Всё было кончено в полминуты. Кавалеристов перебили из ружей, а фельдъегеря, давшего уже шенкеля, зарубил Пунцовый. Увидев, что сделали с французами, два мужика припустили по дороге. Партизанам было не до них. Убитых на их же лошадях отвезли к оврагу и присыпали ветками. Потом пристрелили и сбросили туда же лошадей. (Две из них, правда, ускакали, и на них пришлось махнуть рукой). "Отчаянным" помогал ражий коммерсант. Придя в себя, он выполз из канавы и был приставлен к заметанию следов… Вскоре на дороге остались лишь крестьянские телеги с мёртвыми лошадьми при них, да рассыпанный овёс. Сила Еремеевич отпустил перепуганного мужика. Сказал напоследок:
- Ещё раз тут поймаю - будет карачун. Сиди в деревне и жди Кутузова. В Москву чтоб ни ногой!
Шесть "фуражиров" через заставу вернулись в город. В дрожках у них лежали картофель, мука и два молочных поросёнка. Начальник пикета спросил Ахлестышева:
- Что у вас там случилось? Мы слышали стрельбу.
Тот пожал плечами.
- Мы уже ничего не застали. В канаве валяются телеги. А утром их не было! И, когда мы выезжали из Крылатского, навстречу пробежали несколько мужиков, очень напуганные.
- И всё?
- Всё, что мы видели. Кстати, обратите внимание: поляки вернулись не с пустыми руками! Как я и обещал.
- Да, я уже позавидовал. Как вам это удаётся?
- Интендант вручил мне вот такую пачку русских ассигнаций! Фальшивых, разумеется. Эти дураки охотно продают за них всё, что попросишь. Никакого насилия, честная коммерция!
Они посмеялись, Ахлестышев козырнул и повёл отряд домой. Разгрузившись, он отогнал дрожки гусарам. В них лежало немного муки и картофеля; саксонцы были очень признательны.
Когда каторжник возвратился, Сила Еремеевич вручил ему сумку убитого фельдъегеря.
- Читай вслух.
Бумаги, в большинстве, оказалась мало интересными. Проект нового устава Гранд Опера, регламент аптекарского ремесла, месячная сводка уголовных происшествий по Парижу и отчёт о пошиве обмундирования нового образца пошли на растопку печи. Два личных письма Жозефины Наполеону Пётр тоже сначала чуть не сжёг, охраняя интимность супружеских отношений. Но потом передумал. Мало ли чего интересного могла написать жена такому мужу? Полковник Толь разберётся!
Наконец нашлись и важные документы. Депеша посланника в Вене может заинтересовать самого государя - известно, что он лично занимается внешней политикой. Но самое ценное обнаружилось на дне сумки. Это была сводная ведомость всех резервов империи, а также запасов оружия, пороха и военного снаряжения. Когда Пётр с Силой Еремеевичем поняли, что попало к ним в руки, егерь аж вскочил со стула.
- Надо срочно доставить это их благородию! Бери товарища, и ступайте. Пока тихо. Как французы опомнятся - такое начнётся!
И Пётр с Сашей-Батырем второй раз за сутки отправились на Балканский пруд.
Ахлестышев не решился щеголять в польском мундире и опять оделся вольтижёром. Батырь шёл при нём с узлом подмышкой, туда положили остатки пирога и немного сахара. До Грохольского переулка добрались благополучно. По Садовой и Камергерскому валу ходило множество французов, но на внутренних улицах их почти не встречалось. Ахлестышев стукнул в дверь колокольного мастера. Вместо него на крыльцо вышел плечистый угрюмый мужик.
- Чё надо?
Саша шагнул из-за спины друга, взял незнакомца за грудки и занёс в избу. Там обнаружился второй верзила. Увидав гостей, он схватился за топор, но тут из горницы высунулся Ельчанинов и приказал:
- Отставить! Это свои.
Крепыш, доставленный в дом, будто веник, молча ярился, не решаясь возразить Батырю. Штабс-капитан спросил:
- Что-то срочное?
Тут из смежной комнаты вышел третий бородач, невысокого роста, с округлым лицом и жёстким взглядом.
- Пётр Серафимович? Рад, что и вы с нами!
- Простите, не узнаю… - растерялся каторжник.
- Вот и они не узнают! - рассмеялся незнакомец.
- Кто "они"?
- Французы. Я - Фигнер.
- Александр Самойлович! - ахнул Пётр. - Вылитый мужик, даже пахнете кислой овчиной!
- У капитана дар перевоплощения, - согласился с ним Егор Ипполитович. - Он ходит по Москве в нескольких обличьях. При знании пяти языков: английского, французского, немецкого, итальянского и польского, ему удаётся узнать много ценного. Сегодня Александр Самойлович мужик, а завтра будет пьемонтский негоциант.
- А это ваши помощники? - Ахлестышев кивнул на двух крепышей.
- Да. Натуральные крестьяне, не переодетые солдаты. Васька вон из Андроновки. Ни черта не боится! В любой момент готов помереть.
- Мы все можем умереть, - несколько озадаченно ответил Ахлестышев.
- Капитан Фигнер замыслил убить Бонапарта, - пояснил Ельчанинов. - Как вы понимаете, это невозможно. Его всегда охраняют четыре шассёра гвардии и конвой из мамелюков. Смельчак, решившийся на покушение, неминуемо погибнет.
- Зато смерть честолюбца сильно приблизит конец войны, - сказал Фигнер без всякой аффектации. - Вся их сила в нём. Уничтожить Бонапарта - и кончится эпоха французского владычества.
Пётр внимательно всмотрелся в отчаянного человека. Тот стоял спокойный, равнодушный. И было почему-то очевидно, что он не болтает и при случае действительно пожертвует собой…
- Я спорю с Александром Самойловичем, но пока безуспешно, - мягко возразил Ельчанинов. - Он бросает все силы на реализацию своей идеи фикс. В ущерб делам менее масштабным, зато исполнимым. Убить корсиканца нельзя, охрана не даст.
Фигнер снисходительно улыбнулся и не удостоил собеседника ответом.
- Но мы отвлеклись, Пётр Серафимович, - спохватился штабс-капитан. - С чем пожаловали?
- Ваше первое приказание выполнено. Сегодня утром мы разгромили обоз с провиантом, что везли для продажи в Москву корыстные мужики.
- Очень хорошо. Сколько было в обозе?
- Всего три телеги. Мы их поломали, лошадей убили, провиант рассыпали по дороге.
- Мужики, надеюсь, живы?
- Разумеется. Настучали по зубам, сделали внушение и отпустили.
- А надо было зарезать, - с неожиданной злобой сказал внезапно Фигнер.
Ахлестышева покоробило.
- Эко вы легки на расправу… Бей своих, чтобы чужие боялись? Ни у меня, ни у вас нет такого права.
- Идёт война. Потому не до сантиментов. Решается, быть России или нет! Только большой, огромный страх… нет, не страх, а ужас - могут спасти нацию от истребления. Ужас и жестокость. Отсечь больной член, чтобы спасти весь организм! А эти негоцианты наживаются? Иуды! Ни оправдания им, ни пощады.
Пётр с трудом сдержался, чтобы не осадить жестокосердного капитана.
- У нас нет сейчас времени для спора. Скажу лишь, что я с вами не согласен. Тут такое дело… Когда мы шерстили мужиков, подъехал в сопровождении конвоя фельдъегерь императора.
- Ух ты! - воскликнули хором оба разведчика. - И что же дальше?
- Всех перебили, а сумку забрали. Вот что в ней обнаружилось.
Ахлестышев выложил захваченные документы. Когда офицеры увидели сводную ведомость по резервам, их охватило волнение.
- Великолепный трофей! - вскричал Ельчанинов. - Этим бумагам дорога сразу в Петербург!
- Взгляните, Егор Ипполитович! - Фигнер тыкал пальцем в столбцы цифр. - Здесь всё! И Волынь, и Рига, и последний набор рекрутов во Франции. И крепостные гарнизоны! Запасы ружей в Австрии и Пруссии. Число раненых и больных, поддающихся излечению. Выпуски офицерских школ. Вот это удача!
Разведчики с чувством пожали руки Ахлестышеву и Саше-Батырю.
- Передайте Отчаянову и всему составу отряда благодарность от имени командования! - сказал взволнованный Ельчанинов. - Бумаги очень важные.
- Сегодня же ночью я сам доставлю их в Леташовку, где штаб Кутузова, - добавил Фигнер.
Затем разговор перешёл на другие темы. Егор Ипполитович сказал, что переменяет квартиру. Поляки Сокольницкого рыщут поблизости, и пребывание в Балканах делается опасным.
Пётр сразу предложил свой дом в Андреевской слободе. Тихое место на правом берегу Москва-реки, у подошвы Воробьёвых гор. Вряд ли пожар проник и туда. Владение досталось Ахлестышеву по наследству от умершей тётки. Он полюбил этот дом, как никакой другой. Перевёз туда библиотеку, нехитрый холостяцкий скарб и зажил весело и уединённо. Петру нравилось сидеть на веранде, смотреть на реку, на лодки, на шумное левобережье, и сочинять очередное письмо Ольге. С момента его ареста в доме никто не жил. Достаточно было представить Ельчанинова соседям, как своего товарища, и можно спокойно заселяться. Андреевская слобода - особенная местность. Сообщение с Москвой ведётся при помощи лодок - они есть у каждого тамошнего жителя. Обыватели содержат себя рыбной ловлей. Есть и дворяне, но всё - отставники в небольших чинах, доживающие век на покое. Слобода на отшибе представляла собой, по сути, пригородную деревню: никому и в голову не придёт искать там русского резидента.
Договорились, что следующей ночью Пётр с другом снова придут в Грохольский переулок и отконвоируют штабс-капитана на новую квартиру. С переправой помогут головорезы Арженовки - разбойничьей слободки под Смоленской площадью, у Саши там знакомство.
Довольные, партизаны отправились обратно. Вдруг Батырь предложил:
- Давай зайдём в Волчью долину! Спасу нет, как охота про наших узнать - живы ли… А тут близко.
Действительно, до Трубы отсюда было всего триста саженей, а Труба выведет их к Неглинной. Пётр согласился. Они уже выходили на Самотечную площадь, как вдруг каторжник схватил приятеля под руку и утащил в развалины.
- Что такое? - удивился Саша, присаживаясь за грудой кирпича.
- Там поляк. Тот, что был в Бутырке, а теперь охотится за Ельчаниновым.
Налётчик осторожно высунулся, всмотрелся.
- Ага, он самый. Сволочь! Прибить бы его, да как?
- Он тут не один. Я вижу ещё пять… шесть… семь человек. Примечаешь? Слоняются по площади. И рассматривают всех, кто проходит по Садовой. Надо драпать отсюда!
Теми же сгоревшими переулками друзья вернулись на Бронные. Доложили командиру о благодарности от штабс-капитана и о засаде на площади. А так же о том, что нашли Ельчанинову новую квартиру.
Отчаянов выслушал доклад и сказал:
- Больше в Грохольский ни ногой. Зачастили.
- Но Егор Ипполитович будет завтра ночью нас ждать!
- Пунцовый сходит.
- А мы?
- Днём чтоб по Москве не маячить! Всех подведёте.
Так Пётр с Сашей оказались на карантине. День тянулся медленно, занять себя было положительно нечем. К вечеру явилась Степанида Тюфякина. Она рассказала, что французы сильно чем-то обеспокоены. На улицах усиленные патрули не дают прохода ни конному, ни пешему. Особенно трясут поляков: ловят и ведут в полк для удостоверения личности. Видимо, пропажа курьера обнаружена. Русских тоже хватают и отсылают куда-то на Ходынку. Развесили бумаги: всем обывателям записаться у коменданта под страхом казни. Жуть!
Как стемнело, Пунцовый ушёл за штабс-капитаном. А к Силе Еремеевичу явился крепкий молодец с солдатскими усами и прямой, как доска, спиной. Это оказался начальник рогожских партизан вахмистр Бершов.
Командиры уселись в углу за самоваром, разложили какие-то бумаги. Вскоре егерь подозвал Петра. Оказалось, готовится нападение на станок, фабрикующий фальшивые ассигнации.
Бершов рисовал план.
- Вот церковь Святого Николая в Ямах. При ней лесной склад, там и поставлен станок. Размером он напримерно с русскую печку. Охраняют хорошо, и днём и ночью. Забраться туда незаметно и поломать станок караул не даст.
Отчаянов нахмурился.
- А если заметно забраться?
- Ещё хуже дело выйдет, Сила Еремеевич. Позадь склада большой дом чуть не с казарму, в нём квартирует пехотная рота. Неполного составу, но человек со сто наберётся. Как с сотней совладать? Нас девять штыков да ваших шесть - не сдюжим.
- И что вы предлагаете, Осип Мартыныч?
Вахмистр хитро сощурился.
- Надо не станок истребить, а бумагу к нему.
- Какую ещё бумагу?
- А ту, Сила Еремеевич, на которой фальшивки печатают.
- Ну? Поясните, Осип Мартынович.
- Вот! - Бершов вынул из кармана скомканный бумажный лоскут и протянул собеседнику. - Видите? Она особливая. Наощупь даже чувствуется. Будто опойка тончайшей работы. Гладкая, с отливом. Любой мужик, кто хоть раз ассигнацию в руках держал, такую бумагу отличит.
Егерь потёр лоскут в пальцах и согласился.
- Да, не спутаешь.
- Вот! А лежит эта особливая бумага в церкве, в приделе Иоанна Богослова. Оттудова её французы и забирают по надобности.
- Теперь понимаю вас, Осип Мартынович! - улыбнулся Отчаянов. - Бумага охраняется не так, как станок?
- Да можно сказать, что никак не охраняется. В церкве эти ироды устроили шорную мастерскую. Замок с улицы навесили, да и всё. По двору ходят часовой с подчаском, но в переулок не глядят. Залезть оттудова ничего не стоит. Заодно и мастерскую с кожами спалим.
Унтер-офицер задумался.
- Неохота храм Божий жечь… Нет ли другого плана?
- Иначе никак. Только людей зря погубим.
- А вдруг у них особенной бумаги ещё где запас?
- Того мы не знаем, но по уму ежели рассудить, то едва ли. Вещь редкая, дорогая, хранится при станке неподалёку. Из самой Франции везли, не иначе. Спалим её - станку конец. На газетной бумаге ассигнации не сделаешь - мужики не примут!
- Соглашусь, Осип Мартынович. Что требуется от нас?
- Один хороший стрелок, чтобы не подпускал гарнизон к церкви. Как она загорится, солдаты полезут тушить. А там их - рота! Хотя бы на пять минут задержать…
- Сам встану. Ещё чего?
- Зажигательных снарядов ни одного не осталось, все потратили. А надобно так запалить, чтобы через те самые пять минут тушить было уже бесполезно.
Егерь отошёл в угол, порылся и принёс два чурака. Пётр узнал их - точно такой же он видел второго сентября в руках у "хозяина Бутырки".
- Аглицкое изобретение, - пояснил егерь Ахлестышеву. - В воде горит! Внутри смесь серы, пороха и фосфора.
- Откуда они взялись? - спросил каторжник, осторожно трогая загадочный снаряд.
- Граф Ростопчин спроворил. У него в имении, в Воронове, немец Шмидт много таких выделал.
- Значит, этим Москву и спалили?
- Палили, чем попало, и этим тоже.
Поужинав толокном с холодной говядиной, партизаны начали собираться на вылазку. Сила Еремеевич подозвал Ахлестышева с Батырем, дал им по французскому ружью и стал учить заряжать.
- Значит, так. Берёте ружьё, ставите на приклад. Вынимаете из сумки бумажный патрон. Скусываете верх, пулю удерживаете зубами, а порох сыплете в дуло. Но не весь! Оставьте немного покласть на полку. Засыпали и там и там, полку закрыли. В дуле уминаете порох шомполом, старательно. Теперь достаёте пулю и туда же её, следом. Сызнова уминаете, чтобы твёрдо прилегала. И в последнюю очередь забиваете сверху пыж - тую самую бумажку, в которой патрон лежал. Спускаете огниво на полку. Всё, оружие к выстрелу готово. Только делать это нужно будет быстро и в темноте. Я стреляю - вы заряжаете. Поняли?
- Так точно, господин унтер-офицер!
Затем егерь, как всегда, выстроил отряд и сказал:
- Это, ребята, вахмистр Бершов. Партизанит на Рогоже. Так, что от французов только клочья летят. Этой ночью он с людьми жгут церкву. Так надо. В ей бумага лежит, из которой бонапарты фальшивые ассигнации выделывают…
"Отчаянные" вздохнули, но промолчали - начальству виднее.
- Наша задача - прикрыть огнём. Там сто человек пехоты. Как полезут тушить - не давать! Вы заряжаете, я стреляю. Уходим, только когда разгорится. Бершов о том сигнал даст. Ну, с Богом!
Рогожский партизан повёл арбатских коллег в обход, через пустое Замоскворечье. Наплавные мосты французы по ночам не охраняли, боялись нападения. Поэтому на правый берег они перешли по Никольскому мосту, а затем по Краснохолмскому проникли в Таганку. По реке дул холодный ночной ветер, над головами сновали летучие мыши. Уложенные прямо на воду брёвна качались под ногами, зачерпывая речную волну. С Таганки партизаны направились в Рогожу. Пока шли, стало уже светать. Бершов спрятал отряд на Вокзальной улице. Она называлась так из-за Воксала - знаменитого в довоенной Москве увеселительного места известного антрепренёра Медокса. Сад с качелями, музыкой и песенниками, большой корпус для балов и концертов… Пётр не раз бывал здесь в мирное время. Теперь вокруг всё выгорело, лишь несколько домов стояли посреди пепелища. В одном из них, принадлежащем богатому ямщику-беспоповцу, и укрылись "отчаянные". Здание было на каменном жилье с мезонином, и его целиком занимали пехотинцы из немецкого герцогства Берг. Хозяин с семейством ютились в подвале, там же спрятали и партизан. Весь день они просидели взаперти, в тесноте и духоте. Ямщик разорился от пожара и жил теперь впроголодь. В обед он, извинившись перед гостями, выставил лишь большую миску тюри из кваса с воблой и сухарями. Сказал сокрушённо:
- Эх… Пришли бы вы ко мне месяц назад… Птичьего молока разве не было, а теперь… В одном кармане Иван Тощой, а в другом Марья Икотишна.
- Месяц назад, дядя, ты бы нас и на порог не пустил, - ухмыльнулся егерь.
- А правда, - согласился ямщик. - Мы, рогожцы, наособицу живём, никониан сторонимся. Война всё перемешала. Думал ли я, что научусь людей резать? Оказалось, оно и не трудно даже… Правда, люди ли это? Вона что с Москвою сделали, столько горя принесли.
- Да… Придётся, дядя, вашу церкву спалить…
- Опять скажу - война! Прогоним антихриста - новую выстроим. Кто переживёт, тот и будет в ней молиться.
- Дожить-то, поди, не прочь, а? - беззлобно поддел хозяина Сила Еремеевич.
- Это уж как Господь Вседержитель решит. Взять хоть меня. Простой ямщик. Своею рукою уже восемь французов казнил. А раньше не мог смотреть, как козу режут. Вот до чего ожесточился! И ежели меня и убьют, всё одно я свою лепту внёс.
- Тятя, не помирайте! - жалобно попросила отца младшая из дочерей, тринадцатилетняя девочка с добрым простоватым лицом.
- Ништо! Я ещё тебя замуж выдам. За Вовку, - пообещал тот. - Мы-то ладно: прогонят бонапарту, опять извозом займёмся. А вот вам, уважаемый, не знаю, как по имени-отчеству, ещё воевать да воевать. И Осип Мартынычу тоже. Вот кому тяжельче всего, а не нам, обывателям.
За такими разговорами день и прошёл. Унтер-офицер успел в сумерках сходить к церкви осмотреть позицию. Ещё он велел всем повязать на концы ружейных стволов белые тряпки, чтобы целиться в темноте. Когда совсем стемнело, явился Бершов и вывел "отчаянных" из укрытия. Стараясь не шуметь, партизаны подобрались к храму и залегли за грудой битого камня. Вся правая сторона улицы сгорела, и открылся вид на Николу и на стоящие за ним склад и казарму. Окна последней были освещены: рота вечеряла. Между церковью и складом, едва заметные в темноте, ходили часовой с подчаском. Они не вступали друг с другом в разговоры, никуда не отлучались и службу несли исправно. От засады до караульных было около пятидесяти саженей.