- Вам холодно, - сказал он, и ей показалось, что он едва заметно улыбнулся. - Позвольте, я закрою окно.
Он встал, пересек комнату, и, пока он возился с оконными задвижками, она вдруг поняла, что должна немедленно покончить с не дававшей ей покоя неопределенностью и удостовериться в его намерениях.
- Вы очень добры ко мне, гражданин депутат, - начала она, когда он вернулся за стол.
Он удивленно взглянул на нее.
- Стоит ли говорить об этом?
- Да, поскольку я должна сказать вам, - не отрывая глаз от груботканой скатерти, продолжала она, - что настало время прощаться.
Она внезапно подняла глаза и успела заметить у него на лице выражение подозрительности, гнева и страха.
- Прощаться? - изумленно повторил он и нахмурился.
- Мы уже в Ниверне, - пояснила она. - Здесь моя родина и повсюду друзья.
- Друзья? Какие еще друзья? - осведомился он таким тоном, словно готов был немедленно подписать им смертный приговор.
- Назвать сейчас моих друзей означало бы подвергнуть опасности их жизни, а это недостойно по отношению и к ним и к вам. Я не хочу, чтобы вы делали выбор между чувством долга и своей совестью, я бы также не хотела появиться вместе с вами среди бела дня в Невере, где многие могут вспомнить и узнать меня. Что они подумают, увидев меня в вашем обществе? Вы окажетесь скомпрометированы и…
- Скомпрометирован! Ха-ха! - прогремел по комнате его презрительный смех. - Кто это, интересно, в Невере осмелится скомпрометировать меня?
Она задумчиво улыбнулась и медленно покачала белокурой головой.
- Вашему мужеству, я бы даже сказала, бесшабашной отваге, можно только позавидовать, гражданин. Я и так уже в неоплатном долгу перед вами, чтобы вдобавок ко всему позволять вам рисковать ради меня своей жизнью.
- Довольно об этом сейчас, citoyenne! Я ничем не рискую. А если и рискую, то что с того? Я распоряжаюсь своей жизнью по своему усмотрению и ни у кого не спрашиваю на это разрешения. Мы, свободные люди новой Франции, не нуждаемся ни в чьих разрешениях для своих действий. Все это осталось в прошлом, вместе с канувшей в небытие тиранией, - закончил он в своей обычной, слегка сардонической манере.
- Однако ваше великодушие ничуть не обманывает меня, - решительно взглянув на него своими зелено-голубыми глазами, проговорила она, - и поэтому мы расстанемся сегодня же вечером.
Он наклонился к ней через стол, и его лицо помрачнело и, как ей показалось, слегка побледнело.
- Вот так новость, citoyenne! Вы говорите, сегодня вечером? Ну-ну! А куда же вы собираетесь, позвольте спросить вас?
- Этого я не могу вам сказать.
Он рассмеялся.
- Иначе я не отпущу вас, - яростно, словно собака, у которой отнимают вожделенную кость, прорычал он, но тут же сменил ставший чересчур откровенным тон и продолжал уже более спокойно: - Я хотел сказать, что не позволю вам рисковать собой. Простите мою настойчивость, citoyenne, но я не для того спас вас от гильотины, чтобы вы так безрассудно распоряжались своей жизнью. О нет! Поэтому я расстанусь с вами не раньше, чем удостоверюсь, что вам ничто не угрожает.
- Но вы говорили в Париже…
- Забудьте о том, что я говорил в Париже. - В его голосе вновь появились гневные нотки. - Запомните: мы будем вместе до тех пор, пока вы не окажетесь в полной безопасности.
Она почувствовала, как ее сердце сжалось от страха. Итак, она получила желаемый ответ. Его горящий взгляд, порозовевшие щеки и нахмуренный лоб говорили яснее всяких слов. Теперь у нее не оставалось сомнений, что перед ней был все тот же волк в человечьем обличье, каким она всегда его считала. Но почему он так осторожно, словно исподволь, подкрадывался к ней, своей жертве? Впрочем, на этот вопрос она не стала искать ответа, да и какая польза была бы для нее в том, если бы она узнала, что его тщеславие не позволяло ему вступать в обладание своей добычей без борьбы?
Однако внешне она никак не проявила обуревавшие ее чувства. На ее лице промелькнула было тень удивления, но она быстро скрылась за нежнейшей и приятнейшей из улыбок, которыми она прежде не удостаивала его.
- Ваше великодушие, гражданин… - она запнулась и смущенно опустила глаза, - …проявленное вами благородство… - опять запнулась она. - Простите, мне трудно говорить. Мне хочется плакать от благодарности. Но я хочу…
- О, оставьте! - умоляюще воскликнул он. - Вы еще не знаете, насколько я предан вам и на что готов ради вас, Клеони.
Его тонкая, изящная рука опустилась на ее руку, и она, внутренне содрогаясь от отвращения и проклиная себя за спектакль, который ей пришлось разыграть, приложила все усилия, чтобы не отдернуть ее.
- Позвольте мне уйти, - попросила она, вставая и заливаясь краской, что он истолковал совершенно превратно. - Я… я слегка смущена.
- Нет! Подождите! - вскочил он, сгорая от нетерпения и досадуя, что между ними совершенно некстати оказался стол.
- Завтра! - еле слышно прошептала она. - Мы поговорим об этом завтра. А теперь позвольте мне удалиться. О, я прошу вас!
Она едва не перегнула палку, изображая борьбу с якобы возникшим магнетическим влиянием его персоны - находись на месте ее собеседника кто-нибудь другой, это могло бы иметь самые плачевные последствия. Но Шовиньер, тонкий психолог, умел сдерживать свои порывы и знал, что мягкость и уступчивость - лучшие средства для достижения полной победы над женщиной.
Слегка вздохнув, он склонился перед ней в низком поклоне и, выпрямившись, обнаружил, что остался в одиночестве. Бесшумной тенью она выскользнула из гостиной, и он услышал только, как щелкнула задвижка в ее комнате. Он вновь вздохнул, улыбнулся и, сев к столу, налил себе вина.
А в это время мадемуазель де Монсорбье, едва не падая в обморок, стояла, прислонившись спиной к стене у себя в спальне, и, даже не помышляя о том, чтобы лечь в постель, прислушивалась к тому, что происходило в гостиной.
Через полчаса оттуда донесся звук отодвигаемого кресла и шаги, и она догадалась, что он принялся расхаживать взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Шаги приблизились к ее двери и замерли. У нее перехватило дыхание, и сердце ее учащенно забилось; дрожа, как осиновый лист, она ждала стука в дверь, но когда он, резкий и настойчивый, наконец раздался, она каким-то чудом сумела заставить свой голос звучать ровно и спокойно.
- Кто там? - отозвалась она.
- Это я, citoyenne, Шовиньер.
- Что вам угодно?
- Предупредить вас, что завтра мы отправимся в путь рано, - услышала она его ответ, последовавший после продолжительной паузы. - Карета будет ожидать нас в восемь утра.
- Я не опоздаю, citoyen. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, citoyenne.
Шаги удалились, и, не веря своим ушам, она услышала, как закрылась дверь его спальни. Она смогла перевести дух. Чем можно было объяснить такой поступок: желанием напугать ее или попыткой успокоить ее страхи и этим усыпить ее подозрительность? Она пересекла спальню и, как была, не раздеваясь, в дорожных сапогах, рухнула на постель. Часа два она неподвижно лежала, пристально вслушиваясь в звуки за стеной, и лишь убедившись, что все в доме погрузилось в сон, она наконец-то встала и сняла сапоги. Потом взяла в руку чадящую свечу, осторожно отодвинула задвижку, беззвучно открыла дверь и замерла на пороге, напряженно вглядываясь в темноту. Из соседней спальни доносилось негромкое похрапывание, - гражданин полномочный представитель крепко спал.
Держа свечу в одной руке и сапоги в другой, она на цыпочках прокралась через гостиную к двери, ведущей на лестницу, но на полдороге ее внимание привлек блеснувший в неярком свете свечи замок депутатского портфеля. Она остановилась в нерешительности, а затем, уступая овладевшему ею соблазну, подхватила портфель и сунула его под мышку.
В следующую секунду мадемуазель бесшумно выскользнула из комнаты, и ступени лестницы заскрипели под ее необутыми ногами. Внизу, в коридоре, она ненадолго помедлила, чтобы натянуть сапоги, осторожно, стараясь не греметь, отодвинула засовы задней двери и оказалась во дворе гостиницы. К ее ужасу, из распахнутой двери конюшни, несмотря на поздний час, струился свет, и там виднелся силуэт склонившегося человека. Тот тоже заметил ее и выпрямился, собираясь окликнуть.
Однако она опередила его:
- Эй! Как хорошо, что вы не спите! Иначе мне пришлось бы вытащить вас из постели, гражданин. Седлайте лошадь, да поживее.
- Лошадь? Да вы что? В такое-то время!
- Дело государственной важности, гражданин, - голос якобы секретаря звучал повелительно и строго. - Я должен срочно ехать в Невер по поручению гражданина полномочного представителя. - Псевдо-Антуан помахал портфелем перед носом конюха. - Поспешите, если не хотите иметь неприятности.
Конюх больше не задавал вопросов, и вскоре юный секретарь, своей посадкой больше напоминая охотника, чем клерка, спорым галопом умчался в ночь.
Глава V
Проснувшись утром, гражданин полномочный представитель не спеша побрился, с аристократической тщательностью уложил волосы, вышел в гостиную и, приоткрыв дверь на лестницу, прокричал, чтобы ему подали шоколад.
Дожидаясь, пока его распоряжение будет выполнено, он стоял у окна, глядел на меланхолично моросивший мартовский дождик и удивлялся тишине, царившей в спальне мадемуазель де Монсорбье. Наконец он решил постучаться к ней. Ему никто не ответил; тогда он дотронулся до двери и, убедившись, что она не заперта, резко распахнул ее. В комнате было пусто, и только слегка примятое покрывало на кровати напоминало о недавнем присутствии девушки здесь.
С потемневшим от гнева лицом он вернулся в гостиную, и его взгляд упал на то место, где он вчера забыл свой портфель. Там тоже было пусто; он торопливо обшарил все углы и, убедившись в отсутствии портфеля, бросился вон из комнаты, сметая все на своем пути. В дверях он столкнулся с несшей ему шоколад горничной, и ее крик и звон разбившейся чашки смешались с его проклятьями.
Он буквально скатился вниз по лестнице и набросился на хозяина с вопросами, обильно подкрепляя их угрозами отправить его на гильотину, если он попытается что-либо утаить.
Насмерть перепуганный хозяин поклялся старорежимным Богом и новоявленной богиней Разума, что ничего не знает об этом и впервые слышит об отсутствии секретаря гражданина полномочного представителя. Оказавшийся поблизости конюх поспешил ему на помощь, и, узнав, что произошло сегодня ночью, Шовиньер смерил беднягу столь свирепым и уничтожающим взглядом, что тот в страхе отшатнулся.
- И ты позволил ему уйти? Просто так? - процедил Шовиньер сквозь зубы и зловеще улыбнулся.
- Откуда я знал, что…
- Конечно, ты ничего не знал, свинья! А разве тебе не пришло в голову, что честный человек не крадется в полночь, как вор, тайком из дома?
На голову конюха обрушился поток непристойных ругательств, и, когда тот, во имя свободы, равенства и братства, попытался протестовать, Шовиньер пригрозил ему гильотиной.
- Ты вздумал повысить на меня голос, скотина? Ты захотел лишиться головы? Пока она еще у тебя на плечах, вспомни-ка лучше, куда он уехал?
Конюх наугад ответил, что юный секретарь ускакал в сторону Невера.
- Седлайте мне лошадь, - приказал Шовиньер, с трудом сумев взять себя в руки. Через десять минут он уже мчался по дороге к Неверу, оставив своего форейтора в гостинице и велев ему следовать за ним в карете.
Но не только исчезновение девушки оказалось причиной его ярости; куда больше его выводили из себя воспоминания о вчерашнем вечере, о ее хитроумной игре и о своем идиотском терпении. Как он мог, при его-то уме и проницательности, позволить этой якобы и в мыслях ничего такого не держащей, лживой аристократке обвести себя вокруг пальца? Что ж, когда он найдет ее - а он непременно сделает это, пускай ему придется перетряхнуть всю провинцию, - она узнает, каково играть с чувствами такого человека, как он.
Сегодня утром он действительно чувствовал себя как волк, от которого улизнул ягненок и который хищно облизывался, предвкушая, с каким удовольствием он настигнет свою жертву и насладится ею.
Всего лишь один раз, в Руже, он остановился, чтобы съесть кусок хлеба и выпить стакан разбавленной виноградной водки, и незадолго до полудня достиг наконец-то цели своего путешествия. Сразу по прибытии в Невер он нанес визит президенту местного революционного комитета, тучному и хромоногому дубильщику по имени Дезарден, и сообщил ему о случившемся. По словам гражданина полномочного представителя, его бумаги прошлой ночью похитил его же секретарь, который находился при нем сравнительно недолго и который, как он теперь догадывался, был девицей - без сомнения, аристократкой, - переодетой в мужское платье. Из Ла-Шарите, места, где это произошло, она направилась, предположительно, в сторону Невера. Ее надо найти и задержать во что бы то ни стало. Дезардену было велено созвать всех агентов комитета безопасности и обязать их немедленно разыскать воровку.
- И пусть они пошевелятся, - напоследок заявил Шовиньер. - Иначе я проучу их, клянусь святой гильотиной!
После этого проголодавшийся депутат направился обедать в гостиницу "Солнце", куда вскоре прибыла и его карета.
В рвении агентов комитета ему, впрочем, не пришлось усомниться. Уже на другое утро, возле Шатильона, была поймана лошадь, на которой уехала мадемуазель де Монсорбье, а чуть позже, в болоте неподалеку от Совиньи, нашли черный дорожный плащ, сапоги и прочие предметы туалета, которые, как подтвердил Шовиньер, принадлежали ей, а также пустой кожаный портфель с металлическим замком, украденный у депутата и опознанный им. Однако сама беглянка бесследно исчезла, и агенты высказали предположение, что она погибла.
- Болваны, женщины не раздеваются, умирая в придорожной канаве! - с презрением отверг их догадки Шовиньер. - Продолжайте поиски. Опросите всех, не появлялись ли в этих краях незнакомцы или незнакомки. Проявите свое усердие.
Агенты нехотя вернулись к исполнению своих обязанностей, недовольно пожимая плечами и называя между собой гражданина полномочного представителя упрямой свиньей, заносчивым грубияном, который ведет себя как аристократ и непременно плохо кончит.
Дни потянулись за днями, складываясь в недели; Шовиньер в бесплодном ожидании просиживал в гостинице, никуда не отлучаясь, словно начисто позабыв о делах, которые привели его в Невер, и вымещал свое настроение на всяком, кто осмеливался потревожить его угрюмое одиночество. Наконец Дезарден решился-таки напомнить гражданину полномочному представителю, что он прибыл в их город не только для этого.
Шовиньер сперва разразился проклятьями, призывая богов, как старых, так и новых, в свидетели того, что нивернезцам надолго запомнится его визит, однако затем пообещал завтра же приступить к исполнению своих обязанностей, а дело мадемуазель де Монсорбье отложить до лучших времен.
И он выполнил свою угрозу. В апреле вся провинция содрогалась при одном упоминании имени своего бывшего земляка, которого в прошлом - чем бы он тогда ни занимался - нельзя было упрекнуть ни в чрезмерной жестокости, ни в кровожадности.
Вместе со всей своей инквизиторской параферналией он передвигался из города в город, кровопролитием безжалостно прокладывая путь учениям золотого века Разума, а поскольку революционный дух в Ниверне всегда отличался умеренностью и терпимостью, то неудивительно, что для человека в его настроении нашлось здесь немало работы.
К концу месяца волна революционного террора докатилась до Пуссино, небольшого городка, расположенного в холмистой местности, и невозможно описать ужас, охвативший его жителей, и без того изрядно напуганных событиями в своей провинции, когда они увидели жуткий кортеж Шовиньера. Военный эскорт сопровождал карету, в которой, лениво развалившись, ехал сам депутат, подпоясанный, в знак своих полномочий, трехцветным поясом. За ним тащилась телега, груженная выкрашенными в ярко-красный цвет деревянными брусьями, из которых предстояло собрать гильотину. На этих деревяшках восседал тучный, подслеповато щуривший маленькие глазки, флегматичный человек, один вид которого заставлял содрогнуться горожан, догадывавшихся о выполняемых им обязанностях. Телегой правила неряшливая нечесаная толстуха, такая же флегматичная и безразличная ко всему окружающему.
Революционный комитет Пуссино, избранный по указаниям из Невера год назад, но так и не начавший свою деятельность, срочно собрался в небольшой городской ратуше, выходившей на рыночную площадь, где плотники уже начали сколачивать эшафот. Испуганно переговариваясь, члены комитета не менее часа прождали грозного представителя Конвента, который прибыл, чтобы вывести их сонный городок из революционной апатии, но сначала отправился пообедать.
Наконец он появился, надменный и бесцеремонный, и речь, с которой он обратился к ним, была полна нескрываемого презрения. Состояние дел здесь, в Пуссино, поразило его. В то время как вся Франция стонала и содрогалась в революционных судорогах, Пуссино, в самом ее сердце, погрузился в мирную спячку, весьма напоминая своим неторопливым жизненным укладом ненавистные старорежимные времена.
Все это показалось Шовиньеру настолько невероятным, что он не мог удержаться от внутреннего хохота, потешаясь над тем, какое пробуждение ожидает спящего.
Активная деятельность Шовиньера в последний месяц заставила несколько потускнеть образ мадемуазель де Монсорбье в его памяти, и он начал понемногу забывать об огорчениях, которые причинило ему ее поведение. Этому в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что ему было на ком оттачивать свое беспощадное остроумие, и, к счастью для горожан, к тому времени, как он прибыл в Пуссино, ему уже стало надоедать беспрестанное кровопролитие и выискивание новых и новых жертв. К нему начали постепенно возвращаться чувство юмора и философский взгляд на вещи, которым он втайне так гордился. Впрочем, запуганные члены революционного комитета ничуть не догадывались об этом, выслушивая страстную тираду, которую он произнес своим низким, слегка дрожащим, но полным едкого сарказма голосом.
Он начал с того, что сурово отчитал революционный комитет Пуссино, обвиняя его членов в лености и безразличии, и пригрозил им теми же мерами, которые они не спешили применять к своим согражданам.