- О, нет...
- Последний вопрос: человек, который сейчас поздоровался с вами, появился здесь случайно?
Осипов стремительно повернулся к Самарину и сказал, отчеканивая каждое слово:
- Как бы низко я ни опустился, с моей стороны удара вам в спину не последует! Запомните это!
- Ну что ж, спасибо и на этом.
Они расстались.
С Осиповым все застыло. Регулярно проверяемые Самариным "почтовые ящики" оказывались пустыми. Сколько допустимо было так выжидать - Самарин не знал, Надо заниматься обстановкой...
В этот день Самарин зашел в отель повидать Киву - этот шустрый румын знал очень много.
Киву на месте не оказалось. За стойкой сидела пожилая женщина.
Самарин спросил о Киву,
- Киву? - удивилась она. - Уж скоро неделя, как он удрал в свою Румынию. Наверно, остался вам должен?
- Почему вы решили?
- А он перед отъездом у всех взаймы брал, говорил, что хочет машину купить. Теперь ходят сюда его кредиторы и нехорошо ругаются.
- Номер у вас снять можно?
- Сколько угодно! Какой прикажете?
- Я попытаюсь сначала снять квартиру. Если не найду, приду к вам.
Да, очень сильный ветер дул с востока, выметая из Риги всяческий человеческий мусор.
Как бы не выдуло и Осипова!
Спустя несколько дней Самарин дал Осипову сигнал о личной встрече. Придет или уже не придет?
Он не пришел. Но в этот же день Самарин изъял из "почтового ящика" его коротенькое, но весьма важное донесение. Он сообщал, что недалеко от Риги гестаповцы ликвидировали связанную с партизанами подпольную группу, в которой действовал гестаповский агент по фамилии Зутис. Теперь этого агента собираются подбросить к партизанам, действующим на границе Латвии и Белоруссии.
На обороте донесения была приписка:
"Мое положение на службе весьма напряженное, если не критическое. Это связано с общей реорганизацией и моей национальностью".
Вечером Самарин зашифровал донесение в Центр и утром на всякий случай отнес его Рудзиту на рынок - вдруг появилась связь!
Рудзит еще издали, увидев его, помахал ему рукой.
У Самарина сердце радостно заколотилось, он даже замедлил шаг.
- Прибыл радист, давайте материал, - сказал Рудзит.
Самарин стоял неподвижно.
Рудзит рассмеялся:
- Связь, говорю, есть. Оглох, что ли?
Самарин передал ему шифровку и сказал:
- Вечером буду у вас дома, принесу еще.
- Сообразил наконец, - проворчал Рудзит.
Самарин вскочил в трамвай на ходу - скорее домой и, минуты не теряя, зашифровать подробное донесение о положении дела. Прежде всего об Осипове - это главное. Потом о провокаторе Зутисе... Но что может Центр издали посоветовать в отношении Осипова? Не вспомнит ли Иван Николаевич того разведчика, который запрашивал совета в отношении попа? Но нет, Осипов - это слишком важное дело, и Центр должен знать о нем все.
Поздним вечером, уже около полуночи, когда Самарин вернулся от Рудзита домой, последовал условный звонок Осипова, он вызывал его на личную встречу. Видать, его лихорадило сильно.
Никогда раньше Самарин не видел его таким - лицо опухшее, плохо побритое, под глазами мешки.
Как требовало условие, они встретились ранним утром у рынка, но Осипов предложил уйти отсюда. Не дожидаясь согласия Самарина, он пошел по направлению к Марьинской улице. Очевидно, он заранее выбрал место для встречи и теперь шел туда быстро и уверенно. В нескольких шагах позади шел за ним Самарин. Перед тем как свернуть на Ключевую улицу, Осипов первый оглянулся, проверил: заметил ли Самарин поворот пути?
По Ключевой они вышли на пустырь, пройдя который свернули вдоль кирпичного забора какой-то бездействующей фабрики. Наконец возле низкого складского здания Осипов остановился, подождал Самарина и, как только он приблизился, сказал:
- Боюсь, что я последний день на свободе.
- Что случилось?
- Помните, я давал вам сведения по трем своим агентам, которых мы засылали в Белоруссию?
- Конечно помню. Центр благодарил вас за эту информацию,
- Ну вот... А ваши взяли только двоих. А третий выскочил, явился сюда, и вчера до позднего вечера его допрашивали гестаповцы. На первом допросе я присутствовал, и он все время намекал, что ловушка для них была приготовлена еще здесь. Он поглядывал при этом на меня и явно что-то недоговаривал. Вечером его снова допрашивали, но меня туда не допустили. - Осипов помолчал. - Не говоря уж о том, что позавчера я пришел на работу нетрезвый и у меня произошло столкновение с главным гестаповцем. Он сказал мне, что пьяницам здесь делать нечего.
- Может, вам лучше немедленно скрыться? - предложил Самарин.
- Подождите! - резко отмахнулся Осипов. - Я сказал еще не все. И теперь касающееся непосредственно вас. Помните, вы интересовались человеком, который поздоровался со мной во время нашей встречи? Это был тот мой агент, о котором я однажды рассказывал вам раньше, помните, он отказался выполнять мое задание? После этого он переметнулся в гестапо. Так вот, он заинтересовался вами, специально явился ко мне и спросил, с кем я был у рынка. Я оказал ему: с одним немецким коммерсантом, по фамилии Раух, хочу купить у него хорошую картину. Тогда он говорит: "Неужели я обознался? Со мной никогда такого не бывало". Я спросил, кем же тот человек ему привиделся. Он отвечает: "Один русский, с которым я в первые недели войны мотался по Белоруссии, и он ладил через фронт к своим..."
- Как его фамилия? - осевшим голосом спросил Самарин, уже понимая, что вопрос излишен, - то был Карандов!
- У него по крайней мере три фамилии: Ковальчук, Кравцов, Карандов... Я, конечно, сделал все, чтобы разуверить его, но видел, что он в свою способность запоминать лица верит больше, чем мне. В случае чего заверяю, что показаний о вас я не дам, У меня все. Прощайте.
Осипов резко повернулся и зашагал вдоль кирпичного забора, Самарин стоял и бездумно смотрел ему вслед.
Собственно, в эту минуту Самарину уже было ясно, что с его работой здесь покончено и что нужно немедленно из города уходить. Он только не мог сейчас сообразить, как он это сделает. Осипов уже скрылся за поворотом, а Самарин все еще стоял со странным ощущением, что стоит ему двинуться с места, как перед ним возникнет опасность. Но вот оцепенение прошло. В общем, все ясно - надо идти к Рудзиту. Но он сейчас на рынке, и среди бела дня идти к нему туда безрассудно. Особенно теперь. Идти домой тоже нельзя. Вполне возможно, что Карандов о своих подозрениях уже сказал в гестапо, и тогда дома его может ждать засада. Значит, до сумерек проболтаться где-то здесь, в этих пустынных местах. Зимние сумерки скорые - переждать надо часа три.
Ох и длинные же были эти часы! Миновав здание тюрьмы, он вскоре вышел на городскую окраину. В лицо ему хлестнул холодный ветер со снегом, а впереди была слившаяся с горизонтом белая равнина. Зима, которой он еще вчера не замечал, настоящая, белая зима, совсем не такая, как в городе. И он по заснеженной дороге пошел в эту зиму. Шел и то с горечью, то с возмущением, а то с удивлением думал о том, что произошло. Да, его работу оборвал дикий случай. Дикий!.. Но такой ли уж дикий? При разработке операции о Карандове просто забыли. Все забыли, и он сам в том числе. Причем он-то и должен был напомнить о нем первым. Подумал бы - и конечно же то, что сейчас случилось, было бы предусмотрено. С другой стороны, как это можно было бы предусмотреть? Тогда, значит, отменили бы операцию?!
Когда стемнело, Самарин пришел к Рудзиту домой и, не вдаваясь в объяснения, сказал, что ему надо немедленно, этой же ночью, скрыться из Риги.
Рудзит в эту минуту растапливал печку, тому, что услышал, нисколько не удивился и продолжал раздувать робкий огонек, а когда он наконец разгорелся, сказал:
- Пойдешь в Задвинье, дам тебе адрес, там жди, а я тут свяжусь, с кем надо. А теперь мы выпьем горяченького чайку.
Пока он готовил чай, Самарин написал донесение в Центр:
"Произошла случайная встреча с Карандовым - смотрите мой отчет о блужданиях по тылам в начале войны. Он теперь работает здесь в гестапо, а раньше был в агентуре Осипова. Случайно увидел меня и опознал, когда я встречался с Осиповым. Экстренно с помощью нищего ухожу из города. Считаю это свое решение единственно правильным, тем более что Осипов работу для нас сегодня прекратил и ему грозят крупные неприятности по службе, связанные с бегством одного его агента при взятии нами группы в Борисове, который вернулся сюда.
Максим"
Передав Рудзиту донесение, Самарин сказал:
- Вместе с этим передайте радисту мою сумочку, что хранится у вас. Осторожнее с ней - она стоит очень дорого. - Это были золото и всякие драгоценности, которыми снабдили его еще в Москве.
- Не дороже жизни, - небрежно обронил Рудзит.
Он, видать, был неплохим психологом, заметил состояние Самарина и за чаем вдруг спросил:
- Знаешь, о чем я думаю, прося милостыню на рынке?
Самарин молча покачал головой,
- Так я тебе расскажу... Вот, к примеру, идет их патруль. Они теперь меньше как вдвоем не ходят - страшно им, окаянным. И вот они подходят ко мне на днях и смешное придумали - спрашивают чего-то по-своему, жестами поясняют, на свои задницы показывают и ржут. А я ничего. Только смотрю на них и про себя говорю: скоро вы, гады, заплачете. И они, ей-богу, будто поняли, что я думаю, - один подтолкнул другого: дескать, пошли-ка от него куда подальше. Уходят и оглядываются, за спины свои боялись... Ох, не хотел бы я быть на их месте! Тебе я помогу, не беспокойся. Не впервой это... Вот недели две назад тоже через Задвинье отправили мы в лес двух наших. В порту работали - на такелажке плавали. Так они выводили из Даугавы в море немецкий пароход, полный солдат. Вывели все как положено, а на прощанье сунули ему под корму магнитную мину. Здоровая, говорили, мина. Пароход еще виден был, когда рвануло. Немцы туда на спасение три судна бросили, но привезли человек тридцать, не больше. А нашим пришлось удирать - заподозрили, гады, неладное... - Рудзит помолчал, покачал головой: - Что-то я разболтался на ночь глядя. Тебе надо идти.
Самарин шел в далекое Задвинье. И хотя ночь была темная, к Даугаве он пробирался боковыми уличками Старого города, испытывая какое-то непривычное и странное ощущение. Еще утром, когда шел на свидание с Осиповым, он совершенно не ощущал враждебности города, его улиц, прохожих. А сейчас все в нем было напряжено ожиданием опасности, каждый перекресток, казалось, таил опасность. Самое неприятное было в том, что он не мог вывести себя из этого состояния, понимал - это нервы, но если раньше ему не раз удавалось зажимать их в кулак, подчинять воле, сейчас это не выходило, и все потому, что он знал: в этом городе находится человек, который мог в любую минуту разоблачить его.
Улица была выбелена выпавшим за день нетронутым снегом, и Самарин, чтобы оставлять меньше следов, старался ступать на прогалины или в чьи-то припорошенные снегом следы.
Самарин шел вдоль сплошной ограды палисадников, вглядывался в номер каждого дома.
Он уверенно вошел в калитку, обошел стороной рванувшуюся с цепи собаку и постучал в окно.
Вышедший на крыльцо старик молча смотрел на Самарина.
- Вам записка от Рудзита, - тихо сказал Самарин.
- Заходи. - Старик зажег коптилку, прочитал, записку, сжег ее и сказал: - Раздевайся. Будешь жить здесь. - Он стал надевать дубленый кожушок: - Посиди, я пойду твой след на улице своим притопчу.
Когда он вернулся, Самарин уже совсем успокоился и даже как-то отрешился от того, что с ним произошло.
Старик разжег керосинку, поставил на нее жестяной чайник. Спросил:
- Может, поесть хочешь?
- Спасибо, не хочу, - ответил Самарин, хотя вдруг почувствовал острый голод. Но ему не хотелось обременять старика, которого он поднял с постели, да и не хотелось разговора, который неизбежно возникает за столом.
А старик между тем не выказывал ни удивления, ни досады, ни любопытства - ни о чем его не спрашивал и вел себя спокойно, будто все именно так и должно быть. Заварив себе чаю, сел к столу.
Самарин спросил:
- Вы один живете?
- Сын мой в Красной Армии воюет с первых дней войны. Старуху схоронил в сорок втором. Легкие застудила... не выжила. А сам-то я печник, между прочим. На этой улице все печи мои. Работа есть и теперь - кладу маленькие печки, чтобы дров меньше шло. Такие вот, - он показал на пристроенную к большой печи полукруглую кирпичную приставочку. - Сам придумал, люди спасибо говорят, подкармливают кто чем... Давай-ка спать ложиться. Вам придется лечь на нижнем этаже. Соседи, знаете ли, наведываются, а они - народ всякий. Но там, не бойтесь, тепло.
Старик подошел к печке, поднял и сдвинул в сторону железный лист, какой всегда кладут перед печью, и открыл люк в погреб.
- Давай сюда коптилку! - распорядился он.
Самарин спустился в подвал. Это была самая настоящая комната с дощатыми стенами и полом. Две бочки отгораживали часть комнаты, где стояли аккуратно прибранная кровать и тумбочка.
Пожелав Самарину спокойной ночи, старик закрыл люк. Самарин не раздеваясь лег на постель и загасил коптилку. Тишина густая, непроницаемая, как и темнота. И все точно отхлынуло от него, и он заснул.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Самарин прожил у старика три дня. В ночь на четвертый, только лег спать, старик поднял его:
- Вставай, вылезай.
В комнате кроме старика были двое: мужчина и женщина. Оба в летах - под пятьдесят примерно, одеты по-крестьянски, на ногах валенки.
Самарин поздоровался с ними и ждал, что они скажут. А они смотрели на него и молча переглядывались. Потом мужчина сказал женщине что-то по-латышски, и та в ответ кивнула.
- Вид у вас не очень... уж больно у вас городской вид, - наконец сказал мужчина. - И молоды очень. - Показал взглядом на женщину и добавил: - Как муж для нее - молодой, а так надо.
- А что? Поймала молодого. Разве не бывает? - серьезно сказал хозяин.
- Одежда другая есть? - спросил мужчина.
- Я свою дам, будет по росту, - сказал хозяин.
Мужчина и женщина заговорили между собой по-латышски, потом мужчина обратился к Самарину:
- Сегодня мы вас только из города вывезем, а что потом - подумаю. Переодевайтесь скорее.
Женщина вышла из дома. Хозяин притащил одежду.
- Нижнее тоже давай, у него больно чистое, - распорядился мужчина.
Самарин оделся во все чужое. На ноги - сапоги, вместо пиджака - тяжелый рыбацкий свитер. Оглядев его, мужчина сказал:
- Снимайте часы, дайте мне. Когда можно - верну.
Вскоре они вышли на улицу, где стояла лошадь, запряженная в розвальни. Женщина разворошила сено посередине, и туда лег Самарин. Мужчина и женщина сели по бокам, и сани тронулись по рыхлому снегу.
Мужчина, склонясь к Самарину, сказал:
- Мы тут передумали - вы ей брат... младший... больны животом... возили в город к доктору. Имя ваше Индрикис Ога... Ин-дри-кис... Ога... Надо запомнить.
И весь разговор.
Теперь Самарин слышал только хруст шагов лошади по снегу и скрип полозьев, смотрел в темное небо с яркими звездами. Временами он засыпал, просыпался, снова засыпал. Ощущение времени потерялось.
Когда ему показалось, что начинает светать, повалил густой тихий снег.
Проснулся он внезапно и испуганно оттого, что прекратилось движение.
- Заснежило вас, - сказал мужчина. - Нате перчатку, отряхнитесь.
Самарин приподнялся и увидел, что они стоят возле одинокого темного дома на лесной поляне.
- Это дом лесника, - сказал мужчина. - Только теперь он служит в полиции и живет в поселке. Завтра он сюда приедет и свезет вас дальше.
Вошли в дом. Женщина принялась разжигать печь. Скоро стало тепло, а на загнетке зафыркала в кастрюле вода. Мужчина положил на стол завернутый в холст брусок сала и каравай хлеба.
Самарину казалось, что никогда в жизни он так вкусно не ел.
- Что же не спрашиваете, почему полицейскому вас отдаем? - засмеялся мужчина.
- Я догадливый, - ответил Самарин.
- Да, крутится человек между двух огней и всюду поспевает. От немцев медаль недавно получил. А сколько наших спас!
- А его жена от него ушла потому, что он полицай, - печально сказала женщина.
Самарин смотрел на этих незнакомых, безымянных для него людей, и на сердце у него тепло. Оказывается, не один он в этих краях действовал. Вот эти люди тоже все время были рядом с ним, а в трудную минуту, рискуя собой, пришли ему на помощь. И они останутся здесь и будут продолжать борьбу. Вместе с ними пришла и батрацкая дочь Ирмгардей. В прошлом солдат подпольной армии латышских коммунистов, она уже воевала в рядах Советской Армии, у партизан, пролила кровь и, залечив раны, отправилась на другой, тайный фронт и пришла к нему, в Ригу, и здесь погибла при выполнении особого задания...
И вдруг ему вспомнилось, как он однажды сказал Рудзиту, что бедой для Латвии стало то, что мало в ней коммунистов. Рудзит тогда покачал головой и ответил:
- Это как же надо понимать, когда много их или мало? Я гляжу: коммунисты - это же народная совесть. А она, эта совесть, везде есть. Ее только надо позвать, и она явится к тебе.
И вот по зову Рудзита сейчас к Самарину явилась эта совесть и выручает его из беды.
Самарин внимательно посмотрел на сидевшего перед ним мужчину, разглядел его усталые, даже дремлющие глаза и спросил:
- Вы из местных коммунистов?
- Из местных - да, а вот до звания коммуниста еще не дорос, - улыбнулся он.
- А лесник? - любопытствовал Самарин.
- Тогда бы не стать ему полицаем. В нашей волости к войне было всего пятеро коммунистов. Самый первый был нашим председателем сельского Совета. За год советской жизни возле него появились еще четверо. Ну а как немец сюда заявился, трое ушли вместе с Красной Армией. Одного немцы в первые же дни схватили и повесили. А тот самый первый теперь командир партизанского отряда, мы с женой на него и работаем. И лесник тоже.
- На него, - недовольно произнесла женщина, - так раньше про кулаков говорили, на которых мы работали, как каторжные. Работаем мы на его правду, которая за всех честных людей.
У Самарина подступил комок к горлу.
На другой день явился лесник - здоровенный усатый мужчина. Сбросив на пол заиндевевший тулуп, он остался в короткой грязной серой шинели полицая.
- Ну и морозище! - прогудел он простуженным басом. - Вон сосульки на бороде. Здравствуйте, кого не видел.
- Арвид, вот это товарищ... - начал мужчина, показывая на Самарина.
Но лесник его перебил: