Письмо от мамы
"Дорогой мой Виталик, здравствуй, сынуля! Прежде всего хочу сообщить, чтобы ты за меня не волновался. Я устроена вполне хорошо. Живу вместе с семьей, кажется, твоего начальника, которого зовут Иван Николаевич, а фамилия Урванцев. Его жена, Лина Борисовна, - очень хорошая и сердечная. У нас настоящий колхоз, с общими деньгами. За тебя я получаю вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в нашем колхозе на полных правах.
Сразу, когда приехали, я точно сломилась. В поезде было холодно, взятой еды не хватило на дорогу, а достать ничего нельзя. Только кипяток на станциях, за которым Лина Борисовна бегала, а я помирала от страха, что она отстанет. Первые дни в Белорецке, пока нам не дали комнату, тоже было плохо. Жили в бараке, где не было печек. Но теперь все хорошо, и ты не беспокойся. Думаю о тебе все время: и как утром встану, и весь день, и как спать лягу, и во сне тебя вижу, а все почему-то маленьким, как ты в школу ходил, как мне надо было тебя будить, а ты чуть не плачешь, не хочешь вставать. Большая моя тревога - куда тебя служба бросит? Береги себя, Виталенька. Помни обо мне, когда и сам себя забываешь. Лина Борисовна меня успокаивает, говорит, ваша служба не на фронте, не в окопах. Но война ведь, и от нее тебе не уйти, ведь правда? Но ты не подумай плохо. Я понимаю, когда такое вокруг несчастье, война, мужчине надо быть мужчиной, и просить у судьбы для тебя особого блага стыдно перед всеми людьми. Я же тут вижу, как несут этот крест все люди, и такие матери с тревогой, как я, в каждом доме. У нашей хозяйки двое сыновей и муж ушли на фронт. И она от них слова не имеет и не знает даже, куда им написать. Так что я еще счастливая. Но береги себя, Виталик, не забывай поесть. Знаю я тебя, обо всем забываешь. Дома у нас оставила полный ералаш. На сборы мне дали два часа. Я все перерыла, выложила, не знала, что с собой брать. Так все там и осталось. Прибери кое-как, ключ возьми на службе. И пришли мне кофточку мою шерстяную вязаную, коричневого цвета. Это можно по почте. Больше писать особенно нечего.
Люся приходила ко мне за неделю перед моим отъездом, сказала, что идет на какие-то курсы связисток, но я так и не поняла, на войну это или как. Просила передать тебе привет. А была она такси, как первый раз...
Обнимаю, целую тебя крепко, сынуля, мой дорогой и единственный.
Твоя мама".
Виталий начал читать письмо за завтраком и, когда кончил, есть уже не мог - в горло не шло. Только чаю выпил. Белорецк... Белорецк... Что это такое? Хоть на карте надо посмотреть, куда забросило мамулю! А потом стал думать: "Какой же золотой дядька этот Иван Николаевич! Что я ему?.."
Личная жизнь Урванцева сложилась не очень-то ладно. Более десяти лет он в качестве советского разведчика находился за границей. Уехал туда через год после свадьбы и через месяц после рождения сына. И только когда вернулся, узнал, что его Митька умер от дифтерита еще в четырехлетнем возрасте. Больше детей не было. И сейчас он не раз, глядя на Самарина, думал о том, что его Митька был бы теперь вот таким же парнем.
Самарин вернулся из столовой к Ивану Николаевичу.
- Ну что пишет мама?
- Спасибо вам, - тихо произнес Самарин.
И больше Иван Николаевич ни о чем не спрашивал. Сказал только:
- Давай приступим к делу. Что ты знаешь о Латвии?
Вот тебе и раз - о Латвии!
- Ну, присоединилась она к нам... в позапрошлом году, - начал Самарин и замолчал.
- Маловато, маловато, - улыбнулся Иван Николаевич и подвинул по столу к Самарину толстенную папку: - Здесь отчеты и разные документы нашего посольства в Латвии о событиях перед сороковым гидом, о перевороте, о присоединении и о первом советском годе Латвии вплоть до начала войны. Это тебе надо внимательнейшим образом прочитать, и на сегодня, пожалуй, хватит. Иди в свою комнату и читай. Если что непонятно, делай заметки - разберемся вместе.
В комнате была раскладушка, стол, два стула и платяной шкаф. На столе - телефон, но не городской. На нем была наклеена бумажка: "Только для внутренней связи". Из окна виден заснеженный тесный двор, зажатый стенами домов. Небо - только вверху, над крышами, и сегодня оно блекло-голубое, морозное.
Виталии, по привычке с детства, снял ботинки и сел к столу. Всегда, когда садился за уроки, снимал ботинки - это чтобы не хотелось удрать на улицу. Когда снял сейчас - смешно стало. Но все-таки снял и отодвинул их ногой в сторону.
И развернул папку...
Нет, дня и половины ночи ему не хватило. Когда он утром сказал об этом Ивану Николаевичу, тот вытащил из стола какой-то разграфленный лист и сделал в нем пометку:
- Нехорошо, с первого же дня не выдерживаем график. Но то, что прочитал, усвоил?
- Вроде да.
- Это не ответ.
- Усвоил, но есть вопросы.
- Какие?
- Например, насчет их президента. Фашист, диктатор и все такое - и вместе с тем популярен в народе. Как это так может быть?
Иван Николаевич и бровью не повел, ответил:
- В буржуазном государстве популярность политических лидеров делается очень искусно. А простому человеку разобраться в демагогии не всегда по силам. Но мы к этому еще вернемся. Что еще?
- Буржуев и прочих врагов народа оттуда выслали еще перед войной, а кто же тогда из окон и чердаков стрелял по нашим, когда война началась?
- Это, Виталий, для тебя коренной и самый важный вопрос, и ты все время о нем думай. - Иван Николаевич почему-то вздохнул и продолжал: - Я в Латвии был дважды: сразу после переворота и потом, как раз когда выселяли эту самую публику. В первый раз я восторгался, наблюдая Ригу, ликующую по случаю свержения фашистской диктатуры. А во второй раз уехал оттуда с камнем на душе. Скажу тебе об этом честно, ты знать это просто обязан. Так вот, насчет выселения из Латвии перед войной всяких враждебных Советской власти элементов... - Он надолго замолчал. - Не нам с тобой сейчас разбираться, как это было сделано, но необходимость операции была бесспорной. В сороковом году стало совершенно ясно, что войны не миновать и она близка. Был ясен и противник - фашистская Германия. Военно-политические замыслы Гитлера были открыто объявлены им в его разбойничьей книге "Моя борьба" - поход на Восток. Это означало, что Прибалтика станет первым плацдармом войны, к началу сорок первого года гитлеровцы уже вели активную разведку этого плацдарма. Они, конечно, рассчитывали на то, что здесь только что произошел коренной слом всех десятилетиями утверждавшихся укладов жизни и что советская жизнь еще не могла укорениться прочно, и у нее есть немало противников из тех, кто сытно кормился при прежней власти. Буржуазия и ее наемники никогда еще мирно не уступали свое место под солнцем. Гитлеровцы не могли не рассчитывать на их поддержку, и нужно было сделать все, что можно, чтобы этот их расчет полностью не оправдался. В глубь страны были переселены капиталисты, крупные торгаши, кулаки, представители военной верхушки, буржуазные политики. Но переселение срезало как бы вершину пирамиды буржуазного строя, а нижняя, широкая часть пирамиды осталась нетронутой. Это и чиновничество, которое верно служило тому строю и имело за это хорошо обеспеченную жизнь, и среднее офицерство, и мелкая буржуазия - всякие лавочники, лабазники, спекулянты, которые знали о нас только то, будто мы все конфискуем. Тебе все понятно?
- Вроде.
- Опять не ответ.
- Да, понятно.
Иван Николаевич молча сердито смотрел на него, Самарин первый раз видел его таким. Но вот недовольство в его глазах погасло.
- Я, пожалуй, зря на тебя осерчал, - сказал он тихо. - Я рассказал тебе только первые строчки таблицы умножения, и это ты понял. Но это только арифметика, а тебе придется иметь дело с алгеброй, когда любой новый человек, который предстанет перед тобой там, будет для тебя и иксом и игреком. Тебе-то эту проблему придется неоднократно решать, и нужно будет решать алгебраическую формулу этого человека, причем иногда решать надо мгновенно, но всегда абсолютно точно, потому что от этого будет зависеть и успех дела, а может, и твоя жизнь.
Вот тебе простенький пример. Вышел ты на человека, который тебе почему-то очень нужен для дела, а ты знаешь, что он в своей буржуазной Латвии был полковником в армии, что он по политическим убеждениям националист, а его братья - кулаки. Что делать?
- Обойти стороной, - ответил Самарин.
- Нет! - резко повел головой Иван Николаевич. - Сначала очень полезно подумать. О чем? Например, о том, не является ли для него немецкая оккупация бедой? Он, надо полагать, националист, а оккупанты и не думают о самостоятельности его Латвии. Наоборот, они подмяли ее своей властью. Он бы, может, пошел служить в латышскую армию и даже воевать с нами, но оккупанты возрождать латышскую армию и не помышляют, создают из латышей только небольшие карательные подразделения под немецким командованием. А в каратели он идти не хочет. Расстреливать своих ему не с руки. Он бы подался в "Орлы Даугавы" - есть там такая вроде националистическая организация, -- но и там засилье немцев, и опять же карательная деятельность. В общем, служить у оккупантов полковник не хочет. Поехал он на хутор братьев в в Курземе, а там стон стоит от всяких реквизиций: немцы взяли лошадей, отняли грузовик, батраки разбежались - некому работать. И вдобавок рядом расположилась немецкая воинская часть, и для ее офицеров взята чистая половина отцовского дома. Это я тебе не сказки рассказываю, а факты, изложенные в одном недавнем донесении оттуда. Так как же мы с тобой поступим с этим полковником? Обойдем стороной, не считаясь с тем, что он, именно, он нам очень может пригодиться?! Молчишь? Правильно, с полковником нужно начинать работать. Только умно, осторожно, но ра-бо-тать.
Я сейчас расскажу тебе, как я однажды в подобной ситуации чуть не сорвал дело из-за того,что хотел опереться на арифметику, когда надо было - на алгебру...
Рассказ Ивана Николаевича Урванцева
- Не так давно, в конце двадцатых годов, закинула меня служба во Францию. Легенда у меня была железная: поручик царской армии, воевал у Юденича, потом в белопольской армии. Где-то разжившись, неплохо обосновался в Париже, приобрел здесь лавочку, торгую канцелярскими товарами, газетами, куревом. Не ахти что, но все же не нищий, как многие другие господа русские офицеры. Могу даже тем, другим, и помочь в нужде. И конечно же, я монархист. Сплю и во сне вижу наш трехцветный над Зимним дворцом, а пока состою в активистах РОВСа. Это Российский общевоинский союз - антисоветская организация на чужих хлебах, объединявшая всю осевшую в Европе военнобелогвардейскую сволочь. В то время довольно опасная для нас организация, и потому было решено всячески подрывать ее изнутри. То было и моим делом.
Действовал я, однако, не один. Было еще несколько наших, работавших самостоятельно. Но моя лавка была очень удобным местом для явок, и часто бывало так, что у меня встречались наши люди, но я не знал, ни кто они, ни что они делают.
Операция была сложной, тонкой и очень опасной. Возле генералов РОВСа неотлучно находились опытные деятели царской контрразведки, связанные теперь с разведками иностранными, так что операция, повторяю, была очень сложной. Если рассказывать о ней - недели не хватит. Расскажу тебе только один свой эпизод, связанный с нашей темой...
Получаю я задание найти путь к одному полковнику, причем подходить к нему надо с расчетом, чтобы он нам помогал. Кто же он был, этот полковник, если его рассматривать по арифметике? Из богатого помещичьего дворянского рода. Во время первой мировой войны служил в Главном штабе. Потом подвизался в деникинской белой армии. Теперь - эмигрант, но эмигрант со средствами. Удачно играет на бирже, купил дом в Ницце, создал там доходный пансион. По всему видно, что новой для него коммерческой деятельностью увлечен. Живет совершенно один. Образ жизни ведет аскетический, хотя мужчина в соку - ему было тогда лет сорок пять. Занимается спортом, автомобилист, играет в теннис. И кроме всего этого, он друг одного из руководителей РОВСа - генерала. Вместе проводят отдых в Ницце, и генерал живет там у него.
Если по арифметике, то просто и соваться к этому полковнику нечего. Так я и решил, когда собрал о нем все данные. А мне говорят: а не обратил ты внимания на то, что этот полковник ни разу нигде - ни в русской прессе, ни вообще где-нибудь публично - не сделал ни одного антисоветского заявления? Ни разу не видели мы его имени и в списках жертвователей на борьбу с большевиками. Дальше. Почему он, находясь в Париже, не присутствовал в Бианкуре на юбилейном чествовании генерала Кутепова? Надо разобраться, в чем тут дело.
Месяца два ходил я вокруг этого полковника, по маковым росинкам собирал всякую о нем информацию. Ничего ясного. Но появилось одно смутное предположение - не остались ли в России близкие полковника и не руководит ли им страх за их судьбу? Почему возникла эта мысль?
Однажды я вел наблюдение за этим полковником. И вот, едет он на вокзал. Там уже стоит поезд Париж - Варшава. Полковник в поезд не садится, прогуливается возле классного вагона - явно кого-то ждет. Прибывает группа каких-то важных господ. По их поведению возле вагона понятно, что трое из них уезжают, остальные провожают. К одному из отъезжающих подходит мой полковник, они отходят в сторонку, и я заметил, как полковник передал ему что-то - вроде письмо. Затем полковник остался на перроне, и было видно, что он хорошо знаком со всеми: и с отъезжающими, и с провожающими. Но когда прибежали фоторепортеры и начали целиться из своих аппаратов, полковник стал к ним спиной.
Поезд ушел. Полковник уехал к себе на квартиру. Вот и все.
А на другой день в газетах фото: делегация французских коммерсантов, выехавшая в Россию по приглашению советских внешнеторговых организаций.
Стоп!
Не дал ли полковник одному из них письмо, адресованное кому-то в России? Была проведена проверка этого предположения.
Французские коммерсанты сначала побывали в Москве. Здесь ничего не было замечено. Потом они поехали в Ленинград. И как только поселились в гостинице, один из них - то ли по наивности, а может, из хитрости - вызвал горничную и попросил ее опустить письмо в почтовый ящик. Письмо, в общем, было опущено. Оно было адресовано брату полковника, довольно известному в Ленинграде ученому и вполне советскому человеку. Того, что брат у него белый офицер и, очевидно, находится за границей, он никогда не скрывал, писал об этом в анкетах.
Наши решили действовать открыто и пошли к нему. А он уже и сам заявил о письме у себя в институте. Он показал нашим письмо брата - это была целая исповедь о том, что с ним произошло с того дня, когда он совершил непростительную ошибку и уехал из Петрограда к белым. Он извинялся перед братом за то, что, убегая, забрал все семейные ценности. Ему удалось их сохранить, а во время жизни во Франции значительно приумножить. Он писал, что активно и успешно занимается коммерческой деятельностью, и спрашивал, можно ли переводить в Советский Союз ему деньги. И дальше он очень сильно писал о своей тоске по родине, о своем одиночестве, на чем свет стоит костерил белую эмиграцию со всеми ее бредовыми антисоветскими делами и мечтами. А о своем друге генерале написал, что считал его раньше умным человеком, а теперь видит, что он ослеп и оглох от ненависти к большевикам. Еще он писал, что давно и внимательно следит за тем, что делается на родине, и что, по его мнению, большевики предложили России единственно возможный путь к благоденствию. И заканчивал письмо строчками о том, что он все чаще думает, как бы ему вернуться в Россию, даже понеся при этом наказание, но если, конечно, его не расстреляют. Спрашивал об этом мнение брата.
Представляешь, как вдруг открылся этот арифметически ясный полковник и какая, оказывается, была тут алгебра.
Ну вот... Брат ответил на его письмо. Выждали мы примерно месяц, и я явился к полковнику домой с деловым визитом. Спрашиваю у него, не хочет ли он на паях со мной открыть торговое дело по продаже автомобилей. Он отказался, сказал, что у него еле хватает сил и времени вести те дела, какими он уже занимается.
Пока мы разговаривали о деле, он ко мне привык немного, и тогда разговор у нас пошел на темы другие - о жизни, о политике. И в одну прекрасную минуту я передал ему ответное письмо от брата. Он прочитал его несколько раз, и я видел, как он волновался. Тогда я сказал, что могу помочь ему вернуться в Россию, чтобы спокойно там жить и работать? И не будет ему никаких наказаний. Но за это надо помочь России в одном деле. Действительно, эта была прекрасная минута, потому что с нее началась помощь полковника нашему делу, которое вскоре было успешно завершено.
Вот, Виталий, что такое алгебра человека...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В своей комнате Самарин над раскладушкой прикрепил к стене примитивную, вырезанную из учебника карту Прибалтики. Если смотреть на нее лежа, Литва силуэтом похожа на скуластое лицо, а зеленоватая Латвия - как берет на ее голове. Сверху вырез - это Рижский залив. После занятий по подробной карте-десятиверстке Самарин на этой маленькой мгновенно узнает и называет все точки - города. Вон там внизу, справа, точка - город Краслав. И сразу память выдает справку: пограничный с Белоруссией город, стоит на озере, есть там дворец, построенный во времена Петра. А почему там петровские следы? Как, впрочем, и в Елгаве, и в Риге! Знаем, знаем. Это след войны Петра со шведами. Ну а что за точка в самом верху слева? Город - порт Вентспилс. Давайте, товарищ Самарин, совершим поездку из Краслава в Вентспилс по железной дороге. Можно ехать и через Ригу, и через Елгаву. Но билет мы купим лучше в Даугавпилсе. Там станция крупная, и мы будем менее заметны. Такие путешествия по Латвии Самарин совершает каждый день.
О всех более или менее крупных населенных пунктах Латвии он знает не только по справочнику. В Москве работали эвакуированные из Латвии работники НКВД, беседы с ними - в программе занятий. Очень полезное дело. Один товарищ пришел на занятие с фотоальбомом и планом Риги, и они целый день гуляли с ним по улицам этого города, любовались его площадями, памятниками, мостами, парками. Дня не хватило. Закончили прогулку на другой день.
Прочитаны книги по истории Латвии, ее экономике, природе, этнографии. Эвакуированный в Москву латышский писатель провел с Самариным беседу о латышской литературе.
Все это он усваивал цепко, память у него была отличная. А вот латышский язык давался трудно. Однако по легенде ему и не нужно знать его очень хорошо, но, если при нем будут говорить по-латышски, суть разговора он должен понимать. Главным языком у него будет немецкий. Часами Самарин зубрил латышские слова...
Но Латвия - только часть программы. С начала марта началась такая же зубрежка материалов по Литве и Германии, причем для него это было не менее важно: ведь он, как коммерсант, уроженец Мюнхена, "приедет" в Латвию через Литву.
Германия давалась легче. Отличное знание немецкого языка позволило ему прочитать все подобранные для него книги, журналы, газеты, справочники. Современную историю и политику Германии он изучал по тем же учебникам, какими пользовались его сверстники в самой Германии. Немецкое право он неплохо знал по институту. Фашизм свел историю и политику в такую примитивную схему, что Самарину, чтобы твердо ее усвоить, иногда приходилось даже "забывать" то, что он знал о Германии раньше.