Выйдя на улицу, Самарин невольно остановился, точно наткнулся на стену густого раскаленного воздуха. Город уже который день млел от жары и влажной духоты. В это полуденное время улицы пустовали, даже машин было заметно меньше. Ступать по размягченному асфальту тяжело и противно.
"А не должно ли меня встревожить, что Осипов сказал так много для него опасного? Не происходит ли у нас взаимная охота? Я ставлю ловушку ему, а он - мне. Но нет-нет! Ну зачем ему я - мелкий коммерсант? Ну а если он заподозрил, что я вовсе не коммерсант? Все же он не волшебник, а я ему никаких оснований для подобного подозрения не давал", - раздумывал Самарин.
В прохладный сумрак гостиничного холла он вошел как в оазис. Тускло поблескивали кожаные кресла. От потолочных вентиляторов шевелились с бумажным шелестом жесткие листья пальм. Где-то тихо играло радио. Странное дело, в холле никого не было. Только Киву сидел за своей конторкой, уткнувшись, наверно, в очередной военный роман - эти испекавшиеся в Берлине книжки оставляли в номерах жильцы отеля, и горничные сдавали их ему.
Самарин подошел к конторке и сказал начальственным голосом:
- Номер, пожалуйста, и получше.
Киву вскинул лицо с готовой улыбкой и рассмеялся:
- Господину Рауху могу предложить целый этаж. Здравствуйте.
- Здравствуйте. Очередной роман?
- Ой, форменная чушь! Какой-то бравый немецкий гауптман на парашюте сброшен под Москвой, входит в город и знакомится с русской девочкой-люкс. Я как раз читаю, как они первый раз занялись любовью. Но не чушь ли? Где тот гауптман, а где Москва с ее девочкой-люкс? Нет-нет, раньше они писали лучше! Дух захватывало! А это... - Он захлопнул книжку и бросил ее в ящик конторки.
В это время Самарин заметил, что почти все номерные ключи с деревянными грушами занимали свои места на стеллаже. Киву, перехвативший его взгляд, рассмеялся:
- Я же сказал, берите целый этаж!
- А куда же девались все наши генералы?
Киву огляделся по сторонам и, наклонясь к Самарину через конторку, сказал тихо:
- Отбыли к новым местам назначения. Последнюю неделю уезжали один за другим, а то и целыми пачками. И все злые как черти. Пожили здесь, как на курорте. Фюрер призвал их к делу.
- А я лишился покупателей, - печально произнес Самарин.
- Как раз покупатель для вас есть! - подмигнул Киву и, соединившись с кем-то по внутреннему телефону, поговорил по-румынски. - Все в порядке, поднимайтесь на второй этаж, номер двести третий, господин Манеску. Он вас ждет!
- Кто такой?
- Мой соотечественник. Он что-то вроде импресарио, организовывал поездки румынских артистов в Ригу. А точнее сказать, доставлял сюда классных девок для немецкого начальства. Связи у него бешеные и денег куча. Единственный штатский, который почти год живет в нашем отеле. Идите-идите, а то и он уедет.
Самарин направился к лестнице. Он, вспомнил о последней встрече с Осиповым. "Но при чем тут "Фауст"? Почему Осипову крайне интересен разговор о нем? А что, если он исповедует не сюжетную ситуацию с Фаустом, а его философию? Этого не может быть. По Фаусту - лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой...
О какой своей борьбе за свободу и жизнь может он говорить, работая в фашистской разведке? Нет, это невозможно. А почему невозможно? Опять я сблизил и спутал позиции. А если он считает эту войну борьбой за лучшую жизнь немцев и за освобождение, скажем, тех же латышей от Советской власти? Это вполне возможно, но... для этого он должен быть оголтелым энтузиастом войны, а этого в нем нет. Скорее, он может принять философию Мефистофеля. Кроме всего прочего, этим он может объяснить и даже оправдать свою резко негативную позицию по отношению к войне и вообще к Германии и немцам. Но если он начнет развивать и такую аналогию, это тоже может его завести весьма далеко. Ну а если речь пойдет о ситуации чисто сюжетной, это для него весьма опасно, так как ему надо тогда сказать, какому дьяволу он продал душу".
Румынский импресарио - толстенький, розовый, с черными усиками под массивным носом - ждал его в открытых дверях своего номера и встретил его, как старого друга, со счастливой улыбкой на лице, долго тряс ему! руку, обняв за талию, потащил в номер.
- Это прекрасно, что вы пришли! - говорил он на скверном немецком языке, часто употребляя слова не по назначению. - Киву давно говорил мне о вас. Мы же с вами - коллеги! Я торгую искусством, вы чем-то другим! Ха-ха-ха! Садитесь, дорогой гость и коллега! Пива? Вина?
- Спасибо. Ничего не надо. У меня мало времени.
- Тогда за дело! - Импресарио потер руки и уставился на Самарина выпуклыми маслянисто-черными глазами.
- У меня есть художественный фарфор прошлого века, - сказал Самарин.
- Давайте же его посмотрим! - весело предложил румын, потирая руки.
- С собой у меня только образцы... - Самарин вынул из портфеля и поставил на стол три вещицы - собаку, удивленно рассматривающую черепаху, статуэтку обнаженной женщины и лошадку. Показывая на статуэтку женщины, предупредил: - Она с брачком - отбит уголок основания.
- Ерунда. Женщины без брачка не бывают! - утробно хохотнул румын, рассматривая фигурки, но тут же его лицо стало печальным. - Но, прямо скажем, товар не по сезону. Каменные дома в прах рассыпаются, а тут... лошадка из фарфора. Сколько за них хотите?
- За каждую по триста, марок.
- Триста за все три! - мгновенно ответил импресарио.
- Я не могу торговать, себе в убыток. Девятьсот марок, и ни марки меньше...
Начался торг, какого до сих пор Самарину вести не приходилось. Румын выкрикивал свою новую цену, вскакивал, бегал вокруг Самарина и стонал:
- Грабеж... Грабеж...
Когда Самарин назвал свою последнюю цену - по двести пятьдесят за вещь, - румын плюхнулся в кресло и, схватившись за голову, начал раскачиваться, бормоча:
- Неужели на свете нет справедливости...
Сошлись на цене двести тридцать марок за вещь. Отсчитывая деньги, румын закатывал глаза под лоб и судорожно вздыхал. Передав деньги Самарину, спросил сухо:
- У вас все?
- Почему все? Есть такой же фарфор еще, есть, и кое-что другое.
- А нет ли чего из золота? - тихо спросил румын.
- Нет. И золотые вещи я обязан продавать только немцам.
- Кем обязаны?
- Есть закон - золото из Германии не вывозится.
- Разве здесь Германия?
- Германия везде, где ее солдаты.
- Ах вон что... А если я тоже работаю для Германии, это дела не меняет?
- Вы подданный Германии?
- О, нет. Я подданный румынского королевства. Ну хорошо. А серебро?
- Закон касается всех драгоценных металлов.
- Боже мой!.. Ну а что же у вас есть еще для меня?
- Изделия из бронзы.
- Оставьте себе, - закрыл глаза румын.
- Антикварные вещицы.
- А это? - Не открывая глаз, румын показал на изумруд в своем кольце.
- Можно подумать. Но не бриллианты.
- А зачем думать? Я бы предпочел посмотреть.
- Хорошо, я на днях зайду к вам.
- Что значит - "на днях"? В понедельник я уеду, мой товар здесь больше не берут - не до искусства, когда впору уносить ноги.
- Я бы вам по-дружески советовал не распространять панические слухи, - сухо сказал Самарин. - Я зайду в это же время в воскресенье.
- Я буду ждать. А за дружеский совет спасибо, - в маслянистых глазах румына была тревога.
Спустившись вниз, Самарин положил на конторку перед Киву двадцать марок. Тот ловко смахнул их в ящик конторки:
- Ну как?
- Ерунда. А торговался как о миллионе.
Киву рассмеялся:
- Вы же не знаете, что такое румын, когда ему надо платить деньги!
- Но все же спасибо.
- Я буду подбирать для вас еще...
Самарин вышел из отеля и снова погрузился в удушливую жару. Позади еще одна сделка. Только одна. Но нужна и она - фирма работает. А он чувствует себя так, будто занимался изнурительным трудом. Сам удивлялся этому ощущению, хотя знал, откуда оно.
Всю ночь и утро он продумывал ситуацию с Осиповым. Оттого и устал...
Но ничего, все прошло хорошо. Магоне сейчас будет рад - Самарин вручит ему якобы половину дохода за эту сделку, на самом деле отдаст ему всю полученную от румына сумму минус только двадцать марок, отданных Киву. Последнее время компаньона приходится подогревать этим способом, он что-то легко стал скисать...
Магоне провел Самарина в комнату, где они обычно занимались своими делами, Только сели за стол, как компаньон сказал негромко:
- Я выхожу из игры. - Лицо его выражало угрюмую решимость.
- Что случилось?
- Я так решил, Раух! - непреклонно произнес Магоне, смотря в сторону.
- Тогда получите свою часть по моей сегодняшней сделке. - Самарин положил перед ним пачку денег и улыбнулся: - Последний ваш доход.
Магоне цепко посмотрел на деньги, вздохнул, сказал просительно:
- Я не могу, Раух. Поймите, не могу...
Самарин пристально всматривался в него - что же такое могло случиться, если его не интересуют даже наличные деньги? Молчание затягивалось. Вдруг Магоне приподнял скатерть на столе и вынул оттуда распечатанное письмо:
- Я получил это вчера. - Он вынул из конверта листок бумаги: - Тут по-латышски, я вам переведу. Значит, так... "Грязная скотина, ты вместе с немцами грабишь своих и за это получишь..." Тут нарисован череп с костями... И еще: "Недолго тебе осталось жить, мы вздернем тебя на виселицу". Подпись: "Латыш".
- Знаете, Магоне, кто пишет такие письма? Трусливые завистники, - сделав брезгливое лицо, убежденно сказал Самарин.
- Вы же не знаете латышей... - простонал Магоне.
- Не догадываетесь, кто мог написать? У меня в гестапо хорошие знакомые, они этого завистника уберут в два счета.
- Что вы, Раух?! Ни в коем случае! - испугался Магоне. - Разве всех уберешь?
- Что же, так о вас думают все латыши?
Магоне помолчал и ответил угрюмо:
- Латыши думают каждый за себя. - И вдруг заговорил возбужденно: - Знаете, кто у латышей теперь самый уважаемый человек? У кого есть родственник в Америке или еще где там, на Западе. Я знаю одного маленького чиновника. У него брат в Америке. Вся его родня, которая вчера еще не хотела его знать, сегодня в ноги ему кланяется, сулит златые горы, чтобы он включил их в свою семью. А знаменитый наш адвокат, богатейший человек, дочку-красавицу отдал за сына столяра, который красный и вроде воюет в партизанах. Адвокат-то с немцами блудил, а теперь отыскал себе надежную защиту.
- От кого защиту? - притворился Самарин.
- Да вы что, Раух, на луне живете? Русские скоро вернутся вместе с красными, и оттого одни из местных наладились бежать, другие страхуются как могут. Да что говорить? Помните того Цукурса с янтарем? Я встретил его на днях на улице, так он тоже бежать собрался... А вы хотите, чтобы я на наших копеечных сделках в рай попал.
- Наше счастье, Магоне, что сделки у нас маленькие, по крайней мере мы не залезли в дела, от которых нехорошо пахнет. Какие могут быть претензии к мелкому торговцу? - сказал Самарин с полной верой в свои слова.
- Вам-то что? Вы уедете домой! А мне что посоветуете?
- Могу посоветовать одно - продолжайте сотрудничать со мной.
Магоне показал на письмо:
- Чтобы они имели побольше материала для приговора?
- Да подумайте вы спокойно - за что вас судить? О каком грабеже латышей идет речь? Вы покупали у них мелкие вещи по доброму с ними согласию. Я предложил бы только завести бухгалтерскую книгу и записать в нее все наши сделки: у кого куплено, за сколько куплено, за сколько продано. И я против каждой сделки поставлю свою роспись как глава фирмы. Потом, кому эту книгу ни покажи, даже тем же русским, - черт бы их взял! - никто не скажет, что вы действовали, как враг своей нации. Вы и раньше были комиссионером, им оставались и под немцами. Подумайте, Магоне...
Магоне долго молчал, но было видно, что он всерьез обдумывает предложение Самарина. Хоть бы он согласился! Терять компаньона нельзя. Он и дополнительная черта достоверности, и свидетель того, что Самарин действительно занимается коммерцией. Наконец, благодаря ему, Самарин мог высвобождать много времени для главного дела...
Но вот Магоне шевельнулся. Пододвинул к себе деньги и спросил:
- Это за что?
- За те три фарфоровые вещицы, что я взял у вас позавчера.
Магоне пересчитал деньги:
- Совсем неплохо... - Он спрятал деньги в ящик стола: - Смотрите, кому-то нужен фарфор и сейчас.
- Румын взял. Ну так как вы решаете? Мне же надо срочно искать нового компаньона.
- Завтра скажу.
Самарин ушел от него, надеясь, что компаньона он все-таки не потеряет - ведь ему предложена спасительная страховка. Да и впрямь перепугался он напрасно.
"Есть прямая взаимосвязь всех сегодняшних, и не только сегодняшних фактов: и опустевший отель "Рим", и тот румын с его "не до искусства" и тоже промышляющий золотишко, и паника Магоне, и собравшийся бежать бандит Цукурс, и Осипов, который выразил все это фразой "Германия катится с горы в пропасть". Это теперь понимает всякий, кто следит за событиями. А Осипов понимает это лучше и острее других. Так не пора ли пойти на Осипова в прямую атаку?" - раздумывал Самарин.
Под вечер Самарин зашел к доктору Килингеру. Просто так зашел - не хочет ли профессор сыграть в шахматы?
Дверь открыл Килингер, и Самарину показалось, что, увидев его, доктор рассердился. Мгновенно решил о шахматах не говорить, объяснить, что его привело нечто тревожное, связанное с болезнью. Но и это сказать не успел. Как только они вошли в кабинет, Килингер произнес раздраженно:
- Раух, вы сказали мне неправду.
Самарин замер. О какой неправде речь? Столько он наговорил в этой комнате всякой неправды!..
- Я получил убийственное письмо от жены, но она пишет, что многое о берлинской жизни я уже знаю от вас. Прежде чем вы скажете мне еще какую-нибудь неправду, хочу предупредить вас, что у моей жены, характер такой: если она говорит "плохо", значит, на самом деле ей очень плохо.
- Да, профессор, я сказал вам неправду, вернее, я ничего вам тогда не сказал - ни правды, ни неправды. Я не хотел вас огорчать. Простите.
- Неправда радует только дураков, а меня из-за вашей неправды письмо жены ошеломило, я не знаю, что делать.
- Если можете, простите меня. Я сам был подавлен Берлином, и мне так не хотелось вас тревожить. Потом у вас тогда находился этот ваш русский пациент.
Никогда Самарин не видел Килингера таким убитым, черты его потемневшего лица обострились, глаза запали и точно погасли, губы нервно подрагивали.
- Самое страшное, что Берлин под бомбами, - прошептал он. - А она там одна... совершенно одна...
- Может, вам лучше вернуться домой?
- То же самое сказал мне тот русский. Но он же предупредил, что моя просьба произведет плохое впечатление. Что делать? Жена пишет, что единственные близкие нам люди, возле которых она могла быть, уехали из Берлина в деревню. Не могу представить, как она одна живет среди ужаса. Раух, она часто не может ничего получить по карточкам и голодает. А тот русский добивает меня мыслью, что дальше будет еще хуже.
- Вот я и думаю, - тихо сказал Самарин, - что лучше: моя ложь или его правда?
- А вы тоже думаете, что будет еще хуже? - тревожно встрепенулся Килингер.
- Логика есть логика, - пожал плечами Самарин. Ему было жалко профессора, которого любовь к своей науке и наивность зашвырнули в чужой край. - Я бы посоветовал вам поступить так: вы не говорите, что хотите оставить их совсем, попросите отпуск на неделю в связи с болезнью жены. А там, в Берлине, вам все уладить гораздо легче, там у вас есть связи, друзья.
- Вы молодчина, Раух! Это выход, - тихо произнес Килингер. - А говорить со здешними бессмысленно. Завтра же подам заявление. Решено. - Он тревожно посмотрел на Самарина и сказал: - А ведь плохи, Раух, дела у нашей Германии.
- Да, на войне все очень осложнилось, - осторожно согласился Самарин.
- У меня вызывает ярость одно воспоминание, - продолжал Килингер, начав ходить по кабинету. - Я сам слышал по радио, как Геринг сказал, что, пока он жив, ни одна бомба не упадет на Берлин. Почему же он живет как ни в чем не бывало? Если бы я был фюрером, я бы за одно это дешевое хвастовство устранил бы его со всех постов. - Он остановился перед Самариным: - Почему, Раух, нам говорят столько неправды? Как и вы тогда - мне, всем немцам не хотят портить настроение? Но люди же не дураки, а у нашей нации достаточно мужества. Когда нам сейчас говорят, что Германия, как никогда, близка к победе, а Берлин в это время терзают враги, - это же очень похоже на лживое хвастовство Геринга. По-моему, говорить нации неправду - преступление. Верно, Раух?
- Конечно, профессор, - согласился Самарин. - Но мы с вами все-таки знаем о ситуации не все. Может, и правда, что Германия готовит какое-то секретное оружие победы.
- Но я смотрю и на это как психолог. Логичнее сначала это оружие пустить в ход, а потом уже о нем говорить, а не наоборот. Ведь у каждого может возникнуть вопрос: если есть оружие, почему оно не на фронте? Почему его не используют, чтобы остановить русских? Чтобы прекратить бомбежки Германии! - Он помолчал сокрушенно, затем сказал: - А этот русский мой пациент утешал меня: подождите, говорит, скоро русские придут сюда, и тогда вы вполне обоснованно уедете к жене в Берлин. Что-то очень он стал мне неприятен, этот русский. Злой человек. И по-моему, у него какой-то психологический комплекс - ведь он с одинаковой злостью кидается на все и вся, и на себя в том числе. Такие люди опасны, и они, как правило, кончают плохо - их души съедает собственная злость... Он сказал, что вы были у него в гостях. Как он живет?
- Я заходил только взять у него книгу,
- Да, он хвастался своей библиотекой. Что же он вам дал?
- "Фауста" Гёте.
- Прелюбопытно... прелюбопытно... Фауст... - задумчиво проговорил Килингер.
- В каком смысле любопытно?
- Непонятно, почему он вам дал читать именно это?
- Да бог с ним. Трудный он человек действительно. - Самарин помолчал. - Если вам удастся отсюда уехать, мне станет очень одиноко. Я так привык, что вы есть, что можно к вам зайти...
- Оставьте, Раух. - Килингер приблизился к Самарину, положил ему руку на плечо: - Вы молодой, здоровый, слышите, здоровый человек. Вы счастливый человек, не попавший в военную мясорубку. Всегда думайте об этом, когда появляется плохое настроение. Говорите себе: я здоровый, счастливый человек. И поверить в это вам нетрудно, достаточно посмотреть вокруг или заглянуть в газету. У вас впереди большая жизнь. Это замечательно, Раух! А все остальное пройдет... пройдет... - Килингер все это сказал так, как врачи говорят больному, желая вселить в него оптимизм.
Расставаясь, они условились, что завтра вечером Самарин позвонит ему, чтобы узнать, получил ли он отпуск, и, если получил, зайдет помочь упаковаться.