– Чей это дом? – снова спросил Сулла.
– Мой! – услышал он в ответ знакомый голос.
Из крытой колоннады слева от муренового бассейна вышел Гай Марий.
Победитель при Верцеллах и Аквах Секстиевых сильно изменился за последние годы. Он и прежде отличался массивностью фигуры, бычьей, короткой шеей. Со временем он этих не самых привлекательных особенностей не утратил. Плюс ко всему его кривые жилистые ноги стали еще кривее, мощные руки находились в вечно полусогнутом состоянии, так что в целом он напоминал старого, угрюмого, вечно ненасытного паука.
Самым неприятным было то, что этот "паук" изо всех сил старался выказать дружелюбие и радость встречи, такое поведение настолько ему не шло, что могло бы вызвать смех, когда бы его гостям хоть в малейшей степени было до веселья.
– Оставьте оружие, в этих стенах вам ничто не угрожает. Вы – мои гости.
Сулла немного помедлил перед тем, как избавиться от своего меча. Все же он находился в доме врага, да еще в тот момент, когда с этим врагом начаты военные действия. Но, подумав немного, он решил, что, пожалуй, вряд ли что-нибудь изменится от того, будет он вооружен или нет.
Децим и Метробий последовали его примеру. Первый – без особой охоты, второй – с поспешностью.
Хозяин вздохнул с облегчением, он немного побаивался другого развития событий. В его планы не входило убивать Суллу, хотя избавление от него являлось одним из заветнейших его желаний.
– Сейчас вас проводят в бальнеум, вы приведете себя в порядок, после этого мы перекусим. – Гости молчали. – Такое окончание дня, согласитесь, несколько предпочтительнее того, к которому вы уже, как я понимаю, готовились.
– Пошли людей в Субуру, пусть они отнимут у собак тело Квинта Помпея, – сухо сказал Сулла.
– Мальчик погиб?
– Защищая меня.
Марий поморщился. Второй консул, отец юноши, тоже был задействован в планах полководца. С телом любимого отпрыска на руках Руф будет менее сговорчив.
– Хорошо.
Когда измученные беглецы, сбросив окровавленную и пропотевшую одежду, погрузились в подогретую воду, Сулла прошептал на ухо Марку Карме сквозь облако благовонного пара:
– Что тут происходит? Что ты обещал этому буйволу от моего имени?
Раб хихикнул и нырнул. Появившись на поверхности, он прошептал:
– Можешь считать, что я обещал все не от твоего имени, а от своего.
Сулла схватил его за большое сломанное в нескольких местах ухо и несколько раз окунул в воду, со стороны могло показаться, что он не прочь его утопить.
– Но правда же, господин, клянусь Нептуном, хотя не уверен, что он держит под своим надзором и подогретые водоемы, какая разница.
– Это мне решать – какая.
Болтающийся в воде Карма задел ногою мирно покоящегося в ароматических водах Метробия, и тот, обиженно хрюкнув, отплыл.
– Этот кудрявый только притворяется старым глупым наложником, на самом деле он все время подслушивает.
– Что ты сказал Марию?!
– Что ты готов официально отменить празднества в честь Квирита. Даже не отменить, а перенести, потому что коллегия авгуров преподнесла сенату какую-то совсем уж несусветную печень жертвенной коровы, так что внешне все будет выглядеть законно.
– Тут нет никакой новости. Я сам сообщил об этом Сульпицию и обещал уговорить Руфа.
– Но Марий мог этого не знать. Кроме того, когда я пробирался к нему в качестве твоего посланца, мне нужно было что-то говорить его офицерам, сумасшедшим клиентам и сателлитам. Знаешь, сколько их там было, на форуме?
Кожа неприятно зудела, Сулла осторожно погладил ее мокрыми ладонями. Неприятное ощущение на минуту пропало.
– Что еще ты от моего имени обещал Марию? Говори, не бойся, я не стану гневаться.
Карма закрыл глаза и ушел под воду.
Вскоре все гости Мария возлежали за столом, забавляясь кто олениной, кто паштетами, кто фруктами. О количестве поданных вин потребуется отдельный разговор, но у нас нет на него времени.
Хозяин был облачен в роскошную консулярскую тогу, ремешки его сандалий были расшиты на какой-то варварский манер, но весьма изящно, на седой, полуоблысевшей голове кое-как держался один из золотых лавровых венков, пожалованных благодарным отечеством своему великому гражданину.
Сулла вертел в руках полуобглоданную куриную кость и ждал, когда хозяин перейдет к сути дела.
Как потом выяснилось, Марий тоже ждал: то главное, из-за чего он взялся сохранить жизнь своему бывшему подчиненному, а теперь главному сопернику на воинском поприще державы, Сулла должен был, по его мнению, предложить сам.
Об отмене чрезвычайных религиозных празднеств договорились очень быстро. Так всегда бывает, когда за религиозными вопросами не стоят какие-либо другие, более важные.
Наступила пауза.
Сулла не торопясь съел перепела. Выпил чашу массикского, потом чашу цекубского. И продолжал работать челюстями. Грузный Марий несколько раз менял позу, тяжело дышал, наливался кровью и обливался потом. Специальный раб, завидев, что загривок хозяина лоснится, тут же подбегал к нему с фригийским полотенцем и промакивал влагу.
Когда Сулла придвинул к себе блюдо со вторым перепелом, Марий не выдержал.
– Да, – громко и решительно сказал он как человек, принявший решение.
– Что? – От неожиданности гость слегка отпрянул от него.
– Да, клянусь и Юпитером-громовержцем, и Марсом, и даже Квиритом, с которым мы столь нелестно обошлись сегодня, ты прав.
Если бы Сулла не знал, о чем в конце концов пойдет речь, он обязательно заговорил бы и утратил свою удобную позицию в этой ситуации. Но Сулла промолчал и только поднял на хозяина выжидательный взгляд особенно голубых в этот момент глаз.
Внутри Мария заворчало какое-то недовольное, можно даже сказать, возмущенное животное. Но прозвучали совсем другие речи.
– Да, если посмотреть со стороны, именно тебе, Луций Корнелий Сулла, надлежит командовать армией, предназначенной для отправки в Азию. Ты уже воевал там, и, как свидетельствуют все те, чьим свидетельствам можно доверять, воевал хорошо.
Сулла кивнул, не отрываясь от птицы.
– Ты не меньше других военачальников республики, а может быть, и больше многих содействовал нашему конечному успеху в этой утомительной союзнической войне.
Вновь кивнул Луций Корнелий, ибо не было у него оснований возражать.
– В год начала военных действий в Азии ты являешься консулом, и против твоего командования не возражает второй консул, Квинт Помпей Руф, да и не может возражать, ибо связан с тобою узами родства и дружбы.
– Только дружбы. С сегодняшнего дня, – счел нужным уточнить Сулла.
– Я понимаю, что при наличии такого количества бесспорных прав на обладание высшим командованием тебе трудно будет сделать то, что ты сделаешь.
Сулла опустил руки в золотой сосуд, выполненный в виде полусвернутого древесного листа. Сосуд был наполнен водой для омовений.
– Приятно обедать так мирно и сытно в тот момент, когда в городе идет резня.
Марий не понял, как ему истолковывать эти слова, он ожидал каких-то других, поэтому набычился и напрягся.
– Сейчас сюда придет сенатский писец.
– Зачем? – удивился, и довольно искренне, Сулла. – Поссорившись с сенаторами, ты решил обратить милость своей дружбы на сенатских служек?
Марий сначала хотел возмутиться, но потом решил, что гость хамит от отчаяния, оттого, что дело решено и перерешить его нет никакой возможности.
– Ты продиктуешь ему, писцу, что добровольно и охотно передаешь командование легионами, стоящими под Нолой, мне и до окончания консульского срока не будешь претендовать на какое-либо другое воинское командование. Потом ты скрепишь это послание своей печатью и продиктуешь другое письмо. – Сулла удивленно поднял голову. Марий неумолимо продолжал: – В лагерь, тот, что под Полой; в нем ты сообщишь всем высшим офицерам, что решение сената принято по твоей просьбе.
– Будет, как я догадываюсь, и третье письмо, – усмехнулся консул.
– Да. Письмо Помпею Руфу. Ничего не сообщая о смерти сына, ты попросишь его поставить свою печать рядом с твоею на первом и на втором письмах. Ты готов сделать все это?
Сулла развел умытыми руками.
Тут же появился сенатский чиновник. Он был весьма грузен, так что каким-то образом даже шел обильному застолью.
– Полный писец, – задумчиво сказал консул.
Когда бумаги были оформлены, подписаны, облеплены соответствующим образом воском и отправлены под надлежащей охраной в курию, Марий сделал еще несколько распоряжений. Теперь уже победоносно улыбаясь, внутренне дрожа от особого полководческого вожделения.
– Ты выедешь завтра утром. Тебя будут сопровождать два трибуна.
– Зачем? – спросил Сулла.
– Таков порядок. Да, еще… Тебе, наверное, будет интересно знать – власть моя над армией будет выше твоей, она будет проконсульской.
Удаляясь от изъеденного вялым пиршеством стола к своему дому, построенному на награбленные деньги, самодовольный паук обернулся и бросил:
– И само собой разумеется, все твое семейство остается у меня в заложниках.
– Цецилия, видимо, умрет от горя, – спокойно заметил Сулла.
– Ничего, под замком посидит. Ты, кстати, по ней, как я понял, не слишком соскучился.
Тупой хохот еще долго не стихал в недрах дома.
Ранним утром следующего дня из южных ворот великого города по Аппиевой дороге выехал консул, лишенный армии, а значит, и власти. Выехал втайне, поскольку имел основания опасаться жителей города, в котором правил.
Его сопровождало трое друзей, по-разному молчаливых, и два трибуна с довольно внушительной свитой. Трибуны, несмотря на разъяснения, данные им Марием и Сульпицием, так и не пришли к окончательному выводу относительно того, охраняют они этого человека, закутанного в простой кавалерийский плащ, или же конвоируют и должны следить за тем, чтобы он не сбежал.
Посланных с ними обращений к офицерам и распоряжений сената было достаточно для того, чтобы армия перестала считаться подчиненной консулу Луцию Корнелию Сулле, но для того, чтобы картина выглядела полностью завершенной, желательно было, чтобы Сулла обратился к воинам сам.
Лошади неторопливо скакали по каменным плитам. Поднималось солнце не самого лучшего дня. Бездумно трещали многочисленные птицы, превосходившие безмозглостью даже сопровождавших консула трибунов.
Марк Карма, одетый, кстати, так же, как и его господин, вначале старался держаться в самом конце маленького каравана, ибо предвкушал тяжелый разговор с Суллой. Но тот не обращал на свою тень никакого внимания. До такой степени не обращал, что тень заволновалась – почему так?
Когда миновали Велитры, он сам подобрался поближе к господину и некоторое время скакал рядом, как бы облегчая ему возможность начать разнос. Децим и Метробий по молчаливому приказу Суллы отстали настолько, чтобы не слышать деталей неприятного разговора.
Сулла пребывал в задумчивости, и выражение его лица не было слишком мрачным.
Наконец раб не выдержал:
– Я жду, когда ты наконец обругаешь меня, иначе сердце мое никогда не станет на место.
Щека консула слегка дернулась – так он в последнее время улыбался.
– За что я должен обругать тебя, за то, что ты прекрасно сделал свою работу? Я скорее должен тебя поблагодарить за то, что ты дал мне возможность поиздеваться, причем совершенно безнаказанно, причем в его собственном доме, над моим самым знаменитым противником.
Марк Карма с облегчением выдохнул собранный в груди воздух.
– Но ведь я поставил тебя в ситуацию, когда ты должен был отказаться от командования…
– Пусть Марий думает, что меня сейчас можно поставить в подобное положение. Он не понимает, что нельзя получить то, что получить нельзя. Могу поспорить на свои новые поножи, а они погляди какой выделки, что когда мы въедем в лагерь, то найдем там вестников сената…
– Я думаю, их быстренько распнут, – влез со своим мнением раб.
Сулла отрицательно покачал головой:
– Нет, за что их распинать, они ведь не преступники и не взбунтовавшиеся рабы. Их просто повесят.
– В знак уважения к сенату.
Консул медленно повернул голову и вновь внимательно посмотрел на своего раба.
Тому было трудно выдержать слишком знакомый взгляд, и он быстро спросил:
– Но если дела наши так удачно поворачиваются: унесли вон ноги из Рима, бесплатно выкупили жизнь, выставили полным дураком этого старого и жадного мошенника, почему глаза твои так грустны?
– Немного радости в победе над ничтожествами.
– Ты себе кажешься орлом, который ловит мух?
Сулла опять посмотрел на скачущего рядом.
– Да, когда-то ты сказал мне правду – без тебя мне будет скучно.
По лицу Марка Кармы проскользнула самодовольная улыбка, но она тут же исчезла, после того как Сулла произнес следующую фразу:
– Но ты так до сих пор и не рассказал мне, где провел годы до встречи со мной в Цирте.
Раб занервничал, взялся чесать шею, которая, судя по всему, и не думала чесаться.
– Опять скажешь, что не пришло время.
– Извини, Луций, но действительно не пришло. Мне не то чтобы есть что скрывать, просто, как говорится у этрусков, слово, произнесенное утром, может прозвучать во спасение, то же, но вечером сказанное, способно и умертвить.
Консул думал о своем.
– А ты очень изменился за эти годы.
Раб растерянно дернул плечом.
– Все меняется, твердое перестает быть твердым…
– Ты стал похож на обезьяну, старую сварливую обезьяну, которую фокусники водят по городским рынкам на цепочке. Правда, правда.
Марк Карма сделал вид, что обиделся, и слегка отстал.
Глава вторая
Марий
88 г. до Р. Х.,
666 г. от основания Рима
Великий полководец никак не мог понять, в какой момент его обманули, и это приводило его в состояние тихой, смертельно опасной для окружающих ярости.
Слуги прятались в самых отдаленных уголках дома, а те, кто должен был время от времени приближаться к нему, шли словно на смерть.
Старик сидел у бассейна и толстой тибрской камышиной дразнил вьющихся в его зеленоватой воде мурен. Бассейн с этими опасными, но чрезвычайно вкусными тварями был непременной принадлежностью каждого по-настоящему богатого дома. Сейчас спаситель отечества не рассматривал их как будущую еду или престижное украшение своего дворца, они занимали его внимание своей схожестью с его собственными мыслями. Зубастые, извивающиеся, хищные, черные…
Старик их подкармливал. Насаживал на кончик заостренной камышины кусочек тухлятины из стоявшей рядом серебряной вазы и опускал в воду, возбуждая в ней жуткий пенный хоровод.
Итак, надо все же докопаться до того момента, с которого он стал выглядеть в глазах голубоглазого авантюриста как легковерный, выживший из ума старик.
Когда отпустил из Рима в Нолу?
А как мог не отпустить? Армия бы взбунтовалась, и вместо того чтобы ею воспользоваться для войны с Митридатом, пришлось бы набирать другую для ее усмирения.
Когда разрешил Сулле укрыться у себя в доме?
Но если бы он этого не сделал, его бы зарезали на улицах, а легионы под Нолой обвинили бы в этом Сульпиция, а равным образом и его, Гая Мария.
Когда поверил этому сухощавому, похожему на уличного фокусника рабу?
Нет, нет, нет! Все это не то, причина не в том. Возможно, ошибка была совершена еще семнадцать лет назад, когда он позволил Сулле пленить Югурту. Нужно было Югурте позволить пленить Суллу? И зарезать где-нибудь в подвале мавританского города.
С нумидийцем все равно было бы покончено, не в том году, так в следующем.
Тихо доложили, что прибыл народный трибун Сульпиций Руф.
Марий усмехнулся. Честно говоря, он презирал этого горлодера с миллионами сестерциев в кармане и был уверен, что "народный" избранник испытывает к нему ничуть не более ласковые чувства.
В обширной тоге с пурпурной каймою – что народным трибунам не полагалось – Сульпиций, тяжело ступая громадными сандалиями по хрустящему песку, приближался к бассейну, у которого сидел полководец.
Они поздоровались без церемоний и без взаимного проявления симпатий.
Гостю тут же принесли стул, он тяжело в него погрузился. Вытер пот со лба и некоторое время с любопытством наблюдал за рыбьей возней в глубине бассейна.
– Сведения подтвердились? – спросил Марий только для того, чтобы начать разговор. Вчера ночью пришло известие, что два трибуна, посланные для того, чтобы представлять сенат при отречении Луция Корнелия Суллы от командования кампанской армией, убиты.
Оставалось узнать, как именно это было сделано.
– Побиты камнями.
Марий сердито бросил муренам большой кусок тухлого мяса. Это был самый худший вариант; если бы их зарезали по приказу Суллы, еще можно было бы на что-то надеяться. Но поскольку трибуны пали жертвою неуправляемого солдатского гнева, значит, против сената выступили не только полководец, но и армия.
– Он присутствовал при этом?
Сульпиций усмехнулся, по его громадному, оплывшему телу пробежала судорога сильного раздражения. На угловатых щеках зажегся мстительный румянец.
– Конечно, эта тварь любит публичные представления.
Помолчали, словно прислушиваясь к плеску воды в бассейне.
Сульпиций сообщил:
– Постановление сената об объявлении его вне закона уже готово. Голосование можно провести сегодня, можно завтра.
Это настолько само собою разумелось, что Марий не счел нужным отвечать.
– Любопытно было бы знать, что он собирается делать дальше, – осторожно продолжил народный трибун. Сам он и многие из его окружения придерживались того мнения, что большого зла в том, что Сулла, скажем, отправится из Нолы в Азию, нет. Если будет угодно богам, то без подкрепления из метрополии он благополучно сложит там голову, несмотря на все свои воинские доблести.
Можно сказать больше, в глубине души Сульпиций был даже рад, что кампанская армия не досталась этому стареющему интригану, возившемуся сейчас с муренами. Его трудно было бы удержать на вторых политических ролях, возьми он такую силу в свои руки. А так, сидя без войска у своего бассейна, он дает ему, Сульпицию, все, что от него требуется, – имя. Марий – это пока что еще имя.
О чем-то подобном полководец догадывался, и чем отчетливее были его догадки, тем сильнее он ненавидел политиканов и демагогов, с которыми приходилось общаться. Марий уже понял, что на их поле боя, их оружием он не сумеет победить. Поэтому он и хотел получить в руки те инструменты, которыми всегда пользовался хорошо и до сих пор пользоваться не разучился.
У него был свой план – он хотел выманить Суллу из Нолы, заставить его сделать несколько необдуманных, противозаконных поступков, чтобы сенат и народ позволили ему, Марию, собрать армию для усмирения распоясавшегося негодяя.
Идя по лезвию бритвы, да к тому же еще и извилистому лезвию, Сульпиций вывел разговор еще к одной щекотливой теме.
– Ведь у тебя в руках находится…
– У меня в руках не только жена, но и дочь.
– И я слышал, что ты хочешь отдать их в солдатский лупанарий, это правда?
Марий исподлобья покосился на осторожного говоруна.