Глава 17
Турок ухватил саблю обеими руками и занес ее над головой. Я попытался оттолкнуть Робера, но не успел.
- Нет!
Клинок вошел в тело под горлом. Я услышал, как хрустнули кости, и в следующий момент плечо отвалилось от туловища, как будто оно раскололось пополам.
Я замер от ужаса. Словно осознав неизбежность смерти, Робер повернулся, но не к турку, а ко мне. Его лицо в этот миг мне не забыть до конца жизни.
И тут же, придя в себя, я сделал выпад и проткнул турка своим мечом. Он упал, и я ударил его еще раз. Я бил и бил его, беспомощного, распростертого на земле и, наверно, уже мертвого, как будто моя злоба, мой гнев, моя ненависть могли вернуть друга к жизни.
Потом опустился на колени перед Робером. Тело его было расчленено, но на гладком, юном лице сохранилось невинное выражение ребенка, то самое выражение, с которым он присоединился к нашей армии вместе со своей смешной гусыней. Слезы подступали к глазам. Он был всего лишь мальчишкой… Вокруг творилось что-то невообразимое, как будто все сошли с ума. Солдаты с красными крестами носились по улицам, вламывались в дома, грабили, жгли, насиловали… Плачущих по убитым матерям детей бросали в огонь, как щепу для растопки. Обезумевшие от крови и жадности тафуры резали всех без разбору, и мусульман, и христиан, набивая мешки тем, что попадалось под руку.
Что же это за Бог, если он позволил такой ужас? И кто виноват? Бог или люди?
Что-то сломалось во мне. Все, за что я сражался, мечты о свободе и богатстве, все, что привело меня сюда, показалось вдруг ничтожным. Пузырь самообмана лопнул, и в душе осталась только пустота. Меня больше не интересовала Антиохия. Мне стал безразличен Иерусалим. Я не думал о том, чтобы освобождать Святую землю. Не думал даже о собственной свободе. Я хотел одного: вернуться домой. Увидеть Софи. Сказать, как я люблю ее. Суровые законы, невыносимые налоги, гнев сеньора - все можно снести, если только быть рядом с ней. Я пришел сюда за свободой. И вот - я свободен! Свободен от собственных иллюзий.
Мой отряд ушел вперед, а я отстал. Охваченный горем и злостью, я брел по незнакомым улицам, сознавая, что не могу и не хочу больше воевать. Везде пылали дома, отовсюду неслись крики, и картины ужаса сменяли одна другую. Кровь ручьями струилась по камням.
В конце концов я наткнулся на христианскую церковь. Sanctum Christi… St. Paul… Увидев ее, я едва не рассмеялся - неужели мы дрались из-за этой вот древней могилы? Неужели столько людей погибло ради того, чтобы освободить эту пустую развалину?
Мне хотелось разрубить ее мечом. Вот где ложь! Вот где обман!
В конце концов, гонимый гневом, я поднялся по крутым ступенькам.
- Так Бог этого хочет? - крикнул я. - Ему угодны эти убийства?
Глава 18
Едва ступив в темный, прохладный неф церкви, я услышал донесшийся из глубины вскрик. Безумцы, они не остановятся!
На ступеньках алтаря два одетых в черное турка нападали на священника, пиная беднягу ногами и проклиная на своем языке, тогда как перепуганный служитель отчаянно пытался защититься с помощью грубого деревянного посоха.
Совсем недавно моя нерасторопность, мои колебания стоили жизни другу. У меня не было никаких обязательств перед священником, но сейчас я не задумываясь побежал по проходу к алтарю.
Выхватив меч и издав громкий боевой клич, я обрушился на нападавших как раз в тот миг, когда один из них вонзил кинжал в живот священнику. Другой повернулся, и я прыгнул на него. Сталь вошла в плоть, и турок испустил душераздирающий вопль.
Его приятель поднялся, размахивая кинжалом, с которого еще капала кровь священника. Сделав выпад, он выплюнул слова, которые я знал:
- Ибн Кан…
Сын Каина.
Я ударил его с разворота, и меч прошел через шею с такой же легкостью, как если бы рубил чахлую ветку. Турок упал на колени, а его голова откатилась в сторону. Туловище, качнувшись, завалилось вперед, и будь голова на месте, мой враг упал бы лицом вниз.
Я стоял, тупо глядя на страшные тела двух убитых мной турок. Зачем? Что со мной? Что там, внутри меня? Я больше не знал.
Что я здесь делаю? В кого превратился?
Я подошел к священнику посмотреть, можно ли ему помочь, и опустился на колени. Глаза умирающего быстро мутнели. Последний вздох… и деревянный посох выпал из скрюченных пальцев.
Слишком поздно… Я был не героем, а всего лишь глупцом.
Сзади послышался шорох. С опозданием обернувшись, я увидел третьего турка - громадного верзилу устрашающих размеров, с обнаженной грудью и горящими глазами. Вид двух убитых товарищей добавил в них огня, и турок с поднятой саблей рванулся ко мне.
В этот миг я осознал свою полную беспомощность. Противник, по меньшей мере вдвое превосходивший меня ростом и весом, имел все преимущества. Бороться с ним было то же самое, что сражаться с ураганом. Я поднял меч, дабы отразить атаку, но удар был настолько силен, что отбросил меня на мертвого священника. Турок изготовился к повторной атаке, не спуская с меня злобных глаз, и надо же такому случиться, что именно в этот момент меч выпал из моих рук, лязгнул, ударившись о каменный пол церкви, и отлетел в сторону. Я прыгнул было за ним, но получил чувствительный пинок в живот.
Вот и все. Я знал, что сейчас умру. Противостоять этому чудовищу у меня не было ни одного шанса. Может быть… Я потянулся к деревянному посоху священника, но турок сделал гигантский шаг вперед и наступил на него. Ничего другого на ум не приходило. Я поднял голову и посмотрел в черные глаза великана. Занесенный над головой клинок блеснул в свете чадящего факела. Сейчас я умру…
Какие глубокие мысли посетили голову в этот последний миг? Какие образы встали перед глазами, когда я сидел на полу в старинной церквушке, ожидая удара?
Признаюсь, я не стал молиться, не стал просить у Господа прощения за совершенные грехи. Мысленно я попрощался с моей милой Софи. Мне было стыдно перед ней, ведь из-за меня она оставалась одна. И еще было жаль, что она так и не узнает, где и как я умер, и что в последний миг мои мысли были о ней.
И еще я подумал о том, что судьба обошлась со мной с невероятной иронией: я умирал перед алтарем Христа, в которого не верил, в крестовом походе, цели которого не разделял.
Да, я не верил… Но все же умирал за это, как и тысячи тех, кто верил всей душой.
Я снова посмотрел на турка и вдруг почувствовал, что страх ушел. И вместе с ним желание драться. Даже за собственную жизнь. Я всмотрелся в глаза врага. Странно, но в них как будто отразились мои собственные мысли. Что-то нашло на меня. Что-то такое, чему нет объяснения.
Я не молился, не закрывал глаза, не просил о пощаде.
Я просто рассмеялся.
Глава 19
Турецкая сабля нависла над моей головой. В любой миг она могла опуститься и оборвать мою жизнь. Однако я ничего не мог с собой поделать - я смеялся.
Над целью, из-за которой умирал. Над полной несуразностью и нелепостью положения, в котором оказался. Над драгоценной и наконец-то нашедшей меня свободой.
Я смотрел в черные глаза турка, сознавая, что живу последние мгновения, и… смеялся.
Мой противник медлил. Взлетевшая над головой сабля замерла. Наверное, турок думал, что вот-вот отправит к Всевышнему совершенного придурка. Он недоуменно моргнул.
Я решил, что было бы неплохо сказать что-нибудь на его родном языке, которому в пути меня обучал Никодим. Что-нибудь. Как назло то, что приходило в голову, никак не соответствовало важности момента.
- Предупреждаю последний раз. Ты готов сдаться?
Выпалив это, я снова расхохотался.
Великан навис надо мной. Его глаза сверкали, как раскаленные угли. Я сжался в ожидании последнего удара. И тут выражение его лица изменилось, черты смягчились, а по губам скользнула тень улыбки.
Проглотив смех, я добавил, запинаясь:
- Д-дело в том, что я н-неверующий…
Турок заколебался, словно решая, что делать: поддержать разговор или взмахнуть рукой. И вдруг он усмехнулся, немного даже застенчиво.
- Я тоже.
Сабля все еще угрожающе подрагивала над моей головой. Любой миг мог стать последним. Я приподнялся на локтях, посмотрел ему в глаза и сказал:
- Тогда, раз уж жизнь свела двух неверующих, убей меня во имя того, что мы не принимаем.
Глаза его еще горели, но в них уже не было ненависти, и взгляд перестал быть враждебным. К моему полнейшему изумлению, турок опустил саблю.
- Нас и без того слишком мало. Нет смысла делать на одного меньше.
Я не верил своим ушам. Возможно ли такое? Возможно ли, что посреди всей этой кровавой бойни судьба свела родственные души? Я снова посмотрел ему в глаза, глаза зверя, еще мгновение назад готового перерубить меня пополам. Я всмотрелся в них, в эти черные, наполовину скрытые тяжелыми бровями глаза, и увидел в них то, чего не видел за весь кровавый день: благородство и добродетель, юмор и человеческую душу. Невероятно. Невероятно настолько, что я обратился вдруг к тому, в кого не верил: "Господи, не допусти, чтобы это было всего лишь жестокой шуткой".
- Неужели? Ты действительно отпускаешь меня?
Пальцы мои медленно разжались, выпуская посох.
Турок еще раз смерил меня задумчивым взглядом и кивнул.
- Ты, должно быть, подумал, что избавляешь мир от сумасшедшего, - заметил я.
Он усмехнулся.
- Такая мысль приходила мне в голову.
И тут же в мою собственную голову пришла совсем другая мысль.
- Тебе лучше уйти отсюда поскорее. Кругом крестоносцы. Находиться здесь слишком опасно.
- Уйти? - Турок вздохнул. - Уйти куда?
Что-то новое промелькнуло в его глазах. Уже не ненависть и даже не любопытство, а скорее покорность.
За дверью послышались быстрые шаги, зазвучали приближающиеся голоса. Дверь распахнулась, и в церковь ворвались солдаты. Но не в белых туниках с красными крестами, а в грязных рубахах. Тафуры!
- Уходи отсюда, - обратился я к турку. - Эти люди не знают пощады.
Он бросил взгляд на своих врагов и вдруг подмигнул мне. А потом рассмеялся и бросился на тафуров, встретивших его мечами и ужасными дубинками.
- Нет! - крикнул я. - Пощадите его! Пощадите!
Турок успел убить одного, но они уже окружили его, нанося удар за ударом, круша кости и рубя плоть, пока он, так и не издав ни звука, не рухнул на пол, похожий на огромный окровавленный кусок мяса, а не на человека с благородной душой.
Главный тафур нанес еще один удар по уже неподвижному телу и принялся обшаривать одежды убитого. Не найдя ничего, он выпрямился и кивнул своим товарищам.
- Пошли, надо найти чертову крипту.
Мне потребовалась вся сила воли, чтобы самому не наброситься на них, но эти дикари, несомненно, убили бы меня на месте.
Когда они проходили мимо, я дрожал от ужаса.
Главный злодей провел клинком по моей груди, словно прикидывая, не отправить ли меня вслед за турком. Потом ухмыльнулся, удивленно качнул головой и сказал:
- Не унывай, рыжий. Ты свободен!
Глава 20
Свободен, сказал тафур. Я свободен!
Я снова рассмеялся. Какая ирония. Эти дикари только что изрубили на куски единственного родственного мне по духу человека. И они же даровали мне свободу!
Если бы турок не промедлил, я бы уже был мертв и лежал сейчас в луже крови на каменном полу. Однако он пощадил меня. В безумии кровавого ада мне посчастливилось отыскать миг ясности и правды в лице врага, имени которого я так и не узнал. Наши души соприкоснулись. И вот уже тафур, безжалостный злодей и подонок, говорит, что я свободен.
С трудом поднявшись на ноги, я подошел к телу человека, подарившего мне жизнь, и остановился в ужасе. Потом опустился на колени и дотронулся до еще теплой руки.
Почему?
Я мог выйти из церкви и не пройти даже нескольких шагов. Меня могли зарезать прямо здесь, на ступеньках этой церкви. Но я также мог прожить еще много лет.
Для чего?
Почему ты пощадил меня? Я заглянул в неподвижные, помутившиеся глаза турка. Что ты увидел?
Меня спас смех. Да, именно так. Каким-то образом смех тронул моего врага. Я был на волосок от смерти, но в мою душу вошли не паника и ужас, а смех. Посреди окружающего нас безумия боя я просто вызвал у него улыбку. И вот его уже нет, а я жив. На меня снизошло вдруг неизъяснимое спокойствие.
Ты прав, тафур. Я свободен… наконец.
Нужно было уходить. Я знал, что не могу больше драться. Я стал другим человеком. Как будто переродился. Крест на тунике утратил всякий смысл. Я сорвал его с груди. Пора возвращаться. Я должен снова увидеть Софи. Все остальное потеряло какое-либо значение. Я был глупцом, когда покинул ее. Ради чего? Ради свободы? Внезапно истина открылась мне. Такая простая и ясная, что ее понял бы и ребенок.
Только рядом с Софи я мог чувствовать себя по-настоящему свободным.
Мне захотелось взять с собой что-нибудь из церкви. Нечто такое, что до конца жизни напоминало бы об этом мгновении и этом просветлении. Я снова склонился над турком, но у несчастного воина не нашлось ничего, даже пустяковой безделушки вроде дешевого кольца.
Снаружи послышались голоса, в любую минуту сюда мог войти кто угодно. Неверные, грабители, другие алчущие добычи тафуры. Я огляделся. Ну же, хоть что-то…
Я вернулся к убитому священнику и поднял деревянный посох. Тот же, что и сам я держал в руках, когда турок стоял надо мной с поднятой саблей. Посох не представлял собой ничего особенного - грубая кривая палка, довольно тонкая, футов около четырех в длину. Но, похоже, крепкая, прочная. Пусть будет моим спутником в дороге, ведь придется преодолевать горы. Я дал себе обещание никогда, до конца жизни не расставаться с ним. Потом повернулся к турку.
- Прощай, мой друг, - прошептал я. - Ты прав, нас слишком мало.
И подмигнул.
Над алтарем висело небольшое распятие, покрытое вроде бы золотом и похожими на рубины камнями. Я снял его и сунул в дорожный мешок. А почему бы и нет? Уж это-то я заработал. Позолоченный крест.
За дверью в уши ударили крики умирающих. Бойня продолжалась. Торжествующая, объятая жаждой наживы и мести толпа победителей катилась по улицам Антиохии, очищая их от всего мусульманского. Повсюду валялись окровавленные тела. Мимо меня пробежали несколько человек в чистых доспехах. Наверное, они подошли только что и теперь спешили ухватить свою долю трофеев.
Издалека с холма донеслись ужасные крики, но я не собирался идти туда. Взяв в руку посох, я повернул в противоположную сторону.
Прочь. Подальше от бессмысленных убийств. Подальше от своего отряда. Мой путь лежал к городским воротам.
Я знал, что никогда не увижу Иерусалим.
Я возвращался домой. К Софи.
Часть вторая
Черный крест
Глава 21
Дорога домой заняла шесть месяцев.
Из Антиохии я направился на запад, к побережью, потому что хотел как можно скорее оказаться подальше от войска, в котором состоял. Перепачканную в крови одежду удалось сменить на скромное платье умершего пилигрима. Приходилось скрываться, потому что отныне я числился дезертиром. Обещания свободы, данные каждому из участников крестового похода Раймундом Тулузским, были теперь недействительны.
Я шел главным образом по ночам и через несколько дней, преодолев горы, добрался до находящегося в руках христиан порта святого Симеона. Какое-то время я, подобно нищему, спал прямо на пристани, пока не умолил одного капитана-грека довезти меня до Мальты. Там мне удалось устроиться на венецианский грузовой корабль, везший в Европу сахар и ткани. Венеция… Для моей деревушки этот город был чуть ли не краем света.
Мне были нужны деньги на проезд, и пришлось вспомнить старое: я зарабатывал, выступая жонглером и читая наизусть отрывки из "Песни о Роланде" перед экипажами во время обеда в тавернах. Конечно, моряки относились ко мне с подозрением. Дезертиров хватало везде, да и почему еще здоровый и без гроша в кармане парень бежит из Святой земли?
Каждую ночь мне снилась Софи, снилось, как я приношу ей бесценные подарки. Словно наяву я видел ее золотистые косы, слышал мягкий счастливый смех.
Мы пришли в Венецию, и когда я ступил на европейскую землю, сердце едва не выскочило из груди. На этой же земле стоял и мой городок Вилль-дю-Пер.
И надо же так случиться, что именно здесь со мной произошла беда: мнительный капитан, соблазнившись вознаграждением, донес властям о подозрительном незнакомце, и меня бросили в тюрьму. Я едва успел спрятать мешок с ценностями в укромном уголке порта, как меня швырнули в тесную вонючую дыру, набитую ворами и контрабандистами всех национальностей.
Стражники, увидев дикого с виду мужчину в истрепанной одежде и с посохом, прозвали меня Иеремией. Я изо всех сил старался не падать духом и объяснял тюремщикам, что всего лишь добираюсь домой, где меня ждет жена. Они только смеялись: "Чтобы у такой вшивой скотины еще и жена была!"
И все же удача не отвернулась от меня окончательно. Несколько недель спустя какой-то местный аристократ заплатил за освобождение десяти узников, искупая тем самым некий проступок. Один из этих десяти умер в ту же ночь, поэтому список решили дополнить безобидным безумцем Иеремией.
- Возвращайся к жене, бедолага, - сказал пристав, вручая мне посох. - Но сначала послушай мой совет, найди где-нибудь баню.
Я нашел свой мешок там, где оставил, и сразу тронулся в путь. На запад. Через болотистую местность. К большой земле.
Домой.
Мне пришлось пересечь Италию. В каждом городке, где застигала меня ночь, я приходил на постоялый двор и рассказывал о пережитом, получая за это хлеб и эль. Крестьяне и местные пьянчуги слушали как зачарованные об осаде Антиохии, зверствах турок и преждевременной гибели моего друга Никодима.
Преодолев невысокие холмы, я вышел к Альпам, где меня встретили холодные ветра. Чтобы перебраться через горы, понадобился целый месяц. Но зато спустившись в равнину, я услышал родной язык. Французский! Сердце запрыгало от радости - дом был уже близко.
Меня встречали знакомые города. Авиньон, Ним… До Вилль-дю-Пер оставались считанные дни.
Софи!
Все чаще и чаще задумывался я о том, как все будет. Да и узнает ли она меня в тощем, опустившемся бродяге?
Все чаще и чаще представлял я ее лицо в тот миг, когда она увидит меня перед собой. Вот она разогревает суп или сбивает масло в своем чудном клетчатом платье, с торчащими из-под белой шапочки золотистыми косами. "Хью", - шепнет она и застынет от изумления. Просто "Хью" и ничего больше. А потом бросится ко мне в объятия, и я прижму ее к себе так крепко, как никогда не прижимал. Она погладит меня по лицу, заглянет в глаза, дабы убедиться, что я не привидение, а потом задушит поцелуями. Ей хватит одного взгляда на меня, мои лохмотья, мои руки и ноги, чтобы понять, через что прошел ее муж. "Так что же… - она попытается изобразить улыбку, - ты так и не стал рыцарем?"
С неба падал мелкий, серый дождик, когда я наконец достиг Вилль-дю-Пер.
Я опустился на колени.