- Ты, Самарин, возник передо мной горяченький, прямо из вражеского расположения, удачно пройдя очень не легкий путь. Ну, везение - раз, везение - два, а потом возникает уже умение, и это стало для тебя весьма полезной практической школой. Потом я узнал, что у тебя за спиной юридический - еще один серьезный плюс, эта наука не что иное, как человековедение, а без этого нам и шага не сделать. Опять же твой отличный немецкий язык, к сожалению, среди молодых это встречается нечасто. Наконец, эта твоя докладная. Ты сказал, что там много всякой чепухи, а я увидел в ней довольно цепкую наблюдательность. Так что я брал тебя не за глаза и в тебе, в общем, не ошибся. Здесь, в школе, ты получишь некоторые знания, которые тебе потом пригодятся, но, для того чтобы стать разведчиком, этого мало, и ты учти: разведчик учится всегда и каждый день.
Так впервые между ними вслух было произнесено это слово - "разведчик", и Виталий уже понимал, что станет его делом на войне.
Самарин провожал Урванцева к калитке, где его ждала автомашина. Они шли по узенькой, уже затемненной сумерками аллее, под ногами у них шуршали опавшие листья.
За калиткой Урванцев крепко пожал Виталию руку, залез в машину, и она сорвалась с места, крутя за собой золотую вьюгу листопада.
Шли занятия с утра до позднего вечера - и все интересно.
Как-то уже глубокой осенью читал им лекцию партийный работник из Белоруссии. Он только что прибыл оттуда, из вражеского тыла,где, как и в мирное время, являлся секретарем райкома партии, только теперь подпольного. Через фронт перебрался на своих двоих без особых трудностей и приключений. Но для этого ему пришлось подходить к Москве с юга - крюк сделал огромный. Назад его отвезут на самолете и сбросят с парашютом. Рассказав об этом, он вдруг спросил:
- Я слышал, среди вас есть товарищ, который, уже переходил через фронт, причем в месте очень густого насыщения вражеских; войск. Кто это?
Самарин встал.
Но в это время лектор добавил с улыбкой:
- Правда, мне сказали, что вы переходили фронт под прикрытием всей двадцатой армии.
Под общий смех Виталий сел. Черт дернул его вставать!
Потом секретарь райкома стал рассказывать очень интересное и важное.
- На финской войне, - говорил он, - мы узнали очень опасное вражеское оружие: мины-ловушки. В доме лежит на столе автоматическая ручка. Возьми ее - и останешься без руки. А у нас теперь такая ловушка - иной человек. Вот, к примеру, в нашем райцентре на почте служил в отделе посылок дядька, уже в летах. На заем подписывался на полный оклад. На выборах голосовал до восьми утра. Благодарственными грамотами за труд все стены у него в доме увешаны. А пришли в наш город фашисты, и этот дядька пошел в гестапо со списком коммунистов нашего города. И получил за это должность при комендатуре. А вскоре мы узнаем, что, оказывается, наш образцовый дядька в двадцатые годы был в эсеровской банде, захватившей город Мозырь, и сам расстреливал там коммунистов и красноармейцев. Был тогда же схвачен, приговорен к расстрелу, но бежал. А в тридцатые годы под другой фамилией появился уже у нас. Вот тебе, пожалуйста, типичный человек-ловушка: с виду вроде бы целиком наш, а на самом деле враг. Ну, мы его все же кокнули, исполнили, так сказать, давний приговор...
А то случай такой. Был у нас поп, отец Дмитрий. Натерпелся он лиха от наших антирелигиозников. Сыну его в девятилетке диплом не дали, он завербовался на Север и там как-то погиб. В 1939 году мы церковь закрыли по просьбе, конечно, трудящихся. На что жил этот поп последние два года - непонятно. Местные товарищи острили, что он держался только на злобе против нас. И вот приходят оккупанты, вызывают попа, говорят ему: открывай церковь и служи там свои службы. В первую же субботу под вечер слышим - на церковной колокольне: "блям-блям". Видим, идут в церковь люди, не так много, а идут. Послал я туда своего человека. Он вернулся и докладывает: "Было в церкви сто семь человек, больше пожилых, а молодых девять. Но это, - говорит, - не главное. Проповедь отец Дмитрий оторвал - это да! Пришли, сказал он, на нашу землю басурманы, чтобы сделать нас рабами под плетью, да это у них не выйдет. Один такой Гитлер по имени Наполеон уже был, да где он? Подох на острове Святой Елены. Где его войска? Сгнили в русской земле. То же самое ждет и нового Наполеона с его войском. Надо только, чтобы каждый из нас не познал стыда и греха смирения перед врагом".
На другой день взяли отца Дмитрия в гестапо, и он как в воду канул. По слухам, расстреляли его. И это уже не человек-ловушка, а человек-загадка, но мы-то обязаны такие загадки решать быстро.
А какой же вывод из этих фактов? Все по старому счету хорошие, по-новому - плохие? И наоборот? Нет. Мы сделали вывод другой: анкета - дело хорошее, а только не дает она полного портрета. Так вот, если раньше мы узнавали человека сперва по его анкете, то теперь начинаем с самого человека, с его поведения, с его поступков. Во время таких событий, как эта война, человек без бумажки раскрывается, кто он есть в жизни. Тем более что и оккупанты тоже торопятся это выяснить и как бы помогают нам...
И еще много интересного рассказывал он. Например, о немцах:
- Немцу, попавшему к нам, все вокруг непонятно. И главное его удивление - почему люди наши, по его мерке, живущие бедно и без всяких удобств, защищают эту свою жизнь, не щадя жизни собственной. Не в силах это понять и объяснить, немец хочет верить гитлеровской пропаганде, утверждающей, что мы просто неполноценные люди. Но если у какого немца собственная башка варит, случаются интересные истории. Один немецкий офицер, шишка, правда, небольшая, оказался на постое у нашей колхозницы. До войны была она членом правления колхоза и депутатом сельского Совета. Женщина с виду простенькая, но по народному мудрая. А этот ее немец знал откуда-то русский язык. По вечерам он со своей хозяйкой вел разговоры про то, про се - про жизнь, одним словом. И вдруг мы узнаем, что немец начал проявлять о своей хозяйке всякие заботы - снабжает ее провиантом, подарки разные преподносит. Мы думали, он подлаживается к ней по любовной части. Оказалось, совсем не то. Она нам сообщила, что он сильно засомневался насчет этой войны и того, что им внушали о России и о русских. Взяли мы это на заметку, но выжидаем,. А немец меж тем запил. И как напьется, начинает такое говорить про своего Гитлера, что хозяйка запирала его на ключ, чтобы он в таком виде не вылез к своим. И тогда мы решили к тому немцу подобраться и поручили это партизану, который в мирное время был учителем немецкого языка. Но опоздали мы с этим. Видно, гестапо узнало о настроении немца, и он исчез. А к колхознице они явились с обыском, перетрясли всю избу и ее забрали. Неделю допрашивали, но она прикинулась непроходимой дурой. Они ее избили и выпустили. Сейчас она у партизан поварихой работает. Мы ее расспрашивали - чем она немца своего разагитировала? Отвечает: никакой агитации не было, просто рассказывала ему о нашей жизни в мирное время.
К чему же данный факт нас призывает? Надо нам внимательнее присматриваться и к немцам. Весьма это может пригодиться для нашей работы. Но дело это тонкое и не быстрое, и главным все же остается - бить их смертным боем. От этого уцелевшие тоже умнеют. Разгромили мы как-то карательный отряд, а одного карателя живьем взяли. Эсэсовец, между прочим, - их сливки. Что он только у нас не проделывал! Какие номера не выкидывал, чтобы спасти жизнь! И все клянет своего фюрера, клянет, да еще как! А час назад он деревенского мальчишку в упор застрелил, а когда мать бросилась к нему - и ее. У меня такая мысль: у иного немца вся его идейность на нитке держится.
Стали задавать оратору вопросы. И больше какие-то несерьезные. Один курсант возьми да и спроси:
- Членские взносы у коммунистов собираете?
Секретарь даже не улыбнулся, ответил серьезно и злясь немного:
- Там у нас часто членский взнос в партию - жизнь.
Кто-то спросил:
- В каких условиях вы там живете?
Секретарь ответил:
- В трудных условиях живем. В очень трудных. Другой раз за неделю умыться нельзя.
Еще вопрос:
- Был ли у вас хоть один случай перехода немца на нашу сторону?
Ответ:
- Не было.
Самарин глядел на секретаря райкома и думал: "Вот же живет человек там, среди врагов, - и ничего. И не только живет, а работает. Сейчас прибыл в командировку, как он выразился, на Большую землю и полетит обратно. Значит, не так страшен черт, как видится с первого раза".
...А то еще привозили в школу товарища из Польши. Он в занятой фашистами Варшаве работал в подполье почти два года. Этот рассказывал про методы и повадки гестаповцев. Тоже интересно говорил. Только Самарин подумал, что одно дело - такой большой город, как Варшава, а другое - какая-нибудь деревня в Белоруссии.
Но самым интересным для Самарина стали лекции о разведке, О том, как по совершенно неожиданным приметам можно установить,что перевозит противник в поездах. Или как на глаз считать живую силу, когда вражеская колонна в движении. Или про то, как пишутся шифрованные донесения. Про конспиративные квартиры, про явки, пароли и все такое прочее.
Эти лекции Самарин слушал очень внимательно и много потом об этом думал; понимал, что именно это для него важно до крайности.
Трудным делом было заучить все немецкие формы, знаки различия, ордена и медали. Но осилил и это. Отвечал без запинки. И чем дальше шло учение, тем все менее необычной казалась Самарину предстоящая работа... Именно работа.
Постепенно спокойнее и яснее становилось у него на душе, он уже не терзался, что находится далеко от войны. Хотелось только, чтобы поскорее окончилась учеба, особенно после того, как читавший у них лекцию профессиональный разведчик сказал в заключение, что главная учеба начнется у них там, и показал рукой в сторону, где на стене висела карта полушарий. Это направление его жеста вызвало у курсантов улыбки, а Виталий не понял, чему ребята улыбаются - конечно же там, во вражеском тылу. И скорее бы туда попасть!..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В декабре начались проверочные экзамены, или, как было объявлено, проверка усвоения пройденного. Но как ни назови, момент серьезный.
Самарин волновался, как и все. Особенно после того, как через это прошли первые курсанты.
"Гоняют сразу по всем дисциплинам, - рассказывали они, - а главное - спрашивают и еще черт знает о чем."
Одного курсанта отсеяли - и, как бы вы думали, за что? За медленную реакцию. Что это еще такое?!
Вечерам Самарин зашел в комнату, где жил этот курсант. Его звали Виктор, прозвище - Профессор. Это за его необыкновенную обстоятельность в учебе. Он не держал в руках книжку только когда спал. Пройденное он знал назубок. Все к нему обращались за советами, он разрешал все споры и недоумения. Чуть что - давай спросим у Профессора. А его отсеяли.
Профессор уже собирался лечь спать, и по его виду нельзя было судить, что он сильно огорчен.
- Знаешь, они правы... - сказал он, как всегда спокойно и разделяя слова. - Я очень медленно думаю... В общем, правильно... реакция у меня не того. - Он усмехнулся: - Сказали, буду работать здесь, при школе. Отвечал я толково, честное слово, потому и решили оставить меня при школе. Вот теперь я действительно профессор.
Самарин смотрел на его лобастое лицо, в его черные, будто, сонные глаза и думал: "Действительно, трудно было бы ему там". Но тут же подумал и другое: "А может, наоборот - железное его спокойствие там бы ему пригодилось?"
Экзамены продолжались, и уже началась отправка. За неделю из школы уехали неизвестно куда семеро ребят, просто однажды утром их недосчитались в учебных группах. Настроение у всех неважное - враг приближался к Москве и первая отправка курсантов резко приблизила фронт к каждому; тяжелые бои, о которых сообщало радио, названия оставленных населенных пунктов курсанты уже связывали со своей личной судьбой. Подолгу они стояли гурьбой у подробной карты, тихо переговариваясь о том, где лучше подход к главным вражеским коммуникациям, ведущим к Москве, где могут находиться самые важные стратегические мосты.
В первую семерку не попало ни одного курсанта из так называемой немецкой группы, в которой был Самарин. Они продолжали упорно штудировать немецкий язык, даже между собой они были обязаны разговаривать только по-немецки. Преподаватель языка особо был доволен Виталием. Вот когда пригодилось все, что дала ему седенькая немка Эмма Францевна, преподававшая язык в средней школе. И Виталий был среди самых любимых трех учеников, которых она регулярно по воскресеньям, а иногда и в будни приглашала к себе домой на чай с печеньем. И было железное правило - за столом говорить только по-немецки. А позже задача ставилась еще сложнее: она разговаривала с ними на каком-нибудь диалекте - то на берлинском, то на баварском, а то на каком говорят немцы в Пруссии; надо было внимательно прослушать фразу, как ее произносила Эмма Францевна, а потом в точности повторить со всеми характерными для диалекта интонациями. К Виталию почему-то сразу "прилип" диалект баварский, и Эмма Францевна, сама по рождению из Баварии, очень радовалась его успехам и звала его "мой земляк". И тогда, и даже теперь Виталий не мог объяснить, почему у него еще в школьные годы появилась такая любовь к изучению языка, но вот была же - он легко мог смириться со средними отметками по другим предметам, но, если случалось получить "уд" по языку, он не смел посмотреть в глаза учительнице. Буквально незабываемым праздником для него стали минуты, когда директор школы, вручая ему аттестат зрелости и перечисляя его итоговые отметки, торжественно объявил:
- По языку... - Он сделал паузу, с улыбкой смотря на Виталия, и добавил: - Если б была такая отметка, я бы сказал: "сверхотлично".
И ребята, заполнившие актовый зал, стали аплодировать.
Вот и здесь, в немецкой группе разведшколы, Виталий был первачом, и ему было поручено вести занятия по диалектам. Он очень огорчался; когда кто-нибудь проявлял нерадивость, отчитывая за это, говорил: "Язык - твое оружие, неужели, ты хочешь среди врагов оказаться безоружным?" Это ребята понимали и все же далеко не все радовали Виталия. Не жалея ни сил, ни времени, он занимался с ними до самых экзаменов.
Курсантов немецкой группы начали экзаменовать, когда все остальные уже покинули школу.
Первым в "чистилище" был вызван Самарин.
В учебном классе сидели четверо. Трое в военной форме, один из них - начальник школы, и один - в штатском.
- Давайте говорить по-немецки, - предложил штатский,
- Яволь, - согласился Самарин.
- Расскажите кратко свою биографию.
Самарин стал рассказывать, но минуты через две военный, сидевший за столом в центре, остановил его.
- С языком порядок, - сказал он.
- Полный, - подтвердил штатский.
- По всем дисциплинам у курсанта Самарина отметки отличные, - добавил начальник школы. - Я думаю, его нужно завтра же передать в хозяйство Урванцева. Согласны, товарищи?
Все его поддержали.
На другой день Самарин поехал на электричке в Москву. С вокзала нарочно шел пешком.
Когда враг прорвался к окраинам города, Самарин не находил себе места в тревоге за мать. В середине октября не выдержал, пошел к начальнику курсов и рассказал о своей тревоге. Спустя несколько дней начальник сообщил, что его мать эвакуирована с другими семьями чекистов на Восток, что ей будут выплачивать деньги по его аттестату и он о ней может не беспокоиться.
- А можно знать, где она будет жить? - спросил Виталий.
- А зачем? Собираетесь оттуда ей писать? - сухо спросил начальник.
Сейчас домой он не пойдет - зачем идти в пустой дом, бередить себе душу?
Утренняя зимняя Москва совсем не была похожа на ту, которую знал и любил Виталий. Опустели улицы. Много военных. Совсем не видно детей. Не убирается снег. Зрение цепко схватывало все эти непохожести на прежнюю Москву, а в душе нарастало гордое чувство - молодцы наши, не дали столицу на поругание! Погодите, может, и я успею что сделать для моей Москвы.
Виталий прошел мимо будки автомата и вдруг остановился - точно его в грудь толкнули. Позвонить Люсе? Стоп! О чем будешь с ней говорить? О себе он ни слова правды сказать не может. Врать ей - не сумеет. Нельзя и встретиться. Приказ строг и ясен - не общаться ни с кем.
Он уже сделал несколько шагов назад к будке автомата и снова остановился. Люся живет в коммунальной квартире. Телефон в коридоре. Он представил себе этот коридор с поворотом, с тусклой лампочкой под высоченным потолком, с висящим на стене велосипедом. Увидел, как Люся идет из своей комнаты к телефону. И... шагнул в будку.
Люсин телефон долго не отвечал. Наконец он услышал голос соседки-старушки - почему-то она чаще других, когда звонили, подходила к телефону:
- Слушаю... Слушаю...
Виталий узнал ее голос:
- Можно Люсю?
- Нельзя, она на фронте,
- Давно?
Короткие гудки.
Вот так Люся! Вот молодец! И больше он ничего подумать о ней не смог. Вспомнил только, как она рассказывала про двух девчонок с ее работы, которые ушли на фронт, и что она им завидует, но поступить, как они, не может - не хватает характера.
Значит, хватило? Неправду она говорила про характер. Его у нее в достатке. Ну что ж, удачи тебе, Люся, там... а если раны - небольшой. Эта песня вдруг всплыла в памяти, и, повторяя про себя мелодию, Виталий зашагал дальше.
Хозяйство Урванцева, куда согласно приказу явился Самарин, размещалось в глухом переулке, в старинном доме с длиннющими запутанными коридорами, по которым он немало поплутал, прежде чем нашел нужную ему комнату.
Встретились как хорошие давние знакомые. И с этой минуты Самарин звал его Иваном Николаевичем, а тот его - Виталием:
По возрасту Урванцев вполне мог быть ему отцом. Волосы у него хоть и пышные, а с густой сединой. Глаза светло-серые, моложавые, а вокруг них, особенно на висках, - пучком морщинки, Лицо у него всегда чисто выбритое, от этого резче видны две глубокие морщины от ноздрей к уголкам рта. Когда он смеется, эти морщины точно сламываются, и тогда лицо его делается совсем молодым. Здоровьем и силой природа его не обошла. Плечистый, подтянутый, ходит легко. Самарин ни разу не видел его усталым, разве только поздно-поздно вечером, и то усталость можно было заметить только в чуть притухших глазах.
Сначала были решены все житейские вопросы. Жить и питаться Виталий будет в этом же здании. Иван Николаевич дал ему талоны на питание и ключ от комнаты, где он будет спать и заниматься.
- Иди позавтракай, и приступим, - сказал он. - А я пока уточню нашу с тобой программу. И вот тебе письмо от мамы - наши переслали из Белорецка.
- Откуда, откуда? - переспросил Виталий. Он даже не знал, что на земле есть такой город.
- Из Белорецка. Там в эвакуации семьи наших работников, и моя в том числе. Это - на Урале.