Плечистый, невысокого роста, Меркель зябко кутался в свой выцветший старенький плащ: его до костей пробирал внезапно подувший резкий ветер. Майор всматривался в закипевшее волнами море. Там, на белых гребнях, то высоко поднимались, то опускались огни турецких кораблей. Меркель улыбнулся озябшими губами. Он вспомнил приказ Гудовича: как только стемнеет – перейти с батареей пересыпь, чтобы при штурме прикрывать левый фланг авангарда от пушек турецкого флота. Он, Меркель, хорошо выполнил этот приказ!
В сумерках де Рибас повел свой авангард из Кривой Балки к крепости. Кондрат Хурделица, оставив своего иноходца в обозе, шел во главе штурмового отряда, которым командовал полковник Хвостов. Отряд полковника состоял из двух пеших полков черноморских казаков и батальона гренадеров, где служил субалтерн Зюзин. Кондрата, хорошо знающего подходы к стенам крепости, де Рибас послал проводником к капитану Трубникову, молодому командиру гренадерского батальона. Такое назначение обрадовало есаула.
Он знал, что гренадерам Трубникова назначено первыми ворваться в крепость. Участвовать в штурме было сокровенной мечтой Кондрата. Радовало его еще и то, что во время штурма он будет рядом со своим другом Василием. Ведь они давно договорились брать Хаджибей вместе, плечом к плечу!
Шагая впереди гренадерского батальона за капитаном Трубниковым, рядом с Зюзиным, Кондрат был возбужден так, словно шел не в бой, а на какое-то большое торжество. Ему не терпелось поделиться своими мыслями с Василием, но этого нельзя было сейчас сделать.
Наступили решительные минуты. Штурмовой отряд должен был как можно бесшумней, незаметней и ближе подойти к стенам крепости. Поэтому не только солдатам, но и офицерам строжайше запретили разговаривать. Колеса пушек обмотали соломой, а тесаки, чтобы не звенели, – паклей.
Рядом с колонной полковника Хвостова двигался второй штурмовой отряд в составе полка черноморских пеших казаков и батальона солдат. Вел эту колонну тучный, приземистый секунд-майор Воейков.
Обе колонны незаметно сосредоточились в двух верстах от Хаджибея в балке, где уже заняла позиции батарея майора Меркеля.
Четыре осадных орудия и двенадцать пушек, которые были в авангарде, де Рибас приказал установить на пересыпи, чтобы из них стрелять с фланга по неприятельским судам.
После полуночи войска авангарда уже были готовы начать штурм. В это время с моря подул резкий ветер. Де Рибас понял, что вряд ли боязливый граф Войнович, командующий флотилией канонерских лодок, рискнет в штормовую погоду атаковать турецкий флот, стоящий у Хаджибея.
Получалось, что Гудович был прав, когда говорил, что не стоит всерьез рассчитывать на сикурс со стороны флотилии Войновича. Обстановка усложнялась. Де Рибас с досады стал покусывать тонкие губы. Неужели придется до рассвета ожидать подхода отряда графа Безбородко и делить с ним лавры победы?
А ветер, как назло, усиливался. Теперь уже было ясно, что Войнович не рискнет сняться с якоря в такую погоду.
Пронзительный сыроватый ветер не повлиял на бодрый дух солдат и казаков, одетых по-летнему. Они с нетерпением ждали только одного – сигнала к штурму.
– Сейчас бы в атаку! Там враз отогрелись бы!
– От пушечного огонька жарко станет! – шутили воины.
– В темноте штурм начать – меньше урона будет, – подсказал де Рибасу Хвостов.
Начальник авангарда пристально посмотрел на боевого полковника. Каждая черточка его худощавого лица была напряжена. В выцветших глазах светилась решимость.
Слова Хвостова рассеяли колебания де Рибаса. Он на секунду представил себе, как будет раздосадован Безбородко в случае, если гром пушек задолго до рассвета возвестит всем, что Хаджибей уже взят им, де Рибасом, и ласково улыбнулся Хвостову:
– Я тоже так думаю…
Ветер доносил с моря отдаленный грохот прибоя.
Штурм
Золотая стрелка брегета дошла до цифры четыре. Всего два часа оставалось до зари. Командующий авангардом взмахнул шпагой. Это был сигнал.
Начальники штурмовых отрядов хорошо знали, что им делать. Полковник Хвостов повел свою колонну берегом. Два казачьих полка двинулись на Хаджибей, охватывая крепость полукольцом со стороны моря. Перед казаками стояла задача: привлечь к себе внимание противника и совместно с гренадерами капитана Трубникова взойти на крепостные стены.
Василий Зюзин с ефрейтором Иваном Громовым и рядовым Сергеем Травушкиным сразу обогнали остальных гренадер. Кондрат Хурделица, не привыкший отставать, едва поспевал за Василием.
– Не отставай, кавалерия! – крикнул ему Зюзин, слыша позади себя тяжелое дыхание есаула. Кондрат никогда еще не воевал в пешем строю, и ему трудно было состязаться с закаленными пехотинцами. Он подивился выносливости сухопарого субалтерна, который не бежал, а, казалось, летел впереди, помогая солдатам тащить тяжелые лестницы.
До Хаджибея осталось не более ста саженей, когда земля, море и даже темные лохматые облака вдруг озарились пламенем пушечной и ружейной стрельбы. Это начали стрелять с кораблей и крепостных стен турки, всполошенные штурмовым отрядом секунд-майора Воейкова, атаковавшего Хаджибей с правого фланга.
Над головами гренадер завыли ядра, засвистела картечь, тонко запели пули. Но жестокий огонь не остановил атакующих.
Видимо, опасность утроила силы Кондрата, и он на крутом подъеме у самой стены обогнал Василия. Когда тот нечаянно споткнулся, есаул подхватил у него лестницу и один понес ее в гору. Он уже приставил было ее к крепостной стене, высотой в три с половиной сажени, когда его снова перегнал Зюзин. Быстрее птицы взлетел субалтерн на крепостной вал. Кондрат еще карабкался за ним, когда Василий, сверкнув штыком фузеи, с криком "Ребята, за мной!" исчез за каменным зубцом. Есаул бросился за ним, и вовремя. Субалтерна окружили вооруженные ятаганами янычары.
Но только Кондрат успел ударить саблей одного из них, как крепостная стена дрогнула ог дружного "ура!". На ней появились десятки гренадер, сразу ударивших турок в штыки.
Крики "ура!" смешались с воплями "вай, вай!", "сюбхан аллах". Русские штыки казались янычарам страшнее самой смерти. Гренадеры в несколько минут очистили левую сторону крепости. Пользуясь замешательством в рядах врага, Кондрат прорвался во двор и устремился ко входу в бастион – четырехугольную крытую башню. Он знал, что бастион этот – логово паши. Пожалуй, здесь можно будет найти проклятого басурмана и рассчитаться с ним за все обиды. Вход сторожил рослый турок, но ему не удалось задержать Хурделицу. Всего один раз цокнулись клинки, и часовой, охнув, упал с рассеченной головой.
Гренадеры пытались последовать за Хурделицей, но путь им преградил большой отряд турок. В крепостном дворе начался рукопашный бой.
Три солдата, сражавшиеся рядом с Василией Зюзиным, были мгновенно изрублены кривыми султанскими саблями. Несколько гренадеров получили тяжелые ранения. Такая же участь постигла бы и Зюзина, и остальных смельчаков, если бы на помощь к ним не подоспел Иван Громов со своим капральством.
Турецкая контратака была остановлена.
Несколько раз телохранители паши стремительно бросались на горсточку гренадер, но с воем вынуждены были откатываться назад. Ощетинившиеся штыками ряды солдат были несокрушимы. Гренадеры, отбрасывая турок, стали медленно, шаг за шагом, продвигаться к бастиону. Они спешили на помощь есаулу.
Держа в одной руке саблю, а в другой пистолет, Кондрат вбежал в бастион. В тесном каземате, освещенном тусклым светом плошек, он увидел трех человек. Двое из них, в чалмах и богатых одеждах, яростно спорили у раскрытого окованного медью сундука.
– Почтенный Халым, прибавь еще хотя бы сто пиастров, – иступленно кричал тучный, с лоснящимся ястребиным носом турок одноглазому хромцу.
Третий, молодой татарин, безучастно стоял в стороне, в темном углу. Турки были так увлечены спором, что в первый миг не обратили внимания на вбежавшего казака. Одноглазый первым заметил Хурделицу и, захлопнув крышку сундука, судорожно выхватил из-за пояса пистолет. Но не успел прицелиться – Кондрат свалил его метким выстрелом в голову.
Тучный янычар с ястребиным носом выхватил кривую саблю. Есаул отпарировал его удар и, косясь на татарина, пристально посмотрел на своего противника. "Ашотка!" – чуть не вырвалось у Кондрата.
Да, это в самом деле был еще более растолстевший и обрюзгший хозяин разбойничьей усадьбы. В воспаленных глазах турка сверкнула злоба. Он не узнал Кондрата и вновь атаковал его. Рука у Ашота была крепкая. Он вновь сделал выпад. Кондрат ответно нанес сильный удар в грудь противника, но клинок его наткнулся на стальной панцирь, который носил под халатом Ашот, и переломился пополам.
Это привело Кондрата в ярость: сабля осталась ему еще от отца. Обломком клинка нанес он короткий удар по сабле Ашота, и та со звоном покатилась в сторону, где стоял татарин.
Тот быстро наклонился и поднял ее.
Ашот выхватил из-за пояса длинный узкий нож.
Холодный пот прошиб Кондрата. Он понял, что одному ему, обезоруженному, не отбиться от двух врагов. С обломком клинка в руке стал он отступать к дверям каземата, зорко наблюдая за обоими противниками. Вдруг татарин бросил Кондрату саблю и крикнул:
– Лови, кунак!
Кондрат поймал саблю и только теперь, когда свет упал на лицо татарина, узнал в нем Озен-башлы.
В этот миг нож, брошенный Ашотом, просвистел в воздухе и впился в шею татарина.
– Получай, предатель! – крикнул турок.
Обливаясь кровью, Озен-башлы упал.
Нож глубоко засел у него в шее. Кровь лилась из перерезанных артерий, клокотала в горле, мешала говорить.
Хурделица бросился на Ашота. Тот уже открыл было дверь, ведшую во второй каземат, чтобы скрыться, но есаул зарубил его на пороге. Затем подбежал к Озен-башлы и склонился над ним. Осмотрев рану, есаул понял, что ему не спасти своего друга.
Озен-башлы тоже понимал это. И как ни крепился Кондрат, слезы потекли по его щекам.
Вдруг в глазах Озен-башлы мелькнула тревога. Он поднял руку, словно приказывая товарищу оглянуться назад. Повернув голову, Кондрат мгновенно вскочил на ноги. В каземат вошел дородный седобородый турок. Рука его сжимала ятаган.
Однако Хурделице не пришлось скрестить с ним оружие. В этот же миг в каземат ворвались гренадеры Зюзина. Ефрейтор Иван Громов приставил к груди седобородого янычара штык фузеи.
– Сдавайся, черт гладкий!
Ятаган выпал из рук седобородого. На пухлых пальцах турка сверкнули бриллиантовые перстни.
Гренадеры ахнули:
– Братцы, не простой басурман!
– Смотри, и одежда у него вся в золоте!
Зюзин деловито оглядел турка и сказал:
– Ребята, пашу Ахмета взяли мы. Не простой он паша – двухбунчужный. Вот так. Так что глядите за ним в оба!
Гренадеры окружили пленного.
– Двухбунчужный дьявол!
– Знатный.
– Наряжен, будто павлин.
– А правда, братцы, что паша сто жен имеет? – спросил Травушкин.
– Правда!
– И этот?
– А этот вдвое! Ведь сказано тебе, что он двухбунчужный!
– Ох, старый кобель! – от всей души возмутился Травушкин. – И зачем его, братцы, было в плен брать?
– Как зачем? – возразил ему ефрейтор Иван Громов. – В плен всякого брать должно. Меня еще Ляксандр Васильевич Суворов-батюшка, командир мой полковой, поучал: "Раз в полон неприятель сдается – не обижай!" Понял? И второе: "Супостата живьем имать – почет воинский". Вот… – И ефрейтор приставил Травушкина охранять пашу.
Зюзин заметил кованый сундук, открыл крышку и увидел мешочки с золотыми и серебряными монетами. Субалтерн взглянул на убитых турок, раненого татарина, и ему стало ясно, что произошло здесь совсем недавно.
– Кондратушка, да ты, пока мы замешкались с янычарами, казну пашинскую отвоевал, – просиял Зюзин. – Молодец! – Но увидел печаль в глазах Кондрата и спросил: – Ты чего хмурый?
Есаул показал глазами на лежащего в луже крови Озен-башлы:
– Это кунак мой, Василий.
Он подошел к татарину. В глазах Озен-башлы застыла грусть. Смуглое лицо стало бледным. Видно было, что жизнь покидает его. Движением руки он подозвал Кондрата ближе к себе, показывая знаками, что хочет рассказать что-то важное. Но кровь душила раненого, не давала вымолвить ни слова. Наконец, сделав над собой усилие, он прошептал:
– Маринка… Лука живы… Они здесь… В подвальной тюрьме… Вход под камнем, там, в каземате… Спеши… Прощай, кунак…
Кондрат попытался было приподнять Озен-башлы, но он снова прошептал:
– Иди… Скорей… Скорей…
Хурделица с Зюзиным побежали во второй каземат. Там в углу стояла грубо обтесанная гранитная плита. Отодвинув ее, Кондрат увидел небольшое отверстие – вход в подвал.
Две железных двери пришлось распахнуть есаулу, пока он добрался до небольшой камеры, где на полу, залитом водой, он увидел связанного по рукам и ногам чернобородого человека.
Наклонив к его лицу светильник, он узнал Луку.
– А Маринка? – спросил Кондрат, обнимая друга.
– Ищи рядом, – прохрипел Лука.
Есаул увидел у стены еще двух узников. Это были женщины. Одна из них оказалась незнакомой. Тогда он поднес светильник к лицу другой и радостно вскрикнул. На него глядели Маринкины глаза.
– Кондратко, – прошептала девушка.
Кондрат взял ее на руки и, словно дитя малое, вынес из темного подвала на крепостной двор.
Утреннее солнце ослепило обоих.
Еще гремели пушки вражеских кораблей.
Небезопасно было от летящих пуль и ядер. Но казак Яков Рудой, влезши на шпиль крепостной башни, уже сбивал турецкий полумесяц.
Дующий с моря ветер развернул над Хаджибеем боевое русское знамя.
Враг ушел навсегда
Безбородко проснулся от грохота пушечной пальбы и направился в шатер к Гудовичу. В стороне Хаджибея предутренняя мгла полыхала зарницами.
У Гудовича он застал фурлейтов, которые собирали вещи командующего. Сам Гудович уже ушел с отрядами своих войск к крепости.
Безбородко впал в отчаяние. Рушились все его честолюбивые планы. Он понял, что де Рибас неспроста начал штурм Хаджибея раньше, чем было условлено: "Хитрец, хочет сам взять крепость, дабы себе присвоить сию викторию".
Граф приказал подать лошадь. Он вскочил в седло и, расстроенный, помчался догонять командующего.
Гудович прибыл в расположение батареи майора Меркеля, когда уже начинало светать. Генерал-поручик взошел на пригорок и поднес к глазам подзорную трубу. Части полковника Хвостова почти полностью заняли крепость. От противника не были очищены лишь две круглых угловых башни. Штурмовой отряд секунд-майора Воейкова уже выбил неприятеля из хаджибейской слободы – форштадта и теперь под обстрелом турецкого флота занимал позиции на берегу для отражения возможного десанта.
Гудович понял, что наступают решительные минуты битвы за Хаджибей. Турецкие корабли, среди которых были не только легкие военные суда – лансоны, но и многопушечные фрегаты, близко подойдя к берегу, начали жестокий обстрел наших позиций.
Батарее Меркеля неудобно было стрелять с левого фланга по вражеским кораблям.
Гудович отнял трубу от глаз и обратился к стоящему рядом майору Меркелю.
– Возьми, ваше благородие, свои единороги и скачи с ними во весь дух в обход крепости на правый фланг. Разверни батарею на берегу и дай по кораблям бландску-гелями, чтоб туркам жарко стало.
– Слушаюсь! – Майор Меркель бросился выполнять приказание.
И рослые артиллерийские лошади потащили на правый берег тяжелые, на низких лафетах пушки.
Гудович снова поднес к глазам трубу. Эскадра, стреляя залпами, все ближе подходила к берегу.
Опасность возрастала с каждой минутой. Спасти положение могли только пушки Меркеля. "Неужели он замешкается?" – думал Гудович, внимательно следя за турецким флотом.
Но Меркель поспел. Его батарея быстро обогнула крепость и на крутом морском берегу развернула все свои десять пушек жерлами на турецкую эскадру.
Отсюда, с высокого обрыва, хорошо просматривалась подковообразная хаджибейская гавань. Можно было прямой наводкой бить по вражеским кораблям.
Артиллеристы замерли по обеим сторонам каждого единорога – у фитиля и у ганшпуга. Впереди стали подносчики снарядов и солдаты с прибойниками.
По команде "картуз!" пороховые заряды вбили в дула пушек, утрамбовали прибойниками, а сверху положили зажигательные ядра.
Меркель проверил правильность прицела каждой пушки и скомандовал:
– Пали!
Артиллеристы отступили на шаг от орудий.
Когда рассеялась пороховая гарь, все увидели, что два ближайших лансона окутаны черным дымом. На корме одного из фрегатов тоже начался пожар.
Второй залп русской батареи снова накрыл ядрами турецкую эскадру. На вражеских кораблях началось замешательство. Они потеряли боевой порядок и стали уходить из гавани в открытое море, спасаясь от обстрела.
На двух лансонах ядра сбили рангоуты, повредили рули. Лишенные возможности спастись бегством, суда эти спустили флаги в знак сдачи в плен на милость русского оружия.
Смолкли выстрелы и в Хаджибее. Янычары, запершиеся в крепостных башнях, увидели, что им не дождаться помощи со стороны флота, и прекратили сопротивление…
В полдень в освобожденный Хаджибей прибыл Гудович. Он принял рапорт. Де Рибас доложил, что нами взяты в плен: двухбунчужный паша Ахмет, один бинь-баша, 5 агов, 5 байрактаров, один капрал судна и 66 нижних чинов. Убито более 200 турок. С нашей стороны убито 5 человек, ранено 33 человека. В боях наши войска взяли трофеи: 12 пушек, 7 знамен, 2 флага, 22 бочки пороха и 800 ядер.
Гудович поздравил войска с победой и поблагодарил за хорошую службу родине. По-отечески обнял он своих ближайших помощников – де Рибаса, командиров штурмовых отрядов Хвостова, Воейкова, черного от порохового пушечного дыма Меркеля. Увидев Безбородко, командующий нахмурился.
– Проспал ты свою викторию, ваша светлость, проспал, – сказал ему Гудович. – Вот возьми в пример Иосифа Михайловича де Рибаса. Он до рассвета баталию начал, и верно сделал.
– О, Иосиф Михайлович никогда не проспит! Ему мечты о счастливых викториях и вовсе спать не дают, – ответил Безбородко.
Офицеры рассмеялись. Улыбнулся и де Рибас. Он понял, что граф снова пытается острить над его честолюбием. Но не в его планах было ссориться с Безбородко.
– Я не в претензии на вашу светлость. Меркель успел отлично выполнить то, что поручалось вам. А вот на графа Войновича я в большой обиде. Атакуй он турецкий флот своими канонерскими лодками – сколько бы неприятельских кораблей спустило флаги! – сказал де Рибас.
Гудович нахмурил брови.
– Вы правы, генерал. Не мешало бы Войновичу помочь нам. Турецкий флот – большая для нас угроза.
Слова Гудовича подтвердились. Хаджибейская гавань была удобной стоянкой для всей турецкой эскадры – ее главной черноморской базой.