- Да убиты же, говорю… - Чирва опасливо поглядывал на разъяренного немца. - Бил без промаха. Мне шапку прострелил, волосья на голове выдерло.
Полицейский снял шапку и показал разорванное пулей сукно.
Обер-лейтенант, бледный, с дергающимися губами, выпустил из рук вожжи.
- Бери на сани Сокуренко, пленного и убитых. И во весь дух ко мне!
Чирва гикнул на лошадей, взмахнул вожжами, и сани понеслись, оставляя на снегу блестящий след полозьев.
Первый выстрел сразил обер-ефрейтора. Цепь залегла и открыла беспорядочную стрельбу по лесу. Сокуренко лежал на тропинке, как в окопчике и, не поднимая головы, палил из парабеллума. Еще в ложбинке он приказал двум наиболее ловким и смелым полицейским пойти в обход и, в случае вооруженного сопротивления, внезапно напасть на противника с тыла и обезоружить. Теперь он молил бога, чтобы этот обходной маневр удался. Есть ли убитые или раненые в цепи, начальник полиции не знал и думал только о том, как бы самому остаться целым.
Наконец он услышал впереди крик своего полицейского. Сокуренко вскочил на ноги и приказал прекратить огонь. Стрельба стихла. Полицейские и солдаты побежали к елочке, но на снегу остались четыре неподвижные фигуры.
Когда Сокуренко подбежал к елочке, он увидел в кольце полицаев и солдат лежащего на истоптанном снегу подростка. Руки его были связаны ремнем, правый глаз заплыл в огромном синяке. Он лежал на боку, без шапки и, припадая лицом к земле, хватал окровавленными губами комочки снега.
Сокуренко ударил его носком сапога по лицу. Голова паренька дернулась, но он даже не застонал. Начальник полиции едва удержался, чтобы не повторить удар. Он помнил приказ обер-лейтенанта - "Взять живьем!" Кроме того, захваченный живым, партизан мог служить оправданием понесенных потерь.
Четверо из группы Сокуренко были убиты. Пуля попала обер-ефрейтору в грудь, очевидно, в сердце. Он уже успел закоченеть. У остальных попадания были в голову.
Убитых вынесли на тропинку. Отряд тронулся к селу. Впереди тащили убитых, позади под конвоем Сокуренко шагал, прихрамывая, паренек - без шапки, с залитым кровью лицом.
Начальник полиции подумал о том, какое невыгодное для него впечатление произведет такая процессия на жителей села, и вывел арестованного вперед. Но тут же сообразил, что такая перестановка ничего не даст, и партизан по-прежнему будет выглядеть героем. Начальник полиции послал Чирву за подводой.
Когда Сокуренко вбежал в кабинет обер-лейтенанта, Шварц сидел у себя за столом. Выражение его лица казалось бесстрастным.
- Я очень рад видеть вас, господин Сокуренко, целым и невредимым, - сказал он язвительно. - Еще бы! За широкой спиной обер-ефрейтора могли бы спрятаться два таких карлика, как вы.
- Я был впереди, клянусь. Ведь двое полицейских тоже…
- Что вы мне тычете своих полицейских? - страдальчески скривился обер-лейтенант. - Плевал я на полицейских. Такие потери - обер-ефрейтор и солдат!..
- Потерь было бы больше, - оправдывался начальник полиции, - если бы я не послал двух человек в обход. Наше счастье, что он менял обойму.
- Сокуренко положил на стол пистолет, две обоймы и гильзы стреляных патронов.
- Обыскивали?
- Сейчас обыскивают. Вести к вам?
- Сперва доложите о результатах обыска. Били?
- Слегка помяли…
- Не трогать! Только тщательный обыск. До ниточки.
Обер-лейтенант вышел вместе с Сокуренко. Он хотел взглянуть на убитых. Обер-ефрейтор и солдат лежали на полу в коридоре, окруженные лужами от растаявшего снега. Их осматривал седой высокий дряхлый старик - сельский врач и ротный фельдшер. У открытых дверей толпились на крыльце солдаты, сумрачно глядевшие на своих погибших товарищей.
- Что? - спросил Шварц у фельдшера.
- Констатируем смерть от ранений, нанесенных огнестрельным оружием.
Обер-лейтенант строго взглянул на обер-ефрейтора. Лицо мертвого показалось ему красивым и одухотворенным. "Интересно, как я буду выглядеть в таком случае?" - мелькнула мысль у Шварца, и он торопливо приказал:
- Вынести на двор, накрыть шинелями. Шварц вернулся в кабинет.
"Будут неприятности от начальства, - думал он, шагая из угла в угол. - Какая оплошность - обер-ефрейтор и солдат. Будь моя рота в полном составе, такие потери не казались бы большими. Но солдат мало. Вся ответственность на мне. Фу, как не повезло. Сейчас вся надежда на те сведения, какие можно будет* выжать из молодого партизана. Уж я - то постараюсь выжать из него все, что он знает".
8. ДОПРОС
Результаты обыска очень обнадежили обер-лейтенанта. Паренек был одет тепло и искусно. Облезлая заячья шапка имела подкладку из лисьего меха. Под стареньким ватником оказался жилет из кроличьих шкурок. В сапоги были вложены овчинные стельки. Обмундирование паренька дополняло вязаное шерстяное белье, две пары толстых шерстяных носков и меховые, обшитые стареньким ситчиком рукавицы.
"Свободно мог ночевать где-нибудь, зарывшись в копну или скирду соломы", - решил офицер. Эту догадку подтвердили несколько соломинок и колосок ржи, найденные в сапогах у подростка.
- Какая солома в скирде? - рассматривая колосок, спросил Шварц у Сокуренко.
- Ржаная.
- Чудесно! - Офицер осторожно положил колосок на край стола и осмотрел мешок. Мешок был сшит из белого рядна, и вверху его пересекала тоненькая голубая полоска, В мешке находилась ячменная мука.
- Вот что интересно, - морща свой маленький лоб, сказал вдруг Сокуренко. - По-моему, его мешок точь в точь похож на мешок того хлопца, что выходил из села. Даже вот эта полоска.
- Вы хорошо это заметили? - встрепенулся Шварц и остро посмотрел на начальника полиции: - Полоску?
- Да, кажется, была и полоска. Точно не скажу. По-моему, была и полоска…
- "По-моему!" - вскипел Шварц. - Вы никогда ничего точно не знаете, Сокуренко. Феноменально! Поразительная бестолковость. Учтите, я бы вас не только в полицейские, но и в дворники не принял бы.
Лицо Сокуренко потемнело от обиды. Сердито сопя маленьким носиком, он смотрел на носки своих сапог.
- Ну, хорошо… - смягчился Шварц. - Больше ничего не найдено?
Сокуренко подал небольшую помятую фотографию.
- Была зашита в куртке, на груди с левой стороны.
На фотографии была снята молодая девушка, в белой кофточке и с белым бантом в волосах. Тяжелая большая коса была перекинута на грудь, губы строго сжаты, в красивых умных глазах таилась добрая, чуть печальная улыбка. "Васе Ковалю на память о нашей большой дружбе. Помни "Песню о Соколе"… Нина В. 15.VII.41 г.", - прочел Шварц на обороте надпись, сделанную четким, красивым девичьим почерком.
- Прекрасно! - не скрывая радости, офицер одобрительно хлопнул по плечу начальника полиции. - Вот что значит любовь: молодой человек оставил все документы в отряде, но фотографию любимой сохранил возле сердца. Итак, мы знаем имя и фамилию партизана. Кстати… - приложив указательный палец к носу и скосив глаза, обер-лейтенант вдруг замер, как легавая собака в "стойке". - Коваль, Коваль… Эта фамилия ничего не говорит вам, господин Сокуренко?
Начальник полиции пожал плечами.
Шварц сорвался с места, открыл ящик стола, вынул оттуда лист бумаги и пробежал по нему глазами. Гитлеровцы не имели точных сведений о том, кто скрывается под кличкой командира партизанского отряда "Учитель". Однако был составлен список нескольких педагогов, ушедших в партизанские отряды. Среди других фамилий Шварц нашел в списке Коваля Ивана Петровича. В примечании говорилось - член партии, за участие в войне против белофиннов награжден орденом Красного Знамени, охотник-спортсмен.
- Как вы проводили обыск? - с внезапным беспокойством спросил обер-лейтенант.
- Обыкновенно…
- И он видел, что вы нашли фотографию?
- Видел. Только глазом своим блеснул…
Обер-лейтенант стиснул зубы и застонал.
- Вы кретин, Сокуренко, - сказал он, снижая голос до шепота. - Болван! Дубина! Вы мне испортили все дело. Вам ничего нельзя поручить.
Сморщив, точно от боли, лицо, Шварц сокрушенно покачал головой и продолжал злым шепотом.
- Вы даже не понимаете, что вы наделали. Девяносто шансов против десяти за то, что в наших руках сын командира партизанского отряда. Родной сын! Как вам это нравится?
Сокуренко молчал, пораженный таким предположением. Офицер забегал по комнате.
- Но он подготовлен! Благодаря вашей глупости. Я не могу его ошарашить. Вы вырвали главный козырь из моих рук. Ему уже известно, что мы знаем его фамилию. Он не такой дурак, как вы, и знает, как себя вести на допросе. - Шварц остановился, вспомнив что-то. - Кто написал эту "Песню о Соколе"? Ну, конечно, вы не знаете. Вы, как всегда, ничего не знаете.
Подойдя к шкафу, обер-лейтенант вывалил на стол пачку книг (остаток школьной библиотеки) и начал торопливо просматривать оглавления. Начальник полиции не знал, зачем Шварцу потребовалась какая-то песня. Он пропустил также мимо ушей все оскорбительные замечания офицера и, торжествуя, думал только о том, что если немец не ошибся, то никто другой, а именно он, Сокуренко, захватил в плен сына командира партизанского отряда.
Обер-лейтенант уже нашел в подвернувшемся под руки томике Горького "Песню о Соколе" и углубился в чтение. И, странно, с первых же строк у него родилось чувство неясного страха. Как будто бы он читал чужую прекрасную молитву, нет, не молитву, а гимн, каждое слово которого говорило о беспримерном светлом мужестве и было убийственным для врага. Он прочитал до конца и, стараясь поскорее отделаться от неприятного чувства, отбросил книгу. "Ловко написанная белиберда, сентиментальная чушь. К делу отношения не имеет", - решил Шварц и приказал:
- Приведите его. Не бить! Обращение вежливое,
Ожидая арестованного, обер-лейтенант убрал книгу в шкаф, сбросил с себя меховой жилет, поправил расческой волосы и уселся на краешке стола лицом к двери. На его лице застыла напряженно-равнодушная, чуть насмешливая улыбка.
Сокуренко и солдат ввели паренька. Он был босой, в суконных брюках, нижней сорочке с надорванным рукавом. Правый глаз закрывал вздувшийся лиловый синяк.
- Ага! Вот он какой, - небрежно рассматривая приведенного, сказал Шварц и притворно удивился. - А кто это его так разукрасил?
- Полицай Шило прикладом, - пояснил Сокуренко. - Пришлось стукнуть…
- Ничего, это бывает, - кивнул головой офицер. - Как звать?
Глаз паренька насмешливо скользнул по фигуре офицера.
- Желаете со мной поближе познакомиться? Так сказать, анкетные данные…
- Да! Желаю! - обер-лейтенант вытащил из портсигара третью за сегодняшний день внеочередную сигарету.
- А у меня, признаюсь, нет такого желания.
- Поговори мне! - зашипел Сокуренко, взмахивая кулаком перед лицом подростка. - Перед кем стоишь, сукин сын! Перед немецким офицером стоишь!
Паренек с подчеркнутым изумлением, словно на какого-то не в меру резвого щенка, покосился в сторону начальника полиции. Разбитые губы его тронула улыбка.
- Во какой сердитый! - все так же улыбаясь, он взглянул на офицера. - Вы им что, может, чтоб злее были, хвосты рубите?
- Я тебе, стерво! - заорал Сокуренко, выкатывая из орбит глаза.
Начальник полиции знал жестокий кулацкий обычай рубить своим собакам хвосты. От этого даже ленивые псы становились свирепыми и надежно берегли хозяйское добро.
- Спокойно, Сокуренко, - улыбнулся Шварц. - На него не действуют эти звуковые эффекты. Молодой человек нуждается в более существенном…
Паренек снова насмешливо взглянул на начальника полиции.
- Вот видишь, иудино рыло, обер-лейтенант хотя и немец, а сразу понял, что мне требуется…
Сокуренко ударил паренька по затылку. Тот покачнулся, но удержался на ногах.
- Спокойно, Сокуренко! - строго поднял руку Шварц и приблизился к арестованному. - Значит, партизан?
- А это вам решать…
- Конечно, отпираться нет смысла, - сладко улыбнулся, офицер. - Итак, папа сидит в теплой землянке, в Черном лесу, а несовершеннолетнего сына послал совершать подвиги. На мороз, на смерть… Так ведь?
Паренек ответил не сразу, но спокойно.
- Старики свое отвоевали. Били они немцев на Украине в восемнадцатом году. Теперь нам, молодым, пришла очередь.
"Какая все же свинья этот остолоп Сокуренко, - подумал Шварц с внезапной тоской. - Если бы партизанский выкормыш не знал, что фотография с надписью найдена, он бы у меня повел себя сейчас совсем по-другому".
- Когда вышел из отряда? Сколько человек в группе? Какое задание?
Паренек молчал.
- Ничего, ничего, ты нам все расскажешь. Может быть, не сразу, а после небольшого массажа… Впрочем, мы уже кое-что знаем.
Обер-лейтенант лениво потянулся к лежащей на столе фотографии.
- Дама сердца… - сказал он, вертя в руках фотографию и иронически улыбаясь. - Первое юношеское увлечение. Бессонные лунные ночи, соловьи, трепет сердца, вздохи, первый робкий поцелуй. Как это все прекрасно и… как это?., неповторимо. Заметьте, Сокуренко, - юноша отказался от всего, он даже свою жизнь ни во что не ставит, но с фотографией любимой расстаться не смог, зашил в куртку возле сердца. Какой романтизм!
- Лыцарь! - ухмыльнулся Сокуренко, показывая гнилые зубы.
- Да, - рассматривая фотографию, продолжал Шварц, - приятная мордашка у Ниночки. А сколько чистоты" невинности в этих глазах!
Но все это не достигало цели. Паренек стоял молча, одинокий глаз его не выражал ничего, кроме равнодушия и смертельной усталости.
И тут, к величайшей радости и изумлению обер-лейтенанта, Сокуренко проявил свои незаурядные полицейские качества.
- Дайте сюда карточку, - сказал начальник полиции и, морща свой невысокий лоб, начал внимательно разглядывать фотографию. - Где-то я видел эту личность. Ну видел, видел… Ага! - просиял он, - помните того лейтенанта, красивый такой, ну, как же его фамилия?.. Забыл! Так вот у него я видел такую карточку, ну, точь в точь. И подпись: "Милому Карлу - Нина". Сказали тоже - "невинность". Это же…
Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.
Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.
- Сокуренко, не трогать! - поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. - Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия - Коваль. Имя - Василий, отчество….. Отчество - Иванович. Так, ведь, Иванович?
Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.
- Что ты переживаешь, дурак, - презрительно обратился к нему обер-лейтенант. - Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. - Шварц повернулся к Сокуренко. - Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.
- Смотрите! - подобострастно удивился Сокуренко. - Губа не дура…
Обер-лейтенант взглянул на паренька.
- Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.
Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.
- Куда смотришь! - толкнул его в бок начальник полиции. - Стой прямо, по команде "смирно!"
- А ведь если нашу Оксану принарядить, - продолжал обер-лейтенант, - навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.
- Я сам жалею, что не немец, - с пафосом подхватил мотив Сокуренко. - Так жалею… Но душой я - сын Германии.
Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.
- Что-то вроде незаконного сына… - сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. - Как это по-вашему?
- Подкидыш, байстрюк! - не шелохнувшись, подсказал паренек.
- Сейчас я с тобой поговорю!! - накинулся на него Сокуренко. - Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?
- Да, да, Сокуренко, - разрешил Шварц. - Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.
Начальник полиции толкнул паренька к дверям.
"Какой фанатизм, - провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. - Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго".
Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.
Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.
- Везут второго. Давать?
- Давайте. Только скажите своим людям - пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.
- Слушаюсь! - голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.
9. ГОЛУБАЯ ПОЛОСКА
С большим нетерпением ждал обер-лейтенант появления второго задержанного. Хотя обыск и предварительный допрос сына командира партизанского отряда (в том, что Василий Коваль был сыном "Учителя", Шварц не сомневался) дал немало, смутное недовольство собой не исчезало, а усиливалось в душе гитлеровского офицера. "Неужели это вызвала вздорная басня о соколе и уже?" - подумал Шварц, кисло усмехнувшись, и приложил ладонь ко лбу. Ага, лоб горячий. Очевидно, он слегка простыл. Примет пару таблеток на ночь, и пройдет. Унывать нечего - пока что дело движется прямо-таки отлично. У него возникло чудесное предположение. Еще не совсем ясное и обоснованное, но вполне вероятное.
Шварц натер виски одеколоном, подошел к печке, прижался спиной к горячему кафелю. И вдруг в памяти всплыла история с Эрлихом. Он увидел бледное лицо солдата, услышал его голос: "Кто превратил нашу молодежь в убийц? Кто толкнул ее на гибель?" Чепуха! При чем тут этот сумасшедший? Просто, я болен", - раздраженно думал гитлеровец. Но беспокойство нарастало, сердце билось сильнее обычного. Черт возьми, он волнуется, ожидая встречи с каким-то сопляком! Этого еще недоставало. Сейчас он задаст жару им обоим. Они у него заговорят.
В коридоре зашумели, затопали, и прежде чем дверь открылась, обер-лейтенант услышал взволнованный, обиженный, задиристый юношеский голос, в котором звенели слезы: "Вот начальство ваше разберется. Ха! Думаете, схватили так, за здоров живешь, и - все…"
В кабинет, стуча сапогами, ввалились фельдфебель, два солдата (один из них был Курт Мюллер), Сокуренко. Они подталкивали вперед подростка.