи, с каковых мест за белой властью идешь?
- С Урала мы, - нехотя отозвался солдат с простоватым, исклеванным оспой лицом. - Нас полковник Каппель мобилизовал. Вот и добрались до окияну…
- Ну, а семья? Тянет небось к семье?
- Что ж, семья подождет… двое детишек тама. - Солдат вздохнул и стал слюнявить козью ножку, свернутую из газетной бумаги.
- Тебе, Захаров, видать, белая власть куда как дорога, - с легкой насмешкой спросил Тропарев. - А за что воюешь?
- Как - за что? Присяга.
- Молодец, - похвалил фельдфебель. - Ну, ты!.. - рявкнул он, дернув ногу. - Осторожнее, под ноготь не тыкай!
Солдат-мозольщик испуганно вздрогнул, звякнули ножницы. Тропарева боялись. Напрасно он не придирался, но за провинности взыскивал строго.
А Захаров как бы про себя продолжал:
- Красных комиссаров на столбах вешал… Теперь они мне, ежели что… - Он провел ладонью по шее.
- А я при тюрьме в Иркутске служил. Каждую ночь мы красных выводили. Много душ загублено, прости господи, - вступил в разговор второй солдат с недоброй ухмылкой. - Наши солдатики, почитай, все в крови перепачкались.
- Какая же она христианская душа, ежели большевик… Дура, - ткнул его в бок фельдфебель. - За каждого красного нехристя сорок грехов с тебя на том свете спишут.
- Да есть ли, господин фельдфебель, тама хозяева?..
- Ты что? - нахмурился Тропарев. - Где, на том свете?
- И на том, и на этом, - ухмыльнулся второй солдат. - Я слышал, вскорости снова присягать будем. Генерал Дитерихс должон к власти подойти. Нам не впервой. Царю-батюшке присягу давал, господину Керенскому. Потом Колчаку, потом еще два раза присягал, кому - не упомню. А последняя присяга купцам Меркуловым… Не собьются на том свете, кто кому присягал?
- А ты веруй, а не испытуй! - Тропарев грозно зашевелил бородой. - Должон сам знать, для какой надобности живешь… Всякая власть от бога. - Помолчав, уже мирно спросил Захарова: - Кончим войну, снова хлеб будешь сеять?
- Захочет он теперь в земле ковыряться, жди, - откликнулся кто-то из глубины нар. - Да и дадут ли? Раньше таким-то ноздри рвали.
В твиндеке воцарилось молчание, стихла гармонь.
- Теперь коготки у вас, господин фельдфебель, - подобострастно хихикнул Веточкин, - как у барышни со Светланки. - Мозольный мастер бережно обтрогал в последний раз огромную ногу. Ловко высморкался, прижав ноздрю пальцем. - Все, господин фельдфебель, готово.
- Афанасий Иванович, - спросил немолодой солдат, - в пятом году мне в Питере знавать приходилось подполковника Дитерихса. Росту он среднего, однако жилистый. Кавалерист, господ офицеров верховой езде обучал. Я при ем конюхом служил… Здесь тоже Дитерихс, в генерал-лейтенантах ходит. Может, он и есть?
- А кто его знает, - равнодушно сказал Тропарев. - Может, и он. А ты что, признаться хочешь? Министром все равно не сделает… Дух-то от тебя! - Фельдфебель покрутил носом.
Раздался смех. Солдат-конюх всюду носил с собой терпкий, стойкий запах лошадиного пота.
- Афанасий Иванович, - послышался еще голос из глубины твиндека, - дозвольте спросить.
- Ну, что тебе? - не оборачиваясь, прогудел Тропарев.
- Правда ли, что вы из попов, что вас того… расстригли?
- Правда.
- А дозвольте узнать, за какую провинность?
- За дело. Не умеешь, сказали, шить золотом - бей молотом.
- Ребята разное тут говорят… - не унимался любопытный.
- Расскажите, господин фельдфебель, - попросил еще кто-то.
Тропарев привычно огладил густую бороду. Несколько солдат слезли с нар и сели за стол, поближе.
- Гм… гм… Антиминс во хмелю потерял.
- А что это за штука такая, Афанасий Иванович?
- Святыня. Антиминс для попа - что полковое знамя для полковника, - наставительно пробасил фельдфебель. - Сам пропадай, а знамя выручай… Без антиминса нельзя обедню служить. Когда в церкви пожар, поп должон детей своих бросить и за антиминсом бежать. Поняли? Утварь золотая пропадет - никто слова не скажет. А антиминс… беда!
- Поняли, спасибо, Афанасий Иванович. А так, ежели сказать, на что оно походит, антиминс этот?..
- Желтый шелковый плат, посередине господне погребение черной краской отштамповано, а по углам четыре евангелиста…
- И всего дела?
- А ты слушай, ежели спросил, - нахмурился Тропарев. - Главное в антиминсе - святые мощи, кои в нем зашиты, и митрополичье освящение. Рукой архиерея чернилами написано, для какой церкви, когда, где и кем освящен. - Он поерошил бороду, помолчал. - А дале вот что: церковь моя как раз и загорись. А я у купца бражничал… Ну, из церкви-то я антиминс вынес, а потом куда дел - не упомню. Тут, конечно, я и вовсе с горя запил.
- И вас в отставку, по чистой?
- В отставку. Кровью похотел позор смыть.
- Жалеешь, Афанасии Иванович, церковь-то?
- Обману много, - сказал фельдфебель и спохватился: - Ты, любопытный!.. Попадья моя от сраму померла, сын кипяток на себя опрокинул, тоже бог взял… И пошло, пошло. Когда везет, так везет, а уж как запоперечит, так хоть ты убейся… Семечкин, ты винтовки проверил? - Тропарев кивнул на две утыканные оружием беленькие, свежеоструганные пирамиды, укрепленные по бортам. Разговор круто съехал на другое. - Господин поручик говорил, завтра у берега будем, так ты того…
Глава шестая
О ПОЛЬЗЕ РУССКОЙ БАНИ И БЕРЕЗОВОГО ВЕНИКА
Из всех окраин Владивостока Первая речка, пожалуй, не самая глухая. Однако и здесь, кроме собачьего лая да паровозных гудков, сегодня ничего не услышишь. Низенькие, побеленные известью домики почти невидимы в тумане.
Василий Петрович Руденко долго плутал на немощеных пустых улицах. Туман был и на руку ему, и мешал. Он подходил то к одному, то к другому дому и старался прочитать фамилию хозяина на дощечке у ворот. Вот он увидел вывеску: ядовито-желтый самовар, из-под его крышки белыми кудрями клубится пар. Внизу одно слово - "Ремонт". Маленькие домики можно было различить, только наткнувшись на них. Путник стучал в калитку, пытаясь кого-либо вызвать, но в ответ раздавался лишь заливистый собачий лай.
Невольно вспомнил Василий Петрович последние суматошные дни. После спокойного сидения на Русском острове ему досталось крепко. Сначала все пошло хорошо. С помощью Кондрашева он поступил в артель грузчиков, и удалось выполнить почти все задание. Но его все же выследили. А как взглянул полковник из контрразведки, словно выстрелил! Откуда он взялся на причале именно в тот день?.. Руденко долго не мог уйти от преследования - очень цепким оказался шпик. На Семеновском базаре оторваться не удалось. Только на Первой речке, на запасных путях, он обманул сыщика, буквально завертев его среди сотен железнодорожных вагонов. Совершенно случайно Руденко очутился у вагона, где жили хорошие знакомые; на счастье, они оказались дома и помогли ему спрятаться. Они же связали его с Кондрашевым и другими товарищами; он увиделся с ними, узнал обо всех событиях… На "Синем тюлене" почти полный провал. Что скажет товарищ Андрей? Неприятное чувство не покидало Руденко, как в детстве, после двойки по арифметике. Кроме того, чутье подсказывало, что сыщики не оставили его в покое. Если бы не туман, он вряд ли решился на свидание с товарищем Андреем.
Холодная стена тумана скрывает подпольщика, но и преследователь может быть совсем рядом… Наконец Руденко повезло. Китаец в синей короткой курточке нес на коромысле воду в банках из-под бобового масла.
- Послушай, - окликнул его Руденко, измученный затянувшимся поиском, - вдова Севастьянова где живет, знаешь?
Китаец знал, где живет вдова Севастьянова. Надо было пройти две улицы и свернуть на третью. Напротив водоразборной колонки дом с тремя окнами.
Шел, сворачивал и наконец пришел, куда было нужно. На расшатанном деревянном крыльце долго очищал сапоги от густо налипшей глины.
Представитель партийного центра ждал сегодня Василия Петровича на новом месте.
Надо сказать, товарищ Андрей немного нервничал. Прежде всего беспокоило оружие - новая партия, приготовленная к отправке в партизанский штаб. Хранить его в городе было опасно. По всем данным, японцы должны скоро уйти восвояси. Зато белые генералы не сразу собираются покинуть Приморье, воевать еще хотят. Им надо вырвать зубы как можно скорее, партизаны должны нанести последний удар полной мощью. В сопках и лесах скопились немалые силы… На каком пароходе моряки собираются переправлять оружие? На этот вопрос сегодня должен ответить Руденко. И людей надо кормить. Он вспомнил про тысячу мешков муки. Партийный центр поручил ему это срочное и сложное дело. Любым способом нужно достать тысячу мешков муки. Любым способом, но без копейки денег. У товарища Андрея роились на этот счет самые затейливые планы; он достанет муку… А как на "Синем тюлене"? "Интересно, что придумают товарищи моряки, - усмехнулся он. - Каким манером они свернут шею карателям?" Сам живой и предприимчивый, он всегда радовался неожиданно удачному ходу своих подопечных. В шахматной игре он любил коня. "Не просто туда-сюда ходит конь, как все прочие, а с заворотом, с хитрецой".
Потом вспомнилось Народное собрание. Правители Приморья решили разогнать непослушных. Даже такая маленькая, совсем мизерная демократия оказалась им не по нутру. Конечно, это так назвали - "Народное собрание", оно совсем не представляет народ. Там были люди, в подавляющем большинстве своем настроенные против Советской власти. Из семидесяти пяти депутатов сорок три составляли блок несоциалистов, десять депутатов от демократического союза с примыкающими, семь человек - трудовая партия и пятнадцать - эсеры с окружением. Ждать от такого сборища чего-нибудь хорошего не приходилось, товарищ Андрей знал это. Однако в происходившей схватке он сочувствовал в душе депутатам собрания, волей-неволей они все же затрудняли действия главного врага.
Но вот он повернулся и увидел за спиной гитару, красовавшуюся на стене. Гитара была дорогая, выложенная по краям перламутром. Взгляд его оживился, повеселел. Он не прочь был побренчать на семиструнной в свободную минуту. Любил народные песни, особенно про Волгу и Стеньку Разина. "Это русская песня, самая русская, - говаривал он. - Как услышу ее, мурашки по телу пробегают. Слушаю и чувствую, как силы во мне прибавляются. И жаль чего-то, и гордость в груди. Много стоит хорошая песня для русского человека".
Товарищ Андрей не выдержал, снял гитару, тронул струны. Расстроена, наверно, давно на ней не играли. Он принялся было накручивать колки, позванивая струнами, но тут вскоре пришел Руденко.
- С хорошими вестями? - спросил товарищ Андрей.
- Не очень хороши мои вести, - не сразу и с трудом выговорил моряк. - На "Синем тюлене" всех наших - помните, перебирали прошлый раз? - взяла контрразведка. Троих выпустили, а семеро еще на Полтавской.
- Да-а… - Товарищ Андрей поправил пробор в седеющих волосах. - А тех, что выпустили, с судна долой?
- Конечно.
- Туманов под арестом?
- Под арестом.
- А Тимчук?
- Его прежде всех сцапали. Теперь другой радиотелеграфист на "Тюлене", скорее всего, курасовский глаз. Солдат сразу на борт пригнали. У трапа днем и ночью часовой. Такова была обстановка. Да, забыл: японский офицер и американский поп из ихнего клуба на Широком молу тоже погрузились. "Синий тюлень" снялся ночью без всяких объявлений.
Помолчав, Руденко сказал:
- Теперь доложу, что удалось сделать. Пристроили мы на пароход одного паренька. Его рекомендовали наши комсомольцы. Дмитрий Часовитин ручался.
Нахмуренные брови товарища Андрея чуть разошлись.
- Часовитин? Постой, его в подполье не Митяем зовут?
- Точно, Митяем.
- Что ж ты хорошее-то под конец приберег! А что это за паренек? Он знает, что от него требуется?
- Растолковали. С одним механиком бывалым советовались. Механик-то такие фокусы знает - вовек не догадаешься… - Вспомнив что-то, Руденко улыбнулся.
- Будет ли одному под силу такое задание… парнишке?
- Комсомолец. Надеемся, не подведет, сделает что может.
- Как его зовут?
- Великанов Федор.
- Великанов? Он не из семьи того моряка, героя шестого года?
- Родной сын.
Товарищ Андрей задумался. Он размышлял: сможет ли молодой человек без опыта и необходимых знаний найтись в сложнейшей обстановке? На пароходе? В одиночку ему, конечно, ничего не сделать, это ясно. И опереться на кого-то в команде, процеженной контрразведкой, не просто… Конечно, рекомендация Часовитина много значит…
- Вы предупредили его о строгой тайне? - спросил он.
- Предупредили. Поначалу разволновался парень, не скрою правды, - улыбнулся Руденко. - Тогда я ему сказал: тебе комсомол, тебе партия велит… Великанов скраснел даже… Ей-богу, товарищ Андрей, - воскликнул Руденко, - лестно ему наше доверие, он все понял!
"Обязанность сохранять тайну осложнит дело, - продолжал подпольщик разговор с самим собой. - Паренек будет бояться и не доверять людям. Жаль, что не удалось лично поговорить с юношей… Если он хоть немного похож на своего отца, - решил товарищ Андрей, - то должен найти правильный путь!"
Руденко воспользовался паузой и осмотрелся. Комната небольшая, но, судя по убранству, служила как бы гостиной. Посередине стол, несколько стульев. По чистым, оштукатуренным стенам развешаны картины с морскими видами в самодельных рамках из толстой манильской веревки.
Еще в комнате стоял диван с высокой спинкой и валиками по краям. На диванной полочке - сувениры морских плаваний: ракушка, кокосовые орехи, японские безделушки. Рядом старое, покрытое пятнами, тусклое зеркало.
В одном углу несколько икон, в другом - круглый столик, на нем граммофон с розовой трубой. На стене - многочисленные фотографии родственников и знакомых.
Василий Петрович знал, что муж Севастьяновой служил машинистом в Доброфлоте и погиб два года назад от руки колчаковцев. На потолке хозяйственный Руденко заметил расплывшееся серое пятно. Крыша протекает, а починить некому. Сын хозяйки, Коля Севастьянов, комсомолец, нес сейчас охрану почетного гостя. Верные люди!
- Значит, Великанов. Паренек… - поднял голову товарищ Андрей. - Прямо скажу: жаль очень, что не нашлось возможности послать постарше, поопытнее…
- И с ним нам просто посчастливилось. Командир карательного отряда разрешил взять нового человека на судно только по рекомендации старшего механика Фомичева. А мать Великанова - сестра механика.
Вошла хозяйка с миской горячих, дымящихся пельменей, принесла вилки, бутылочку уксуса, молотый перец.
- Не обессудьте, гости, - сказала она, кланяясь, - покушайте, муженек-покойник страсть как их любил…
- Спасибо, Пелагея Степановна. - Товарищ Андрей сразу взял вилку. - Ты как, остроту любишь, Василий Петрович? - спросил он, тряся перечницу.
- Я, признаться, оголодал, все в бегах да в бегах… Мне и с перцем и с уксусом хорошо, а ежели и так - тоже ладно.
Ели молча, с аппетитом.