Это был Тарас. Красное от мороза, курносое лицо хлопца выражало злость, досаду, испуг. У него был вид человека, крайне встревоженного непонятными и опасными событиями, развернувшимися вокруг него, но твердо решившего доказать, что эти события не имеют к нему никакого отношения.
Едва переступив порог, хлопец торопливо снял шапку и учтиво поклонился офицеру.
- Здравствуйте, господин комендант! Вот, привели… Ваши! - Тарас дернул простуженным носом, шумно втягивая в него воздух, и, обиженно захлопав белобрысыми ресницами, добавил: - Ага! Не разберутся, к начальству ведут. А еще полицейскими называются…
И он сердито оглянулся на конвой.
Обстоятельства не располагали к смеху, но обер-лейтенант, взглянув на Тараса, едва сдержал улыбку. Трудно было определить, что именно в этом подростке вызывало желание улыбнуться. Казалось бы, он не отличался от сотни других, но что-то удивительно потешное таилось во всем его облике. Он словно обладал природным даром талантливого актера-комика, который, только выйдя на сцену и еще не успев ничего сказать, уже вызывает веселое оживление в зале. Однако это не имело никакого отношения к делу. Глаза обер-лейтенанта уже смотрели на Тараса холодно и пронзительно.
- Здравствуй, здравствуй, молодец, - произнес он, выдержав большую паузу. - Подойди-ка поближе.
Тарас смело шагнул вперед.
- На ковер не ступай! - крикнул Сокуренко.
Хлопец глянул под ноги и поспешно сошел с ковра. Он опасливо озирался на окружающие предметы. Сокуренко подбежал к Шварцу и что-то зашептал ему на ухо.
- Ага! - глаза офицера повеселели, и он снова смерил хлопца взглядом. - Как звать?
- Меня? - встрепенулся хлопец.
- Тебя, тебя.
- Тарас. Полностью - Шумко Тарас Петрович. Хлопец покосился на остановившегося возле него начальника полиции, облегченно вздохнул.
- Сколько лет?
- Мне? Четырнадцать полностью, пятнадцатый идет. - Он смутился и поспешно добавил: - Может, старше кажусь на лицо… Это от того, что без отца-матери вырастал. Среди людей, словом. Сирота я.
Он доверчиво смотрел в глаза Шварца.
- Казанская… - сквозь зубы произнес Сокуренко. Хлопец тотчас же с простодушным удивлением повернулся к начальнику полиции.
- Нет, я в Казани не бывал. Слышать - слышал, конечно. Я из Полтавы местожительством. Ага! А вы, что, может, из Казани?
- Каков гусь! А? - сказал офицер весело и протянул хлопцу раскрытый портсигар. - Куришь?
Тарас, как бы боясь обидеть немца, смущенно покосился на портсигар и конфузливо заулыбался.
- Благодарю. Так что не имею привычки. Не начинал еще этим баловаться…
- В твоем возрасте уже курят.
- Ого! - охотно согласился хлопец. - Сколько завгодно! Дуракам закон не писан! Есть такие - с десяти лет приучаются. А потом кашляет, чахотка у него, порок сердца.
- Ты о своем здоровье заботишься?
- Ага! Я на грудь слабый…
Часто хлопая ресницами и шумно шмыгая носом, Тарас доверчиво и чуточку самодовольно смотрел в холодные, колючие глаза обер-лейтенанта. "Вот я весь тут, без утайки, смотрите, щупайте, опрашивайте и отпускайте скорее…" - красноречиво говорил весь его простецкий, доверчивый вид.
- Та-ак… - протянул Шварц, пряча портсигар. - Ну, рассказывай. Что с тобой сегодня случилось, куда шел, за" чем, может, встретил кого?.. Давай!
Обер-лейтенант сел на угол стола и скучающе посмотрел в окно. У него был такой вид, точно он заранее знал все, что скажет ему хлопец, однако ради формальности должен его выслушать.
- Значит, я менял, - облизав губы, бойко начал Тарас. - Ну, обыкновенно - всякое барахло на хлеб. Была у меня простыня - и сменял я ее на муку. Вечером прихожу сюда, в село Ракитное, и заночевал. Ночью будят - проверка документов. Пожалуйста! Документы в порядке, все хорошо. Теперь, утром просыпаюсь, уже светло совсем, и выхожу из села. Выхожу, тут солдаты, люди у колодца, полицейские, мешочники тоже встречаются, и я себе иду помаленьку…
- Куда идешь? - не глядя на подростка, спросил Шварц.
- Я куда иду? На хутор. У меня вот стельки еще остались, - хлопец торопливо вынул из-за пазухи стельки и показал их офицеру. - Дай, думаю, зайду на хутор, может, пшена какого для каши за них выменяю. Ну, значит, выхожу за село, а у крайней хаты стоит вот этот господин в чумарке… - Тарас показал грязным указательным пальцем на мрачного начальника полиции. - Вот они все видели и могут подтвердить… Я прохожу без внимания - пропуск у меня в кармане, а если стоит человек - мне что до того? Он по своему делу стоит. Теперь, сворачиваю я с дорог" на стежку, к просеке.
- Почему ты свернул к просеке?
- Как так почему? - озадаченно взглянул на офицера Тарас, как бы не понимая, зачем немцу потребовалось задавать такой наивный вопрос. - Просекой на хутор ближе. А как же! Кого хотите спросите - намного ближе. Ну, вот и все.
Тарас развел руками, давая понять, что ему больше нечего рассказывать, но тут же спохватился.
- Нет, не все. Чуть было не забыл… Значит, там, на просеке, за елочкой встречаю какого-то хлопца. Так, может, на год меня старше, а может, и больше. "Куда идешь?" - спрашивает. "Это мое дело, - я ему говорю. - Я свое направление знаю". - "А как там в селе?" - снова он мне вопрос забрасывает. "Стоит, - говорю, - село на месте". Ну, я и пошел себе своей дорогой.
- Значит, ты пошел, а твой дружок остался?
- Какой такой дружок? - нахмурился Тарас. - Встречный этот? Ну да, он остался, а я пошел.
Хлопец закивал головой. Он был рад, что наконец-то его правильно поняли.
- Выстрелы ты слышал?
- А как же! - оживился хлопец, и глаза его заблестели. - Как забабахкали, как застрочили где-то тут, возле села. Чистый фронт!
- Ну, и что ты подумал? Почему стреляют?
- А я откуда знаю, почему? Стреляют, значит, надо. - Тарас пожал плечами. - Может, практика у солдат какая. На то они и солдаты, чтобы стрелять… Ну, только я теперь выхожу из леска: - "Стой! Руки вверх!" Окружили меня, на машину и сюда - пожалуйста! Я им говорю все как есть, пропуск показываю, а они сидят, шесть солдат и полицейских штук восемь, с автоматами наголо, и рта мне не дают раскрыть. Ха! Важную птицу поймали! Сами не разберутся - к начальству ведут. - Он подал офицеру сложенную^ вчетверо бумажку. - Вот мой пропуск, все по форме.
Обер-лейтенант, даже не взглянув на справку, положил ее на стол. Теперь он не спускал глаз с хлопца.
- Значит, решил дурачком прикинуться? Сиротой, если не казанской, так полтавской?
- Дураком, так чтоб настоящим, это я себя не считаю, - обиделся Тарас. - Звезд с неба, как говорят, не хватаю, конечно. А что сирота - это точно. Родителей нет.
- Хватит, слышал уже, - весело оборвал его Шварц и, потирая руки, заходил по комнате. - Теперь слушай, что я тебе расскажу. Вас - двое. Ты и тот, "незнакомый", что встретил тебя в лесу. Вы прекрасно знаете друг друга. Да, да, да. Вы оба - бойцы партизанского отряда, и вас послали на диверсию. Для этой цели у вас есть мина. Такая маленькая, секретного устройства, штучка, которая взрывает поезда. Вы носите ее поочередно в мешках с мукой. Тот, чья очередь нести мину, в случае опасной обстановки, во избежание риска, не ночует в селе. Чтобы не замерзнуть, он одевает теплое белье, меховой жилет. У него же хранится пистолет, выданный вам на двоих. Сегодня была очередь твоего товарища… Вася - его зовут?.. И он ночевал в скирде соломы. Да, да, в соломе. Господин Сокуренко заметил его сегодня утром. Тебя тоже заметил господин Сокуренко. Вы знали, что были замечены, и опасались преследования. Поэтому твой дружок Вася Коваль - он назначен старшим в вашей диверсионной группе - приказал тебе взять мешок с миной и уходить по просеке в глубь леса, а сам с пистолетом остался… как это?.. на опушке, чтобы задержать солдат в случае преследования. Услышав стрельбу, ты должен был спрятать мину в лесу, что тобой и сделано.
Тарас слушал обер-лейтенанта с таким всепоглощающим вниманием, как слушают дети какую-нибудь необычайно увлекательную и в то же время очень страшную сказку. Он изумленно поднимал брови, затаивал дыхание. Рот его был приоткрыт, точно он, не доверяя ушам, хотел и ртом поймать каждое слово офицера. Хлопец только изредка, мельком поглядывал на стоящего рядом начальника полиции, и тогда в глазах его появлялось что-то тоскливое, тревожное, и он судорожно облизывал пересохшие губы.
- Ну вот… Видишь, мы уже все знаем, - обер-лейтенант весело подмигнул Тарасу и по-дружески хлопнул его по плечу. - Что же ты молчишь?
Хлопец очнулся. Он вздохнул, почесал затылок и простодушно, но с хитрецой улыбнулся, как если бы понял, что офицер подшучивает над ним.
- Это да! Здорово!.. И складно, как в книге, - сказал он, шумно вздыхая. - Нагнали страху. Такое придумать! - Тарас даже головой тряхнул. - За хлопца этого ручаться не буду. Кто его знает! Ну, а я здесь ни при чем. Я просто к этому делу "пришей кобыле хвост", как у нас говорят, пятое колесо до воза. Я шел, чтобы менять…
- Я знаю ваши пословицы, - замораживая хлопца взглядом, строго сказал Шварц. - Не валяй дурака. Твой товарищ во всем сознался, все рассказал. Зачем тебе отпираться?
- Какой такой товарищ? - видя, что дело принимает серьезный оборот, хлопец обозлился. - Проходящий этот? Врет он, на меня вину сваливает. Ха! Поверили!..
- Слушай, я устрою очную ставку, и тогда… - многозначительно пригрозил пальцем Шварц у самого носа подростка.
Лицо Тараса было красным от кипевшего в нем негодования, он двинул головой и плечами, словно освобождая стесненную воротником шею, и стал похож на взъерошенного, драчливого молодого петуха.
- Давайте, я ему морду расковыряю, - хрипло крикнул он, распаляясь все больше и больше. - Ишь ты, какую моду взял: с больной головы на здоровую. Ловок! Давайте его сюда!
Хлопец задыхался от гнева и обиды, на его глазах закипели злые слезы.
Шварц понял, что его прием не оправдал себя. "Но каков мальчуган! - подумал он. - Неужели все это только маска? А что, если я ошибаюсь? Ведь бывают дикие судебные ошибки, основанные на случайном совпадении обстоятельств". Гитлеровца мало трогало то, что он погубит этого подростка. Его испугало другое - сама возможность ошибки. Если этот подросток - случайная жертва и никак не причастен к Василию Ковалю, то вся так хорошо придуманная им версия о действиях двух партизан может разлететься, как мыльный пузырь. Ведь возможно, что сын командира партизанского отряда был послан на задание один и никого с ним не было. Он мог выполнять роль связного. Ага, полоска, о которой сказал Сокуренко. Но Сокуренко - болван: он точно не знает, была ли на мешке полоска. Ему "кажется". И эта полоска, казавшаяся еще недавно Шварцу серьезной, неоспоримой уликой, представилась сейчас не имеющей веса деталью, чем-то вроде соломинки, за которую хватается утопающий.
Он вынул портсигар и медленно, щуря глаза, закурил "внеочередную" сигарету.
- Хорошо, предположим, что твой товарищ отпадает. Но ведь дело не в том. У нас есть другие доказательства, совершенно неоспоримые. - Обер-лейтенант подошел к подростку и, глядя на него в упор, быстро спросил: - За плечами у тебя чей мешок?
Если бы глаза могли стрелять, хлопец упал бы, сраженный наповал двумя холодными серыми пулями, - так пронзителен был взгляд обер-лейтенанта. Но ничего, кроме простого и искреннего недоумения, не появилось на лице Тараса.
- А чей же? Мой.
- Господин Сокуренко, вы хорошо помните, какой мешок был у него, когда он выходил из села? - продолжая смотреть в упор на подростка, спросил Шварц.
- Хорошо. Белый, сшитый из рядна, вверху - тоненькая голубая полоска.
- Сними мешок, - скомандовал офицер. - Живо!
Хлопец послушно снял мешок и удивленно оглядел его.
"Вот еще напасть, - говорил его озадаченный вид. - Какую-то новую штуку придумали на мою голову". Полоски на мешке не было.
- Где полоска? - спросил обер-лейтенант и вытащил из-за стола другой мешок с успевшими порыжеть пятнами крови и тонкой голубой полоской. - Ну? Почему она оказалась на мешке у твоего товарища?
- Какой он мне товарищ, - слезливо запротестовал Тарас. - Волк ему в лесу товарищ.
- Хорошо, хорошо. Почему полоска перешла на его мешок? Что ты теперь скажешь?
- А что я скажу? - хлопец всхлипнул. - Это мой мешок. Десять килограммов муки. Хоть проверьте. Новую простыню за нее отдал. А мешками не менялся. С какой радости? А если кому с пьяных глаз померещилось, так чего я своим добром должен страдать? Вы проверяйте, как следует, по всей форме, а не так, как вздувается. Обрадовались! Поймали малолетку и давай фокусы над ним строить, стращать…
Тарас растирал грязным кулаком слезы на щеках.
Слезы хлопца показались Шварцу притворными. Гитлеровец обрадовался и снова уверовал в свою версию. Интуиция - большое дело!
- Ну, это совсем по-детски, дружок, - снисходительно улыбнулся офицер. - Утром была полоска, а теперь слиняла… - Шварц с наигранным равнодушием посмотрел в окно. - Тут не может быть никакого сомнения. Я бы и разговаривать с тобой не стал, но мне нужно узнать, где ты запрятал мину. Меня интересует эта секретная мина. Понимаешь? И я хочу уладить дело с тобой по-хорошему. - Он поднял вверх указательный палец и повторил многозначительно. - По-хоро-шему!
- Так что же мне делать? - в отчаянии развел руками Тарас. - Я не знаю никаких партизан, никакой мины в глаза не видел. Войдите тоже в мое положение, господин комендант. Я шел…
- Я уже слышал, куда ты шел! - потемнел Шварц. - Здесь не детский садик, и я с тобой не в кошки-мышки играю. Слушай внимательно: или ты покажешь, где спрятана мина, и я под слово немецкого офицера обещаю тебе сохранить жизнь, или…
Шварц сделал рукой выразительный жест, стремительно взмахнув ею снизу вверх.
- Так я не могу же эту мину из снега слепить, придумать ее, - взмолился Тарас, прижимая руки к груди. - Я ведь не изобретатель какой-то.
- Так, - негромко и зловеще произнес Шварц. - Ты, я вижу, сложнее, чем я думал. Ну, что ж, не мытьем, так катаньем, как у вас говорят… Штиллер, - по-немецки обратился он к стоявшему у стены фельдфебелю, - требуется, чтобы вы продемонстрировали один из ваших знаменитых ударов. Только осторожнее! Не убейте.
Штиллер ухмыльнулся. Скрестив руки на груди, он подошел к вопросительно и испуганно глядевшему на него хлопцу и неожиданно взмахнул левой рукой перед глазами Тараса. Хлопец инстинктивно закрыл лицо ладонью. В ту же секунду фельдфебель ударил его правой рукой в живот. Хлопец, не охнув, сел на пол. Он сидел на полу, прижав к животу руки, выпучив от боли глаза, судорожно хватая воздух открытым ртом.
Курт Мюллер стоял у дверей рядом с другим солдатом. Он смотрел на корчившегося от боли подростка, но его лицо казалось тупым и бесстрастным и не выражало ничего, кроме слепой солдатской готовности и повиновения начальству.
Прошло почти полминуты, а Тарас все еще сидел с мучительно искривленным ртом и не мог выдавить из себя ни звука.
- Учитесь, Сокуренко, - засмеялся обер-лейтенант. - Это легкий удар в солнечное сплетение или, другими словами, "под ложечку". Ощущение такое, как будто человек проглотил тяжелый горячий утюг. Видите, он не может втянуть воздух в легкие и лицо начинает синеть, как при удушье, глаза закатываются.
Начальник полиции нагнулся к подростку, с холодным любопытством исследователя рассматривая его искаженное лицо.
- А-а-аа… - простонал, наконец, Тарас, из его глаз потекли крупные слезы. - Уб-б-иваете… За ч-что?
- Ладно, хватит притворяться! - крикнул Шварц, легонько толкая хлопца в бок носком сапога. - Подымайся! От этого еще не умирают. Я тебе говорил - здесь не детский садик. У нас еще получше угощение приготовлено.
Тарас с трудом поднялся на ноги. Полными слез глазами он посмотрел на своих мучителей, закрыл лицо шапкой и громко, по-детски зарыдал.
"Итак, в психике мальчугана наступил перелом. Воля его подавлена", - решил Шварц. Он поставил позади Тараса стул и сказал примирительно.
- Садись! Ну, не дури! Рассказывай, где спрятана мина.
Наклонив голову ниже, хлопец продолжал плакать.
- Зачем плакать? - обер-лейтенант улыбнулся в сторону Сокуренко. - Москва слезам не верит, а уж наш Берлин тем более. Расскажи лучше, где спрятана мина, и я тебя отпущу.
Тарас пересилил рыдание, вытер шапкой красное, вспухшее от слез лицо.
- Вот и хорошо, - потирая руки, сказал обер-лейтенант. - Был дождик, а теперь солнышко. Садись и рассказывай. Ну?!
- Так я же рассказывал вам, что знал. - Тарас достал грязный платок и высморкался. - Больше ничего не знаю, а брехать не умею, с малолетства к этому не приучен. Вы за брехню по головке тоже не погладите.
- Почему же ты плакал
- Понял, что моей жизни конец приходит… - глотая слезы, ответил хлопец убежденно. - Пятнадцать лет прожил - хватит. Разве вы истинной правде поверите? Ага! Да тут хоть в лепешку разбейся, а уж вы свое будете твердить: дай мину да дай. Черти ее выдумали, ту мину проклятую… Будто я в самом деле партизан или директор военного завода какой-то. Тут уж и говорить нечего. Такая моя доля сиротская выпала.
Слезы душили Тараса, он покусывал зубами распухшие, судорожно вздрагивающие губы. Сейчас нельзя было узнать в нем того разбитного, выросшего "на людях" хлопца, не унывающего в беде весельчака, хваткого в работе и не лезущего в карман за хлестким словом.
У обер-лейтенанта упало сердце. Конечно, он еще испробует и другие методы воздействия. Полицай Чирва довольно изобретателен в этом отношении… Однако, если человек ничего не знает, любые пытки бесполезны. Почувствовав заминку, Сокуренко сорвался с места.
- Разрешите мне? - глазки начальника полиции были налиты темной злобой. Он дернул подростка за рукав, поворачивая к себе, и поднялся на носки, стараясь быть выше подростка.
- Ты, большевистский щенок, кинокартин насмотрелся, героем хочешь быть? Расскажешь, стерво! Видали мы таких молчунов, шкуру сдерем! Вместе с языком, с потрохами вытащим. Что?! Партизанский гаденыш!!
И, стиснув зубы, Сокуренко влепил подростку звонкую пощечину.
Пощечина вернула Тарасу чувство юмора.
- Ну да, - горько качнул он головой. - Бей, лупи кого попало… Ведь вы-то видели, как я шел. Чего же не скажете, не вступитесь за правду? - Он потер пальцами ушибленную щеку и продолжал досадливо, без тени насмешки. - Немец - тот хоть бить умеет, а вы, господин, по морде ляпаете. Еще царапаться начнете, как девчонка…
За окном раздался звук автомобильной сирены и фырканье мотора.
- Погодите, Сокуренко, - сказал Шварц недовольно. - Эта ваша самодеятельность ничего не дает. Штиллер! Посмотрите, кто приехал. Бегом!
И, вынув зеркальце, обер-лейтенант занялся своей прической.