Когда отвалились и отставили миску, Пелагея Степановна убрала со стола. Гости так хвалили пельмени, что даже в краску вогнали хозяйку. Покончив с комплиментами, они снова посерьезнели.
- Меня просили рассказать, - начал, закручивая цигарку, Василий Петрович, - про один интересный случай. Два дня назад в правление Добровольного флота приходил офицер из военного командования… Капитан первого ранга. Ему представили на просмотр график движения пароходов… У нас есть верный товарищ в правлении, он все слышал и видел, - пояснил Руденко. - Капитан первого ранга велел график и работу пароходов строить так, чтобы к октябрю во Владивостоке находилась большая часть флота.
- Интересно, очень интересно, - отозвался товарищ Андрей. - Это важная новость… Значит, после ухода японцев беляки недолго будут держать город. Ты как полагаешь? - Потом прихлопнул ладонью по столу и твердо сказал: - Что ж, пусть собирают флот… Нелегко сейчас вам, морякам. И нынешняя ваша пропаганда за уход пароходов из Владивостока, в общем, правильна. Но скоро нам придется изменить тактику. Как только японцы станут сматывать удочки, вся белогвардейщина хлынет за границу. Они потащат за собой все наворованное народное добро - все, что можно тащить. Да еще вместе с нашими пароходами. Теперь курс на обратный меняйте: не допускать ухода судов с белыми. Всеми силами не допускать. Командам надо объяснить, когда придет время. Пусть разбирают машины и уносят части на берег, пусть разбегаются, уводят суда к партизанам. Так и скажи товарищам. В руках моряков судьба народного достояния. Понял меня?
- Очень хорошо, товарищ Андрей… Понятно. А вы слышали о пароходе "Ставрополь"? - Руденко посмотрел вопросительно.
- Нет; что там?
- В китайском порту Чифу моряки "Ставрополя" решили не возвращаться в меркуловский Владивосток. Капитан Грюнберг покричал-покричал, но команда настояла на своем. Недавно каппелевцы отправили в Чифу вооруженный отряд на посыльном судне "Магнит". Они врасплох пришвартовались к борту "Ставрополя", захватили было его. Только не удержали. Команда выгнала и солдат, и их офицера, и своего капитана. "Ставрополь" так и не вышел из порта. Капитаном судна стал второй помощник Шмидт.
- Что ж, видно, моряки неплохо разбираются в политике, - одобрил товарищ Андрей. - А вот карательная экспедиция на "Синем тюлене"… Здесь не все ясно. Когда будут новости, немедленно сообщайте. Ну, а теперь у нас с тобой снова разговор об оружии…
Во дворе залаяла собака. Подпольщики прислушались. Собака рвалась на цепи, захлебывалась в отчаянном лае. Кто-то негромко ругнулся.
Коля Севастьянов бросился на чердак - это был его наблюдательный пункт.
- Товарищ Андрей, - зашептал он, кубарем скатившись вниз. - Попали… окружают. Надо уходить! - Он распахнул дверь в соседнюю комнату.
Подпольщик двумя руками пригладил пробор - как всегда в затруднительных случаях.
Раздался выстрел, замолк собачий вой.
В дверь забарабанили кулаками и прикладами:
- Отворяй! Милиция!
- Пелагея Степановна, - сказал товарищ Андрей, - скажите этим господам: были, дескать, у сына гости, да ушли. А кто - не знаете… Простите нас, ради бога.
Хозяйка молча всех перекрестила.
- Нам с ними не жить: либо они, либо мы, - с каменным лицом сказала она.
Николай Севастьянов вместе с гостями выпрыгнул из окна. Раздвинув доски в заборе, они пролезли в соседний двор.
Сосед, кочегар с парохода "Кишинев", дружок покойного Севастьянова, деревянной лопаткой размешивал в корыте варево для свиней. Он обернулся и будто невзначай подмигнул беглецам.
- На задах есть ход, в переулок… Вы, ребята, кукурузой, ползком.
Беглецы нырнули в кукурузу.
В доме Севастьяновых уже хозяйничали офицеры контрразведки, солдаты. Визгливо ругался юркий человечек в штатском. Звенела посуда, упало что-то тяжелое.
Сосед обернулся еще раз: метелки кукурузы трепетали и шевелились почти у самого забора.
Подпольщики благополучно выбрались в переулок, узенький, без тротуаров; ноги разъезжались в скользкой глине. Силуэты людей растворялись в тумане, но тут позади заиграл рожок автомобиля. Ищут, погоня… Куда спрятаться? Справа и слева чужие дома и глухие заборы…
- Николай, - строго сказал товарищ Андрей, - ты человек местный, давай советуй… Что побледнел? Испугался?
- Испугался, товарищ Андрей, - признался он, - вдруг с вами что?
Свой город, находчивость и случай помогли, выручили. Впереди показался человек со свертком и березовым веником под мышкой. В ту же минуту Севастьянов разглядел знакомую вывеску: "Бани". Сколько раз он ходил сюда по субботам вот с таким узелком чистого белья и веником. Русскую баню здесь открыл китаец несколько лет назад. Заведение что надо: парильня, банщики, банщицы, торговля прохладительными и горячительными напитками…
- Сюда, - не раздумывая, показал юноша.
- Годится, молодец! - сразу оценил предложение товарищ Андрей.
… Автомобиль кирпичного цвета с откидным парусиновым верхом и круглым радиатором несколько раз проехал по глинистым ухабам переулка. Дворы и огороды прочесывали солдаты и агенты контрразведки.
Пелагея Степановна сидела в пустой кухне: грозная, с сухими немигающими глазами. В доме все было разбито и разбросано.
- Да, правду говорят: нет худа без добра. Люблю парком и березовым веничком побаловаться, - приговаривал товарищ Андрей. - Погрей-ка нас, Николай.
Они улеглись на верхних полках, расположенных под прямым углом, головами друг к другу, поставили возле себя шайки с холодной водой.
Севастьянов раз за разом выплеснул на камни три ведра. Воздух стал быстро накаляться.
- Побойтесь вы бога! - взмолился старичок с нижней полки. - Все нутро ошпарили, в ушах перепонки хлопают!
- Бог тут стороной, папаша, - отозвался Руденко. - С испокон веков повелось: парную кто поздоровше держит. Тут такое дело: любитель - парься, не осилишь - иди в предбанник.
- Ученого не учи, - ворчал старик, сползая с полки. - Поздоровше? Да разве мне с тобой равняться? Лет бы двадцать назад, ты бы у меня на карачках из парильни убег.
Осторожно, держась за деревянный поручень, старичок спустился по ступенькам. На его худой спине желтели прилипшие березовые листы.
- Будто одни остались? - Товарищ Андрей повернул голову. - А и в самом деле жарковато. Ну ничего, потерпим… Видать, ты с хвостом пришел, а, Василий Петрович?
- Как увидел проклятого полковника на причале, - виновато отозвался Руденко, - сразу к сердцу подкатилось. Ну, думал, не жди, Василий, добра. Трое суток по городу петлял, как заяц по первому снегу. Выходит, выследили. К нам во Владивосток, товарищ Андрей, мастера со всей России съехались… Да что я… за вас боимся.
Руденко намочил полотенце в холодной воде и обернул, как чалмой, голову. Лицо его с небольшим задорным носом покраснело, пересекавший бровь шрам побелел. Шрам был то белый, то багровый, то синий - в зависимости от настроения и обстановки.
- Откуда у тебя метка эта? - спросил подпольщик.
- Колчаковцы оставили… Смотри-ка, - с любопытством заметил он, - уши - будто сухой лист на венике: от пару сворачиваются. - И тут же неожиданно крикнул: - Севастьянов! Ну-ка, плесни еще шаечку!
Севастьянов плеснул. Он сидел в самом низу, едва вынося накаленную атмосферу.
В парильню вошел бородатый мужчина с мальчиком. В открытую дверь донесся многоголосый говор, стук металлических шаек, шум бьющей из кранов воды. Сделав несколько шагов, бородач остановился.
- Нажарили, дьяволы, - прикрывая ладонью волосатый рот, сказал он, - пропадем здесь, Ванюшка.
И оба повернули обратно.
- Понятно, Василь Петрович! Только не знаю, как ты, а мне впору следом за ними… Ну ладно. - Товарищ Андрей поохладил лицо водой. - Слушай внимательно.
- Слушаю, товарищ Андрей.
- Когда оружие партизанам отправите? Это первое.
- Через три дня на катерах доставим. Пароходов пока попутных нет, да и опасно с пароходом.
- Ладно. Скажи Кондрашеву: оружие на прежнем месте. Он знает где. - Товарищ Андрей продолжал: - Передай своим, пусть не мешают белогвардейцам друг другу горло грызть Если мы их тронем - японцам на руку, повод дадим к расправе с трудовыми массами… К сожалению, никаких забастовок, понял? - Подпольщик подышал над шайкой с холодной водой. - Они только этого и ждут. А для нас одинаково - что торговый дом братьев Меркуловых, что прокурор Старковский, что генерал Дитерихс: хрен редьки не слаще… Пусть белобандиты друг друга уничтожают, тем чище место будет. А партизаны - другое дело. Партизанам теперь пуще прежнего помогать надо.
- Прижимают нас, товарищ Андрей.
- Недолго осталось. Так и скажи своим. Японцам деваться некуда, просчитались. Хочешь не хочешь, а из Приморья выкатываться надо.
- Ну, а сроки ты не укажешь?.. Чтоб ребятам сказать.
Товарищ Андрей ответил не сразу. Он похлестал веником спину, опять смочил лицо.
- Число тебе и в Москве Центральный Комитет нашей партии не укажет. На месяц позже, на месяц раньше… А уж в этом-то году обязательно Приморье очистим.
- Так и говорить: в этом году, дескать.
- Можешь, Василий Петрович. Ты ведь не хуже меня знаешь: у беляков разброд. Одни агитируют за единоличную власть атамана Семенова, другие - за военную диктатуру генерала Молчанова, третьи - за Дитерихса. Из военных частей идут слухи: недовольны и солдаты, и офицеры. Жалованье им не платят - это одно. Контрразведка и там шастает - тоже раздражает. Оружия и патронов японцы пока не дают. Дезертирство, перебежчиков много. К партизанам пачками идут. В общем, вконец разлагается белая армия. Так и скажи: недолго еще терпеть… Да вот еще что. Моряки пусть с пароходов не уходят. Белогады рады своих людей поставить, тогда они на судах хозяева…
- Товарищ Андрей, когда японцы уйдут, что с Дальневосточной республикой будет? У нас многие интересуются.
- Что будет? Ничего не будет. Она свое дело сделала, здорово оккупантам поперек горла стала. Большевики ДВР создали, большевики управляли, большевики и ликвидируют ее. Одна власть в России будет, везде Советы.
Товарищ Андрей спустился с полки, выплеснул согревшуюся воду из шайки, налил из медного ледяного крана, покрытого капельками испарины, окатился.
- Теперь легче, - сказал он и потянулся. - Слушай, Василь Петрович, - присмотрелся он, - ты что с крестом ходишь, веруешь крепко, что ли?
- С детства привык, родители приучили, - ответил Руденко. - Да и баба у меня с характером: без креста к себе не подпустит. Попробуй-ка снять, дак она… Недаром пословица есть: из-за щей на бабе женятся, из-за бабы в монастырь постригаются. Прогоним белых, тогда и с богом разберемся.
Разговор перешел на вольные темы: спешить им было не то что некуда, а не полагалось. На улице, на всей Первой речке сейчас все под прицелом. Вылезешь до срока и как раз к полковнику Курасову в гости угодишь.
Долго еще в парилке слышался молодой голос старого подпольщика Андрея, иногда - его дробный смех и заразительный хохоток Василия Петровича. Коля Севастьянов сидел в сторонке грустный, с беспокойством прислушиваясь, что делается за дверями парилки. Время от времени он вставал и швырял на раскаленные камни шайку воды.
- Довольно, нету больше терпенья, - сказал наконец товарищ Андрей. - Уходим в одиночку… Так ты передай морякам и грузчикам: выдержка большая нужна. Японцы объявить-то объявили об уходе, да им, - он усмехнулся, - помочь надо. Ждите. Когда время придет, мы именем революции скажем, что нужно делать… Молодец, Коля, - сказал он Севастьянову, - хорошо поработал. С таким банщиком не озябнешь.
Первым из парной вышел товарищ Андрей. Одевшись, он разгладил на стороны мокрые волосы. Ему пришлось все-таки выпить чашку зеленого чая, поданную хозяином бани Лин-си. Погодя ушел Николай Севастьянов. Через час на улицу вывалился перепарившийся Василий Петрович Руденко с веником-распарышем под мышкой.
В конце переулка, разбрызгивая грязь, натужно гудел, буксуя, японский грузовик с зеленым парусиновым верхом.
Несколько меркуловских солдат, поминая всех родителей старались вытянуть его из глинистой ямы.
"За мной приезжали, - усмехнулся Руденко, поворачивая в противоположную сторону, - заарестовать хотели. Ан нет, не вышло, господин полковник".
Моряк еще раз вспомнил полковника Курасова в шляпе и легком плаще, караулившего его под дождем у причала.
Глава седьмая
В СТАЛАКТИТОВОЙ ПЕЩЕРЕ РАЗДАЛИСЬ ВЫСТРЕЛЫ
"Синий тюлень", покачиваясь на волне, разрезал лиловые воды Японского моря. Нагая дева, с распущенными золотыми волосами, скрестив руки на груди, пристально смотрела вдаль. Двадцать лет назад в шотландском городе Глазго деву вырезал из дерева мастер и накрепко приладил к самому носу только что построенного судна. С тех пор она окуналась в соленые воды многих морей, неизменно указывая дорогу кораблю.
Солдаты - на второй палубе, а матросское жилище - в носовом кубрике, ближе всех к морской деве. Кубрик тесный, невзрачный. Шесть коек с одного борта, шесть с другого. Койки в два яруса; сбитые из досок, они смахивали на гробы. Сквозь кубрик проходят две клюзовые трубы. Когда отдают или выбирают якорь - мертвый проснется. Посредине стол. Справа и слева, вдоль нижних коек, - скамейки. В торце стола - отдельная табуретка для боцмана.
Зато в кубрике чисто. Вот и сейчас дневальный, молодой матрос Ломов, с ожесточением скоблит ножом сосновые доски обеденного стола и напевает: "Я родня океану, он старший мой брат…"
Ломов - сильный парень, с обветренным лицом и грубыми, рублеными чертами. Пять лет он проплавал юнгой на "Синем тюлене" и чувствовал себя заправским моряком, носил круглую скандинавскую бородку, курил трубку. На четырех койках спят матросы, оттуда несется разноголосый храп; одна завешена куском ситца, остальные пустуют.
На палубе раздались шаги, хлопнула дверь. В кубрик вошел моряк в промасленной робе. На голове белый чехол с коричневых пятнах. Это машинист Никитин.
- Темнотища на палубе, - прижмурился Никитин. - Чистоту наводишь? Ну-ну, старайся, брат океана. - Он обвел взглядом кубрик и уселся на боцманскую табуретку.
Ломов перестал шкрябать по столешнице и смотрел на друга.
- Знаешь новость? - понизил голос Никитин. - К берегу повернули. - Он был смугл, с прямым тонким носом. В движениях быстр, по характеру нетерпелив.
- К берегу? - недоверчиво переспросил Ломов. - Из поддувала твоя новость. Поди, кочегары на лопате принесли?
- Я не шучу. Механик говорил. Да ты сам посмотри: Полярная звезда у нас по правому борту… Не об этом речь. Серега. Без пресной воды остались, хоть пары спускай. Во Владивостоке с водолея качали во все цистерны, а теперь вдруг оказалась присоленная.
- Ничего себе молодчики в машине! - присвистнул Ломов. - И что же делать будем?
- К берегу-то не за водой ли идем? Да… Знаешь, не так важно, что пропала вода, а как она пропала! Не сама же она присолилась…
- Ты думаешь, кто-нибудь нарочно?
- Уверен.
- Но зачем… Кому это нужно?!
- Вот этого я не знаю. - Никитин оглянулся и еще тише сказал: - Может, кто-нибудь хочет помешать пароходу, вернее, солдатам попасть в Императорскую?
- Интересно… Сказать тебе по правде, - тоже почти шептал Ломов, - и мне не по душе эта затея. Ты знаешь, для чего солдат-то везем… На партизан. Я бы сам…
Никитин бесцеремонно закрыл ладонью рот другу и показал глазами на колыхнувшуюся зеленую занавеску над верхней койкой.
- Многим не нравится, - горячо, сдерживаясь, зашептал Никитин, - да молчат все. Боятся на Полтавскую попасть. А кто-то нашелся, не струсил!
- Эх! Сграбастали Володьку Туманова, он бы нам сразу разъяснил, что к чему.
- Проклятое офицерье.
- Вот что, Виктор, - шепнул Ломов, - попробуем найти, кто с водой управился. Если еще что сотворит, за руку поймаем. Пусть нас в компанию берет. А то мы, выходит, и нашим и вашим - всем пляшем. Морякам вроде так не пристало. Согласен?
- Лады, - ответил Никитин, - будем в оба глядеть.
- И что вы все бубните? - неожиданно произнес хриплый голос. Из-за занавески на приятелей выглянуло опухшее, с набрякшими глазами лицо судового плотника. - Про партизан шептались? Вот скажу поручику, он из вас этих партизан вместе с печенками вынет.
- Ты что, спятил? - огрызнулся Никитин. - Вату из ушей вынь. Партизаны ему везде чудятся, слышь, Серега? Пойду-ка от греха подальше.
Плотник грязно выругался и задернул занавеску.
- Видал? - прошептал другу Ломов. - Все без занавесок обходятся, а этому свет глаза режет. Тут, брат, тонкое дело: не сразу заметишь, есть он или нет. Сказал кто-нибудь лишнее слово - он к Сыротестову или к капитану бежит.
- Гадюка.
Машинист Никитин вышел. Ломов, покуривая трубочку, взялся за прерванную уборку кубрика.
Утром, едва солнце поднялось над порозовевшим морем, "Синий тюлень" встал на якорь в закрытой от ветров пустынной бухте. Только на северном берегу виднелось несколько домиков. От ночного тумана клочка не осталось.
Темно-зеленая стена леса обступила бухту. Деревья подходили почти вплотную к берегу. У самой воды желтела полоска песка. А море было такое спокойное и солнце такое яркое, что белые облачка в синем небе светились. Свет от них отражался на морской глади, как от жемчужных солнц.
Из камбуза по пароходу распространяется дразнящий запах: повар в белой куртке и высоком колпаке жарит что-то на сковородке. Его помощник сидит у камбузовой двери и чистит картошку. Убирая каюты, Федя видел, как матросы спустили на воду четыре тупорылых кунгаса и моторный катер. На первую баржу погрузилось два десятка вооруженных солдат, а на катер сошли третий помощник капитана, Лидия Сергеевна, в изящных туфельках, с красным крестом на груди, и поручик Сыротестов, перепоясанный новыми ремнями.
Федя завидовал всем, кто уходит на берег.
Каждый неведомый клочок земли, где ему не приходилось бывать, казался таинственным и зовущим. В юноше текла кровь его отважных предков, мореходов-первооткрывателей. Как и они, Федя жаждал ступить ногой на неведомую землю, хотя бы и таящую неожиданные опасности. Эх, если бы можно… Он проследил глазами, как Веретягина скрылась в рубке катера, посмотрел на близкий желанный берег и вздохнул.
Выходя на палубу с ночным горшком господина поручика, он встретил старшего помощника; фуражка Обухова была лихо сдвинута на затылок.
- Ну-ка, Великанов, марш на кунгас! - неожиданно приказал он Феде, будто прочитал его мысли. - Назначаю тебя главнокомандующим на первый номер.
Старпом кинул понимающий взгляд на фарфоровую вазу в руках юноши.
- Отнести эту штуковину на место и бегом сюда! - весело повторил он.