41
Поняв, что участь маркиза окончательно предрешена, граф де Моле приказал своему оруженосцу седлать коней.
Приезд оказался крайне неудачным. Встретиться с ним после суда над д’Атьеном графиня не пожелала; пытаться же каким-то образом ухаживать за девушкой после всей этой дурацкой истории с покушением уже бессмысленно. Вообще-то, на ночь глядя отправляться в дорогу не принято, однако де Моле предпочитал заночевать в ближайшем заезжем дворе, чем вновь испытывать гостеприимство хладнокровной, расчетливой владелицы этого мрачного замка.
Выйдя из дворца, он ожидал, пока оруженосец выведет коней, и одновременно размышлял о том, что надо бы все же свидеться с графиней и попрощаться.
– Уж не собираетесь ли вы покинуть нас? – появился по ту сторону двора Кара-Батыр.
– Собрался. И прошу передать графине, что хотел бы откланяться и лично засвидетельствовать…
– Тотчас же передам, – перебил его татарин. Взгляд его при этом был устремлен в сторону крепостной стены.
"Да ведь где-то там, в башне, очевидно, творит последние молитвы маркиз д’Атьен, – вспомнил де Моле. – Каково ему сейчас, жалкому интригану! Правда, ты не многим лучше его. Но нельзя же, в самом деле, опускаться столь низко".
– Ждите здесь, я сообщу графине, – попытался остановить его Кара-Батыр, считая, что граф решил направиться в покои графини без доклада.
Но де Моле вышел на середину двора и посмотрел на угловую башню, возвышавшуюся между привратной стеной и стеной, идущей по берегу реки. Силуэт человека, стоящего на верхней площадке, лицом к ущелью, казался каменной статуей. Четко очерченный на фоне голубоватого неба, вознесенный почти к поднебесью, человек этот больше напоминал отрекшегося от мира сего, вечно молящегося святого, нежели отверженного, павшего в низости своей изгоя аристократического общества.
"А ведь все шло к тому, что на месте маркиза, в той же "поднебесной башенке", мог оказаться я, – содрогнулся граф. – Да, все шло именно к этому".
Маркиз, конечно, вел себя, как последний трус. Эти мольбы о пощаде… Тем не менее де Моле чувствовал себя его сообщником. Если бы покушение удалось и замком овладел бы д’Атьен (с шевалье как-нибудь разделались бы), они вдвоем могли бы прочно осесть в стенах Шварценгрюндена.
"Укрепи, Господь, силы этого обреченного настолько, чтобы у него хватило мужества броситься с башни!" – взмолил он Бога о том единственном, что мог пожелать сейчас д’Атьену.
Появилась во дворе и с горделивым молчанием прошествовала мимо де Моле графиня де Ляфер. Вслед за ней шел Кара-Батыр, неся шпагу маркиза д’Атьена с золотистой перевязью, и шевалье де Куньяр. Поняв, что они направляются к Посольской башне, граф потянулся за ними.
"Солнце уже зашло, – рассуждал он, – час маркиза пробил. Неужели графиня вознамерилась присутствовать при его самоубийстве?"
– Маркиз! – вдруг позвала Диана, остановившись у башни. – Вы слышите меня, маркиз?
– Я здесь! – донеслось из башни, и в бойнице показалась голова д’Атьена.
– Как, вы все еще в башне?! Все еще не решились? Но ведь солнце уже давно зашло! Вы не боитесь простудиться?!
– Испепели меня молния святого Стефания! – расхохотался шевалье. – Пора бы уже и честь знать, маркиз д’Атьен!
– Да-да, вы правы! – оскорбления и издевательства им уже не воспринимались. – Я сейчас! Только попросил бы вас, графиня… попросил бы уйти.
– Не тешьте себя надеждой, маркиз! Все равно броситься вниз вы уже не решитесь! – окончательно уничтожила его графиня. – Спускайтесь сюда! Слышите?! Немедленно спускайтесь!
Татарин, дежуривший все это время на нижней площадке, мигом метнулся к маркизу и чуть ли не силой заставил осужденного сойти на так и не принявшую его землю. Встретив появление потупившегося, раскисшего маркиза насмешливым взглядом, Диана повела всю процессию к воротам, приказала открыть их и спустить подъемный мост.
– Вы свободны, маркиз, – объявила графиня, остановившись у моста. – Но если я когда-нибудь узнаю, что вы вновь появились хотя бы в пределах десяти миль от замка, вам придется творить молитвы на холодном ветру до самого утра.
Теперь уже рассмеялись все, кроме маркиза.
Совершенно потеряв чувство собственного достоинства, он ступил на мост и воровато, словно побитый пес, оглядываясь на графиню и рыцарей, засеменил на ту сторону рва. Даже сейчас, оказавшись вне пределов замка, он все еще не верил в собственное спасение.
– Куда же вы, маркиз?! – вновь окликнула его властительная владелица Шварценгрюндена. – Что за странная спешка?!
Д’Атьен вздрогнул всем телом, остановился и медленно-медленно повернулся к ней лицом.
– Вы так торопитесь, ритуалмейстер ордена тамплиеров, что забыли свою шпагу!
– Вы правы, – унизительно согласился д’Атьен. Графиня взяла из рук Кара-Батыра клинок маркиза, небрежно швырнула его на середину моста и ушла.
"Какое бесчестие! – ужаснулся де Моле, с презрением и жалостью наблюдая за тем, как, понурив голову, маркиз возвращается к своему оружию. – Какое немыслимое бесчестие! – Почти простонал Великий магистр. – И этот человек был назначен мною главным ритуалмейстером ордена бедных, но гордых рыцарей Христовых!"
42
Небольшой двухмачтовый корвет испанцев не подходил, а как бы подкрадывался к громадине "Женевьеве". Жерла орудий французского корабля смотрели прямо в борт сторожевика и, казалось, хватило бы залпа, чтобы разнести его вдребезги.
Одно из орудий излучало черноту своего зева прямо на капитанский мостик, и командор с ужасом молил Бога, чтобы еще несколько минут оно не начало извергать смертоносный огонь. Но пока все спокойно. На палубе "Женевьевы" – всего лишь несколько офицеров, да и те держатся руками за борт, показывая, что не намерены браться за оружие.
Вот уже брошенные с "Сан-Себастьяна" абордажные крючья вонзились в тело корабля. Первые двое испанских солдат-храбрецов, выждав, пока борт сторожевика окажется на гребне волны, на уровне борта "Женевьевы", переметнулись на его палубу. И никто не встретил их с оружием.
Но именно в те минуты, когда казалось, что захват "Женевьевы" пройдет по всем правилам пленения судна, сдавшегося на милость хозяев этой части моря, произошло нечто неожиданное. Откуда-то из-за пристройки, с бочкой, поднятой над головой, появилась могучая фигура человека в шароварах и расстегнутой до пояса рубашке, с бритой головы которого свисал клок основательно поседевших волос. Используя бочку вместо тарана, этот великан буквально смел испанского солдата назад, на палубу сторожевика, потом схватил лежавшую у борта огромную, утыканную железными шипами булаву и боковым ударом сбил в море другого испанца-офицера.
– Слава! – сотнями глоток взревела палуба "Женевьевы" еще через минуту.
– Слава! – подобно пламени, перебросился этот неизвестный доселе испанцам клич на остальные французские корабли.
Звон клинков и пистолетные выстрелы сливались с криками падающих в воду и тонущих между бортами людей. Здесь никто не просил пощады, и никто никого не щадил.
Сбив испанцев с палубы "Женевьевы", казаки и мушкетеры устремились на сторожевик. Одним из первых там оказался полковник Гяур. Наводя ужас на испанских солдат своим дьявольским оружием – копье-мечом, он отражал удары сразу нескольких клинков, и не просто удерживал часть палубы, давая возможность высаживаться за своей спиной остальным казакам, но и теснил врагов к капитанскому мостику.
– Извините за столь поздний визит, сеньор, – встретил выпад офицера-испанца возникший из-за спины Гяура д’Артаньян. Он успел отбить клинок именно в тот момент, когда испанец уже вонзил кончик шпаги в плащ-палатку полковника. – Извольте узнать, куда вы следовали на этом рыбацком баркасе?
И был немного удивлен, когда испанец неожиданно ответил ему по-французски:
– Я-то считал, что всех мушкетеров уже давно перебили под Дюнкерком, мсье.
– Придется вызвать вас на дуэль, сеньор.
Услышав это, Гяур скептически ухмыльнулся. Он всегда сражался молча и всякая болтовня во время схватки только раздражала его. Бой и смерть – это слишком серьезно, чтобы позволять себе словесные бравады. Но француз есть француз.
Д’Артаньян и испанец уже сомкнули клинки и сошлись эфес к эфесу, изо всех сил пытаясь оттеснить, отбросить противника от себя. Но идальго был явно сильнее. Он почти прижал мушкетера к борту. Еще немного и…
Увлекшись рыцарским поединком, ни д’Артаньян, ни испанец не заметили, откуда вдруг появился сотник Гуран. Его громадная фигура словно бы возникла из налетевшей на корабли неожиданно сильной, крутой волны. Ударом булавы сотник выбил из руки испанца клинок и, подхватив идальго на плечи, на глазах изумленного мушкетера устремился вслед за Гяуром к капитанскому мостику.
– Пардон, пардон! – бросился за ним мушкетер, не решаясь, однако, поразить клинком столь унизительно поверженного противника. – Я не позволю перехватывать моих соперников!
Но сотник не понимал, да, очевидно, и не слышал его. Одним движением плеча сошвырнув испанца за борт, он уже в следующее мгновение раскрошил булавой голову низенького юркого матросика, пытавшегося проткнуть Гяура кривым пиратским тесаком.
– Держаться, хлопцы! – прорычал Гуран таким зычным басом, что, казалось, парусные канаты зазвенели, словно струны бандуры. – Руби их!
– Господа, что за дикие нравы? – искренне возмущался д’Артаньян, оглядываясь и видя вокруг себя только казаков. – Унесли достойнейшего противника! Дайте же, в конце концов, сразиться с кем-нибудь!
Повернувшись лицом к борту, мушкетер увидел, как через него неуклюже переваливается основательно подвыпивший лейтенант Морсмери.
– По-моему, лучшие каюты на этой испаньоле уже заняты! – вслух рассуждал гвардеец, на ходу отбивая шпагой клинок лежащего на палубе и пытавшегося дотянуться до него раненого испанца. – Но почему никто не предупредил, не позвал?!
43
Появление в усадьбе отставного майора прыткого польского офицера Ковальчика как-то сразу же взбудоражило размеренное бытие в ней казачьего полковника. Дело в том, что вот уже вторую неделю Хмельницкий и трое сопровождавших его казаков преспокойно жили себе в имении графа Кржижевского, в Чернокаменском, неподалеку от Львова, на правах высокочтимых гостей, совершенно не заботясь о собственной безопасности. Да и с какой стати им нужно было кого-либо опасаться? До того дня, конечно, когда в усадьбе ни появился этот толстяк-поручик с приказом арестовать полковника Хмельницкого!
Следует заметить, что само Чернокаменское ютилось где-то вдали от дорог, в лесной глуши, да к тому же в усадьбу полковник прибыл поздней ночью. Прислуга, как только хозяин прочел переданное Хмельницким письмо сына, поручика Кржижевского, тоже получила строгий приказ: ни слова не говорить в селе о "гостях, идущих посольством в турецкие земли". Словом, все способствовало тому, чтобы мятежный полковник мог довольно спокойно переждать две-три недели в усадьбе, стоящей на краю села, на возвышенности, и предусмотрительно обнесенной невысокой, но все же довольно прочной крепостной стеной.
Хмельницкий понимал, что за это время пущенные по его следу воинские разъезды уже достигли Черкасс, Чигирина, его собственного имения в Субботове. Что гонцы гетмана выясняют, не сумел ли он пробраться в Сечь, а поднятые на ноги местные шляхтичи рыскают по всему Правобережью, не понимая, куда мог исчезнуть "предатель интересов Речи Посполитой, вступивший в сговор с кардиналом Мазарини и принцем де Конде".
Полковник чувствовал, что сейчас лучше переждать, пока поубавится прыти у посланных коронным гетманом гончих; успокоятся его недруги в Варшаве, наконец, пока поручик Кржижевский, действуя с помощью Марии Гонзаги, не добьется от короля то ли охранной грамоты, то ли иных действий, благодаря которым с него будут сняты обвинения в измене. Но в любом случае нужно было поскорее – открыто или тайно – побывать в своем имении Субботове, повидаться с женой и детьми, а потом, переправившись на Левобережье, в более безопасные для него края, найти способ подступиться к влиятельным атаманам Сечи.
Сейчас, когда авторитет короля Владислава IV подорван, а Польшу раздирают свары шляхты, – самое время подымать Сечь на восстание. Правда, не все так просто. Еще неизвестно, как там, на Сечи, встретят реестровца, только недавно обласканного королем, да возведенного его величеством в генеральные писари и полковники? Ведь даже среди реестровых старшин нашлось немало таких, кто начал избегать его или, наоборот, прямо в глаза, прилюдно, интересоваться, за что вдруг такие королевские щедрости. Уж не изменой ли какой услужил польской он короне? Но если нечто подобное говорят реестровцы, то чего ожидать от запорожской черни?
Мучили и другие сомнения. Готовы ли сейчас запорожцы к выступлению против поляков? Сколько их на Сечи? Вдруг основные силы пребывают в очередном походе? К тому же неизвестно, как поведут себя крымчаки, на чью сторону встанут. За время его поездки во Францию на самой Запорожской Сечи и на ее границах многое могло измениться. А главное – он не способен поднять запорожцев, не заручившись поддержкой кошевых атаманов и наиболее уважаемых среди запорожского братства старых казаков, чьи голоса на казачьем вече нередко имеют больше веса, чем гетмана и кошевых.
– Вы действительно уверены, господин полковник, что гонец от короля прибудет и разыщет вас в этой глуши? – с нескрываемым недоверием прервал раздумья Хмельницкого поручик Ковальчик, поднимаясь вслед за полковником на крепостную стену.
– Не позднее, чем завтра. И вы, поручик, с вашим стремлением во что бы то ни стало арестовать меня окажетесь в крайне неудобном положении.
– На вашем месте я не стал бы утверждать, что это мое личное стремление. Вы мне не враг. Но долг, знаете ли, служба. Вот вы заверяете меня, что гонец прибудет, и я полагаюсь на слово шляхтича, хотя очень сомневаюсь в этом.
Хмельницкий скептически улыбнулся, но промолчал.
То, что поручик Кржижевский будто бы побывал в имении уже после появления в нем Хмельницкого, было чистой выдумкой отставного майора. Правда же заключалась в том, что поручик обещал похлопотать перед королевой и то ли самому приехать то ли прислать гонца.
– Вы мне одно объясните: почему у вас появилось столько высокородных влиятельных врагов? – вновь заговорил Ковальчик.
– Я могу ответить на ваш вопрос, если услышу слово шляхтича, что вы преданы его величеству.
– Как Господу Богу, господин полковник.
Хмельницкий посмотрел, нет ли кого-нибудь на крепостной стене или внизу, и, кивнув поручику, вошел в небольшую башню, прикрывавшую усадьбу-крепость со стороны леса.
– Все просто, поручик. Кто не знает, что в Париже Хмельницкий вел переговоры о найме казаков на французскую службу? Однако мало кто догадывается, что у меня имелось еще одно поручение. Воспользовавшись нашим посольством, а также тем, что предстоит встреча с кардиналом Мазарини, королевой и главнокомандующим, король поручил мне вести переговоры по одному весьма и весьма деликатному делу. Как раз из тех дел, которое очень важно для нашей отчизны и в котором, как это ни странно, король больше рассчитывает на помощь со стороны Франции, нежели на поддержку некоторых влиятельных шляхтичей здесь, у себя, в подвластной ему Речи Посполитой.
Полковник умолк и, закурив трубку, задумчиво осмотрел окрестности усадьбы. Будь поручик Ковальчик проницательнее, он уловил бы в его взгляде решительность узника, изобретшего способ вырваться на волю. Но вскоре и сам Хмельницкий забыл о крепости-тюрьме отставного майора Кржижевского и увлекся красотой его окрестностей.
44
Ворвавшись на капитанский мостик, Гяур заметил, что бросившийся ему навстречу матрос выхватил пистолет, и успел вовремя пригнуться. Промахнувшись, матрос отшвырнул пистолет и сразу же взялся за саблю, но князь уже сумел прийти в себя. Еще секунда – и матрос зависает на копье-мече, перелетает через полковника и грохается на палубу.
Со странным спокойствием наблюдавшие за этим страшным поединком капитан-командор и комендант форта благоразумно бросили свои клинки на пол.
– Кто такие?! – резко спросил Гяур, извлекая из-за пояса коменданта пистолет, о котором тот, похоже, совершенно забыл. – Назовите свои имена!
– Дон Эстелло, комендант форта "Мардик", – по-французски представился офицер, ладонями пытаясь защититься от нацеленного на него копья.
– То есть форта, прикрывающего вход в канал?
– Именно так, сеньор; извините, не знаю, как следует обращаться к вам.
– Полковник Гяур, – воинственно представил его граф д’Артаньян, непонятно как возникнув между русичем и пленными. – Командир казачьего полка. А вы, следует полагать, – обратился он к капитану, – непобедимый адмирал северных морей?
– Всего лишь скромный капитан-командор, – ответил тот, пытаясь сохранить чувство достоинства.
– Позвольте хотя бы узнать, кто вы такие? – обратился дон Эстелло к Гяуру. – Этот офицер, судя по его мундиру, – мушкетер крысиного кардинала Мазарини. А вот кто вы?
– Кажется, вы нелестно отозвались о его светлости кардинале Мазарини, – взмахнул рапирой д’Артаньян, приглашая дона Эстелло к поединку. – Я позволяю вам подобрать свою шпагу.
– Обойдемся без шпаг, – остановил его полковник. – Кто-кто, а комендант нам еще понадобится.
– Позвольте все же узнать, откуда вы и ваши воины прибыли? – еще уважительнее обратился к нему дон Эстелло. – Какому, собственно, королю служите?
– Королю Франции, естественно, – с вызовом объяснил д’Артаньян. – С этой минуты точно так же извольте служить ему и вы, комендант.
– Форт "Мардик" – это у входа в порт? – продолжал тем временем свой допрос князь Гяур. "Королевские" амбиции француза и испанца его не волновали.
– Прикрывает канал, по которому корабли проходят в гавань, – ответил дон Эстелло.
– То есть по нему наши корабли смогут подойти к причалам Дюнкерка?
– В мирное время – да, смогли бы. Но сейчас – нет, не смогут, поскольку погибнут под стволами орудий форта.
– Вместе с его комендантом? К чему такая бессмысленность? Впрочем, комендант погибнет несколько раньше. Если, конечно, не пожелает провести наши корабли к крепости.
– Что? С этой армадой вы хотите пробиться по каналу к самому Дюнкерку?! – вмешался изумленный капитан-командор, усиленно коверкая французский.
– А что, это было бы неплохим началом похода наших волонтеров, – говоря это, Гяур вопросительно взглянул на д’Артаньяна. Даже ему самому эта захватывающая идея все еще казалась безумной, и он искал поддержки.
– Изумительный замысел, полковник! – невозмутимо согласился д’Артаньян. – Правда, мне хотелось бы довести хотя бы сотню ваших степных рыцарей до порта Кале. Да и казаки, надеюсь, не прочь сначала ступить на землю Франции, осушить по бокалу вина, а уж потом отправиться на аудиенцию к богу войны.
– Остановимся на том, лейтенант, что замысел был изумительным, – мягко парировал Гяур. – Только бы с ним согласился полковник Сирко…