Содержание:
Голос из камеры узника 1
Петля в сарае… 2
Предположения оправдались 3
Блюминг раскрывает секрет 5
Небольшое задание 6
Встреча на тропе 6
Сигнал дан 7
Воскрешение из мертвых 8
Досадное недоразумение 8
Огни "Черной кошки" 9
Голованов сбрасывает маску 10
Ревность Рекса 11
Скелет в подвале 11
Пташка и орел 13
Бумажный шарик в мусорной урне 13
Просчет 15
Примечания 15
Ц-41. Из записок разведчика
Едва автобус свернул направо, как лес сразу же расступился, и дорога побежала вниз, навстречу ослепительно яркой долине. Солнце пробилось сквозь плотные облака и вызолотило долину, сады и белоснежные украинские хаты. А дальше опять густая зелень карпатских лесов и до самых туч - горы.
- Дом отдыха? Нет, недалеко. А пока, добро пожаловать! - гостеприимно пригласила нас полногрудая хозяйка сельской закусочной.
Пришли местные селяне, и небольшой зальчик закусочной сразу ожил. Начались расспросы, знакомства.
- Вы из Вологды? Добре! У вас ведь тоже богатьски леса…
- Урал? Урал - дуже гарно!
- Що? Из Рязани? - удивился седой дед. - Ни, правда? Олесько, гей до Миколы, нехай ту писульку тащит… Да швидче…
Совершенно неожиданно мы, двое рязанцев, оказались в центре внимания. Все приставали к деду и к нам: в чем дело? Но дед только многозначительно отмалчивался да слегка косился на висевшую на его груди до неузнаваемости затертую медаль. А мы в недоумении пожимали плечами.
Но вот появился Микола, молодой парень лет девятнадцати, и протянул мне желтую, полуистлевшую бумажку с еле заметной карандашной записью. Мы не без труда прочитали:
"Уже объявлено, что завтра приговор приведут в исполнение. Видно наши близко, не до меня эсэсовцам. Умираю, но не сдаюсь, милая, дорогая Родина. Передаю эту записку с надежным человеком, у которого хранятся также и письма, написанные здесь, в одиночке. А под Коломыей, в лесу, там где была стоянка партизан, под пнем сожженного молнией дуба зарыты дневники. У этого человека есть план, где они лежат. Рязанец майор Блохин. 1944 г."
Всего лишь минуту назад бурливший зал притих - куда делось оживление. Все опустили глаза, будто были виноваты перед неизвестным майором. А стенные часы-ходики тревожно отстукивали: "Вот так, вот так, вот так…"
- История! - нарушил, наконец, тишину кто-то.
И сразу все заговорили:
- Он погиб?
- Где же дневники?
- Интересно, жив ли тот, кто хранил все это?
А дед самодовольно улыбался в седые усы: "А, мол, какой новостью вас угостили! Не ждали!"
А в глазах лукавые искорки… Сразу видно - что-то еще знает.
Мы вдвоем не поехали в дом отдыха, на несколько дней остались в селе. История с Блохиным захватила нас. Решили искать.
Седоусый с Миколой повели нас в сельсовет. Там нас долго расспрашивали, кто и откуда, куда и зачем. А когда дед удостоверился, что мы "совсем свои" и один из нас журналист, он вскочил со стула и, увлекая за собой Миколу, по-военному строго приказал нам:
- Гей за мной, хлопцы!
Оказалось, что письма Блохина хранятся у деда…
Совсем недавно Микола, его сын, во время пожара в одинокой лесной сторожке обнаружил оцинкованный патронный ящик. В нем и оказались эти записи.
- Берите, хлопцы, и храните, - проговорил дед, строго глядя нам в лицо. - Бачьте, який был вояка… Гарный!
Голос деда дрогнул.
- Царствие ему небесное! А дневники… Схема, вот она, бачьте, сами ищите, где похованы.
Мы поехали в Коломыю и по схеме без особого труда разыскали дневники.
Весь отпуск прошел за разбором рукописей.
Когда была прочитана последняя страница, мы решили опубликовать дневники, нарушив несколько хронологию записей.
Голос из камеры узника
Я схвачен!
Неужели гитлеровцы напали на след нашей ловушки?
Эх, и почему не уничтожили эту гадину Хламовского! Наверняка все это дело его рук…
А с жизнью расставаться все-таки жаль, жаль!
Милая Оленька! Ты помнишь, как мы встретились с тобой впервые?
Я как сейчас помню.
Большая школа, занятая под госпиталь, на Советской площади в Рязани… Я на костылях стою у стены и наблюдаю, как молоденькие девушки роют бомбоубежище…
И вдруг в нескольких шагах от меня прошла неземной красоты девушка. Будто из сказки. Это была ты… Вместе с подругой вы несли на носилках песок. Я просто онемел от восхищения. И уже в следующий момент готов был бросить костыли и бежать за тобой…
У меня захватило дух, когда я увидел тебя и назавтра. Но тебя окликали со всех сторон такие же, как и я, раненые, только побойчее на язык, а "ходячие" даже пытались завести знакомство.
Ты сама заговорила со мной! Помнишь, я уронил из рук спички, а нагнуться за ними не мог, и беспомощно топтался, скользя на разъезжающихся костылях. Ты заметила это, опустила на землю носилки и подошла ко мне. С этого все и началось…
Сейчас ты, милая, ждешь меня, надеешься. А я вот в беде…
Наш человек, который работает здесь, приносит мне бумагу, карандаш. Он рискует жизнью, подставляет голову под пулю. И от этого еще больнее. Но не писать я не могу.
Я часто, Оленька, говорю с тобой во сне и наяву. Только ты голоса моего не слышишь. Он тонет здесь, в этой проклятой камере.
Стоп, милая, шаги в коридоре. Наверное, опять на допрос…
Снова били и пытали, где партизанские бригады.
Конечно, молчал.
Но меня мучает не это, другое: как это все случилось?
…По заданию нашей разведки я пробрался в шпионскую ставку фон Эгарда и "выдал" им данные о партизанах. Разумеется, эти данные были устаревшими или такими, которые не представляли особого секрета. А вскоре фон Эгард поручил мне вернуться в отряды под видом бежавшего из лагерей советского военнопленного и установить связь с немецкими агентами. Разведцентр уже давно не получал от них никаких сведений.
И вот я в партизанском краю. Постепенно устанавливаю связь и отбираю у разведчиков врага сведения, предназначенные для передачи в ставку Эгарда. Делалось это так. После обмена паролями я оставлял шпиону крохотный блокнотик, выданный мне немецкой разведкой, и просил записать мне на память его "любимую песенку", которая заключала в себе данные о партизанских отрядах, их командирах, вооружении. При этом разведчику не всегда удавалось зашифровать нужные данные: текст и размер песни стеснял, не давал простора. Тогда неподходящее слово заменялось другим. Затем блокнотик снова возвращался мне, и я давал шпиону инструкции из центра.
Вот этот "песенный сборник" я и должен был доставить в ставку Эгарда.
Все шло хорошо. Мне оставалось отобрать сведения только у одного агента - Хламовского. Он обосновался в самой дальней от главного партизанского штаба бригаде. И вот я пробрался туда. Разыскал склад боеприпасов, где пристроился Хламовский. Захожу в землянку командира, представляюсь:
- Артиллерийский техник Коршунов. Прибыл для оказания помощи, если в таковой нуждаетесь.
- Очень приятно! - поднялся мне навстречу бородатый, молодой еще человек.
Еще двое остались сидеть на нарах.
- Правда, пока был в плену, малость подзабыл свою специальность, но как-нибудь справлюсь, - добавил я, оглядываясь при этом по сторонам.
Эти слова были моим адресным паролем, на который в удобный момент должен был объявиться агент.
- Ничего, вспомнится, - протянул бородатый.
Один из сидящих на нарах беспокойно заерзал.
- Знакомьтесь, - взял меня бородач под руку. - Попов, начальник особого отдела.
Я отметил про себя отличную работу нашей разведки: уже успели сообщить из главного штаба.
- А это - Хламовский, старшина обоза, - указал командир на худощавого, пожилого человека.
Я похолодел. Передо мной сидел опытный провокатор немецкой разведки! Вот, где мы встретились с ним! Совсем не ожидал. А он - тем более.
Несколько лет назад, когда я находился во фронтовом тылу у немцев, меня не без основания заподозрили, что я - подставное лицо. Бросили в камеру, пытали. Я не сдавался и твердил, что душой и телом предан империи Гитлера. А этот тип, сидевший в одной со мной камере, напутствовал меня, чтобы я ничего не выдавал немцам, стойко держался перед палачами. И все твердил, что он тоже коммунист и умрет, но не предаст своих…
- Здравствуйте, товарищ Хламовский, - задержал я в своей руке его трясущуюся ладонь.
Он был бледен, как полотно, нижняя губа мелко дрожала. Горлом он делал глотательное движение, словно силясь проглотить подступающий комок. Но вот Хламовский овладел собой и даже улыбнулся:
- Очень приятно познакомиться!
…Вечером мы встретились. Он, конечно, понимал свое положение и откровенно сказал:
- К чему эта комедия с песнями? Лучше скажите: когда собираться на виселицу?
Я ответил, что это будет зависеть от него. Напишет песню - поживет, а откажется - может рыть себе могилу сейчас же.
И он трясущимися руками записал мне в блокнот слова популярной "Катюши".
Все эти "песни" мы по своему "обработали" в главном партизанском штабе. Осторожно извлекли из блокнота листочки, переписали их заново, удалили из них "неугодные" нам слова и тем исказили данные о партизанских отрядах. "Обработанные" таким образом песенки мы аккуратно пришпилили в блокнот - комар носа не подточит. И я отправился с зашитым в ватник "песенником" в шпионскую ставку фон Эгарда.
В ставке меня принял какой-то майор. Передал блокнотик для расшифровки и принялся расспрашивать о моих впечатлениях, о боевой жизни партизан в Карпатах. Внезапно зазвонил телефон. Майор взял трубку и помрачнел. Не успел он положить ее, как двое дюжих молодчиков завернули мне руки и поволокли в подвал…
Ах, как жаль, что мы не взяли сразу же Хламовского!
Несомненно, это он успел предупредить. А наши проморгали, плохо следили за ним.
А может я ошибаюсь?
Нет, не должно быть!
…Опять шаги. Кончаю, на сегодня хватит…
Петля в сарае…
…1943…
Недавно немного поцарапало. Лежу в партизанском лазарете.
Времени свободного уйма. Пользуюсь случаем и возобновляю свой дневник. Многое, очень многое припоминаю с трудом - некоторые детали память уже растеряла. Правда, не обо всем из моей новой профессии и писать можно. Я расстался с музыкой, оставил дирижерство и сделался… разведчиком.
Сейчас становится смешно, когда вспомнишь, как это случилось…
Зима. Полк выдохся на марше. Ребята едва добрались до теплых хат, как тут же свалились замертво. Изморились. Командир полка вызвал меня и приказал с двумя музыкантами нести дозор у перелеска, что в километре от деревни.
Заняли мы пост, сидим. Кругом тишина. Дремлют деревья. Месяц будто запутался в ветках сухой березы, висит над головой, подсматривает…
Вдруг слышу: справа снег поскрипывает. Толкаю бойца. Тот недоуменно пожимает плечами: мол, никого, как будто, нет. Прислушиваюсь снова - кто-то идет. Поднялся и осторожно направляюсь в сторону подозрительного шороха. И вдруг вижу: из кустов вышел человек и торопится в сторону деревни.
- Руки вверх! - кричу ему.
- Ты что, с ума спятил? - спокойно отвечает он мне по-русски. - "Руки вверх…" Так свои своих перестреляем, немцам никого не оставим…
- Руки вверх! - уже не так уверенно повторил я.
- Вот болван попался! - выругался он и смело направился прямо на меня. - Я те вот вмажу промеж глаз, будешь у меня знать!
Я оробел. Стою и не знаю, что делать. Не успел опомниться, как он метнулся на меня и одним ударом свалил в снег. С ужасом почувствовал я железные пальцы на своем горле.
Отчаянность положения мигом отрезвила меня. Я изо всей силы ударил ему коленом в низ живота. Он на секунду выпустил меня… И мы закружились в снегу.
Тем временем подбежали свои.
За поимку крупного шпиона командование объявило нам благодарность.
Спустя несколько недель мне удалось привести еще одного "языка" - немецкого офицера, - и я был награжден орденом Красной Звезды. С тех пор меня уже никто в полку не окликал шутливым "капельдудка", а все почтительно величали "специалистом по языкам".
Вскоре мне предложили принять взвод пешей разведки.
В 1942 году, когда я был уже начальником разведки полка, меня вызвали в штадив.
- Вы знаете нашу Спортсменку? - спросил меня человек в штатском.
Я утвердительно кивнул.
Это была сотрудница разведотдела штаба дивизии. Звали ее почему-то Спортсменкой. Мне дважды пришлось переводить ее через передний край. Вот и все, что, собственно, я знал о ней. Да, пожалуй, и едва ли кто другой знал о ней больше. Даже у всегда сдержанных разведчиков она слыла молчуньей.
- Понимаете, товарищ Блохин, нас интересуют данные о немецких частях, стоящих поблизости. Не найдется у вас человека из Кургановки. Ее бы там пристроить…
Я ответил, что такого разведчика у нас нет. Но есть один мальчик Саша, позавчера пришел с той стороны. Принес нам полевую сумку немецкого офицера. Говорит, русский военнопленный послал. А в медсанбате лежит раненый солдат нашего полка, как раз из Кургановки. Сразу опознал мальчишку. Так что нет никаких сомнений в надежности маленького проводника.
- То, что у вас таких сомнений нет, нас еще не убеждает, товарищ Блохин, - иронически заметил человек в штатском. - В таком деле надо действовать наверняка, не доверяться первому попавшемуся.
Мое предложение было отвергнуто.
Но у меня закралось сомнение…
"В последнее время противник безошибочно накрывает огнем наши батареи, постоянно обстреливает командные и наблюдательные пункты. И из каких? - из дальнобойных орудий. Прямо "в яблочко" кладет. Не успеем сменить позицию - уже засек… Не Спортсменка ли этому виной?"
…Темной дождливой ночью мы сидели в блиндаже - Спортсменка, старшина Моргунов, человек в штатском и я. Еще раз уточнили маршрут, сверили часы. Пора.
Впереди Моргунов, за ним Спортсменка, я - последним. Человек в штатском остался в блиндаже. Миновали проволочные заграждения, прикрывавшие подход к обороне со стороны болота, начался низкорослый кустарник, а дальше - топь…
Через два часа на небольшой полянке сделали привал. Спрашиваю спутницу, не устала ли.
- Что вы! - шепчет она мне на ухо. - В таком деле не устают.
Продолжаем путь.
…Вот мы и на той стороне. Впереди еле различимы силуэты домов спящей Кургановки. Спортсменка точным движением скинула плащ-палатку, передала ее мне и, не по-женски крепко пожав руку, свернула с тропы вправо, к огородам. Мы провожали ее глазами.
От ближайшего куста вдруг отделилась тень и направилась в нашу сторону. Моргунов вскинул автомат.
Спортсменка удалялась от нас, тень приближалась… Вот она совсем рядом. Это был Саша. Я обхватил его обеими руками, отпустил и легонько подтолкнул в спину.
Он пошел по следу Спортсменки.
Прошло десять дней. Настал срок возвращения разведчицы. Мы опять сидели с Моргуновым на болотной поляне и ждали.
Но она не пришла.
Не вернулась она и на следующий день. Не было и Саши.
И только спустя неделю Спортсменка перешла наш передний край без предупреждения.
А несколькими часами позже, запыхавшийся, возбужденный, прибежал Саша.
- Спортсменка пришла не одна, - заикаясь от волнения, проговорил он. И зачастил, как из пулемета, видно боясь, что его перебьют: - Кого-то привела с собой… По дороге целовались…
Саша рассказал и многое другое. В Кургановке у Спортсменки оказались знакомые.
"А человек в штатском требовал проводника?.." - невольно подумал я.
Разведчица уверенно пересекла огороды и постучалась в дом… к полицаю Хлыстову. Из-за дверей ее окликнули. Она назвала какую-то цифру, и дверь отворилась.
У меня похолодела спина. "Вот оно что!"
В доме ее уже ждал какой-то человек в военном, но без погон. С ним они в ту же ночь уехали. Куда - он, Саша, не знает. Появилась Спортсменка только через две недели.
Оказалось, что как раз в этом-то доме и жил тот военнопленный, от которого принес полевую сумку Саша. Как я понял из его рассказа, это был не военнопленный, а наш солдат, тяжело раненный в сорок первом при отступлении. Ему разворотило нижнюю челюсть и перебило язык, а иногда, как выразился Саша, и "падучая болезнь" нападала. Он остался в селе. "Из сердобольства" этого калеку "приютил" у себя бывший крепенький середняк, а ныне полицай Хлыстов, нарек его Митряем и сделал из него рабочую скотину.
Никто в доме Хлыстова Митряя и за человека не считал. При нем говорили обо всем не таясь, а посторонние даже и не знали, что он слышит их. На него просто не обращали внимания - быдло, да и все. Митряй смирился со своим положением, но только внешне. В душе он остался человеком. И никто не подозревал, что за маской тупого безразличия к безжалостным ударам судьбы тлеет выстраданный, вымученный огонь.
В тот день, когда Спортсменка вернулась после двухнедельного отсутствия в дом Хлыстова, к ней пришло трое незнакомых людей. Между ними произошел интересный разговор. Митряй в это время был занят на кухне засолкой мяса и все слышал.
А потом, встревоженный, забежал к Саше и давай размахивать кулаками, грозить в сторону дома Хлыстова. Намычавшись вдоволь, Митряй стал водить ногтем по столу, послюнявил палец и сделал вид, что перелистывает книгу.
- Письмо! - догадался мальчик.
Митряй с улыбкой закивал ему и указал рукой на восток.
- Нашим. Письмо нашим! Понятно, - засуетился Сашка в поисках бумаги и карандаша.
Митряй погнал к болоту хозяйскую корову. Туда пробрался и мальчик. Там, на болоте, Митряй начертил на бумаге своим корявым почерком:
"Все энтие сволочи. Через неделю пойдут шпионить. Михайлов какой высокий, рыжий, будет паскудить в Калиновке. Поищите, там еще есть дедушка Максим, помогать будет. Другие двое в Калугу путь держат. А какая баба, она сегодня пойдет. Не одна. Говорит ровно через месяц Блюминг придет. Энтот, видно, у них за главного. Смотрите в оба, мой хозяин… смерть врагу…"
Дальше в записке ничего разобрать было нельзя - бессвязные слова, причудливые каракули.