- Ах, если бы ты знал, как она хороша, как прекрасна и молода!.. Понимаешь, кажется, когда смотришь на нее, то забываешь, что ты тут, на земле, а не где-нибудь в другом, лучшем мире… И вдруг к ней… ездит на свидания по ночам герцог Бирон!.. Нет, это пережить невозможно…
XIV. КОМУ ГОРЕ, КОМУ УДАЧА!
Митька иронически усмехнулся и спросил:
- Да ты почем знаешь об этом? Ты разве видел ее?
- Видел… - ответил Соболев.
- И влюбился?
- В нее нельзя не влюбиться!.. Стоит лишь увидать…
- Да не может быть!
- Клянусь тебе.
- Но где же ты мог ее видеть?
- Да ведь я из-за этого и опоздал на заставу.
- А-а! Ты из-за этого опоздал на заставу!
И мало-помалу Митька своими вопросами заставил Соболева рассказать подробно, как он случайно заглянул в щель частокола, как увидел сад и как, наконец, показалась в этом саду та, которой он не забудет уже всю жизнь и которую "отнял у него" герцог Бирон.
- Понимаешь, видал я девушек и женщин до сих пор, - рассказывал Иван Иванович, - но все они - ничто пред нею…
- Так, брат, все всегда думают, - усмехнулся Жемчугов.
- Нет, Митька, я - не "все"!.. Уверяю тебя: такой, как она, другой нет и не может быть на свете.
- И это все говорят… тоже…
- Ну, мне все равно… теперь я знаю, что все погибло для меня, а там пусть говорят, что хотят… Ты знаешь, я теперь рад, что попал в Тайную канцелярию и что мы сидим теперь в каземате.
- Ну, ты за себя говори, а меня оставь! Я хочу выбраться как можно скорее.
- А мне все равно… теперь для меня все кончено… не жить мне больше!..
- Отчего же не жить?
- Пусть делают со мной, что хотят!.. Пусть взводят, какие хотят, обвинения - я оправдываться не буду… Все кончено…
- Ну, погоди еще!… Может быть, тебе так только показалось, а на самом деле оно и не так вовсе… Ты мог ошибиться домом.
- О, нет!.. Сад принадлежит именно к забытому дому, куда входил герцог…
- Ну, что ж, и это ничего… все-таки тебе это не помешает познакомиться с твоей красавицей.
- Но это невозможно!
- Для истинной любви ничего невозможного нет.
- Ты думаешь?
- Истинная любовь творит чудеса.
- И ты думаешь, что мне удастся пробраться к ней?
- Отчего же нет?
- Но герцог!
- Что герцог?
- Ведь все-таки она принадлежит ему.
- Если это и так, то, как ни грустно, все-таки тут ничего нет такого ужасного!.. Ведь она не знает о твоей любви, ни даже о твоем существовании.
- А ты можешь себе представить, что она когда-нибудь узнает?
- Отчего же нет? Говорю тебе…
- Ну, тогда я хочу жить!..
- Вот то-то и оно!..
- Ты мне обещаешь помогать?
- Обещаю.
- Благодарю тебя! Ты знаешь, мы были до сих пор друзьями, но теперь ты мне такой друг, такой друг!.. Я просто тебе сказать не могу, какой ты мне друг… Но только вот что, Митька милый: дай ты мне одно обещание, одно обещание - крепкое свое слово, что ты не станешь рассказывать о моей любви - понимаешь? - никому, что это останется тайной между нами до гроба!..
- Постой! Почему же тайной?
- Так… чтобы никто не знал…
- Ни даже та, которую ты любишь?
- Тсс… и не говори об этом, и не смей!
Дверь в это время отворилась, и грубый голос крикнул:
- Дмитрий Жемчугов, к допросу!
Митьку вывели из каземата или - вернее - сделали только вид, что вывели, а на самом деле это была лишь комедия для него.
Его встретил в дежурной комнате Шешковский, который был дежурным сегодня в канцелярии на ночь и которому надоело сидеть одному. Поэтому он послал за Жемчуговым в каземат под предлогом допроса. Впрочем, тут играло также роль и нетерпение Шешковского узнать поскорее подробности дела.
- Ну, что, разузнал? - спросил он как только вошел Жемчугов.
- Все до ниточки, - ответил тот и передал все подробности, рассказанные Соболевым.
Шешковский весело потер руки от удовольствия и воскликнул:
- Ведь если все это подтвердится, то его светлость герцог Бирон в наших руках.
- Надо только Соболева высвободить. Понимаешь, он со своей влюбленностью, золотой человек, будет в наших руках, - сказал Митька.
- Да, он будет полезен, - согласился и Шешковский.
- Ну, еще бы!.. Так вот надо, чтобы Андрей Иванович постарался о нем завтра же.
Шешковский подмигнул Жемчугову и успокоительно произнес:
- Постараемся!
XV. ГЕРЦОГ БИРОН
Эрнст Иоганн Бирон, избранный, по настоянию императрицы Анны Иоанновны, в 1737 году герцогом Курляндским после смерти герцога Фердинанда, не оставившего потомства, возвысился не в силу каких-либо своих дарований или талантов, а ввиду невероятного счастья, которое выпало на его долю в жизни.
Он решительно не имел никаких нравственных качеств для того, чтобы стоять во главе правления над Россией. От природы он был труслив, мстителен и обладал менее, пожалуй, чем средним умом. Одно у него было исключительным, а именно: он цепко и ревниво умел обставить личные свои интересы и с необыкновенной последовательностью приносить в жертву этим личным интересам все, что было только в его власти. А так как в его власти была целая Россия, то она должна была вся служить господину всесильному герцогу.
В истории России случалось, что, словно ей в наказание, возвышались и получали огромную власть люди мелкие, трусливые и шумные, делавшие все возможное для самовозвышения и употреблявшие на это всю силу своей огромной власти, но падавшие затем с высоты, на которую они взбирались не по праву, как с сокрушенной ударом молнии башни.
Герцог Эрнст Иоганн Бирон, возвеличенный волею императрицы Анны Иоанновны, "управлял" Россией в качестве председателя рабски послушного ему кабинета министров.
Его управление было жестоко, и эта жестокость проявлялась особенно тогда, когда дело касалось личности самого Бирона. Все русское не только поносилось невозбранно, но даже такое поношение поощрялось. За поругание православной веры не взыскивалось и даже оскорбление величества только тогда каралось, когда оно связано было с какой-нибудь выходкой против герцога. Что же касалось - не говоря уже об оскорблении самого герцога, - малейшего неблагоприятного отзыва о нем, то за такое деяние мучили беспощадно и подвергали разорению, заточению, а то и смертной казни. Ни положение, ни заслуги пред отечеством не могли защитить людей, навлекших на себя неудовольствие временщика.
Этот временщик, Эрнст Иоганн Бирон, зазнавался до того, что "трактовал" от имени России с иностранными государствами, принимал иноземных гостей, с которыми разговаривал его брат, как бы уполномоченный от властелина российской империи, каковым почитал себя Бирон.
Он учредил особый "доимочный приказ" и безжалостно выколачивал недоимки, обращая их не в государственную казну, а в секретный фонд. Имевшиеся в его распоряжении секретные деньги Бирон тратил исключительно на то, чтобы упрочивать свое положение, свою личную власть, и покупал на эти деньги льстивые похвалы себе, в особенности, у людей, которые были возле государыни.
Эти его клевреты, купленные на казенные деньги, конечно, связывали собственное свое благополучие с благополучием всесильного герцога и старались служить ему, доходя до лакейской угодливости.
У герцога Бирона был свой двор, и попасть к этому двору или просто быть хотя бы приняту там, считалось, если не более почетным, то гораздо более интересным, чем побывать в большом дворце императрицы Анны Иоанновны.
Заботясь исключительно только о себе и о своем благополучии, Бирон смотрел на каждое государственное дело только с точки зрения того, какую пользу это дело может принести ему лично.
Его дочь носила походя бриллиантовые браслеты в несколько тысяч ценою, сам он горстями швырял золотые, когда это приходило ему в голову, жаловал на галере гребцам, когда катался, вдвое против того, что давала сама государыня, и носился со своей персоной, заботясь о ее удобствах более, чем о нуждах российского государства.
Императрица Анна Иоанновна, окруженная клевретами Бирона, думала, что в России все обстоит благополучно, и не желала передать власть в другие руки, боясь, что будет хуже. Это боязнь чего-то неопределенного, худшего со стороны Анны Иоанновны укрепляла положение Бирона, пожалуй, еще прочнее, чем неизменное личное расположение государыни к временщику.
Носясь со своей персоной, Бирон капризно выбирал себе квартиру, каждый раз роскошно отделывая ее себе на казенный счет. В конце концов он поселился в малом летнем дворце Петра Великого, в Летнем саду.
Этот дворец был не особенно обширен, но поместителен, и главное его преимущество для герцога состояло в том, что он находился возле большого дворца, построенного Анной Иоанновной в Летнем же саду, со стороны Невы, для себя.
В этом месте, т. е. где теперь стоит решетка Летнего сада с часовней, при Екатерине Первой были построены для торжеств по случаю бракосочетания великой княжны Анны Петровны с герцогом Голштинским большая деревянная галерея и зал с четырьмя комнатами по сторонам. Зал имел одиннадцать окон по фасаду, вдоль набережной Невы. В 1731 году императрица Анна велела сломать этот зал и на его месте выстроить новый дворец. Он был одноэтажный, но очень обширный и отличался чрезвычайно богатым убранством, которое можно было видеть сквозь зеркальные стекла окон, бывшие тогда редкостью.
Таким образом, Бирон, поселившись в малом дворце Петра Великого в Летнем саду, находился по соседству с императрицей и жил с нею как бы в усадьбе, отделенной от остального Петербурга Невой, рекой Фонтанной и огромным Летним садом и Царицыным лугом, покрытым тогда кустарниками, прудами, фонтанами и дорожками.
Здесь Бирон чувствовал себя как бы в большей безопасности и отсюда мог как бы свободнее отдавать свои беспощадные приказания.
А эти приказания были беспощадны, потому что Бирон с самой пугливой подозрительностью и раздражительным самолюбием соединял неумолимую месть. Не было ничего легче, как навлечь его подозрение или оскорбить это его самолюбие нескромным словом. Ни один житель Петербурга того времени, да и не только Петербурга, не мог быть уверен, что с ним станется завтра, и вставший утром со своей постели человек не мог сказать с уверенностью, не придется ли ему ночевать в каземате на соломе.
XVI. ДОКЛАД
Начальник Тайной канцелярии, генерал-аншеф и сенатор Андрей Иванович Ушаков, явился к герцогу с докладом в определенный утренний час, оставив свою карету у ворот Летнего сада и пройдя через него пешком.
Стоявшие у входа во дворец Бирона рейтары отдали по воинскому артикулу генерал-аншефу честь, а гайдуки, толкавшиеся в прихожей с герцогскими скороходами, встретили Ушакова как своего, с глубоким поклоном, тем более, что среди них было трое, служащих в Тайной канцелярии.
Ушаков поднялся по лестнице в приемную, заглянул туда и, увидев, что она полна жаждавшими приема у герцога чиновными лицами, прошел в маленькую, знакомую ему, смежную с площадкой лестницы комнатку. Он не любил тереться на людях в приемной без толку, время у него было рассчитано, и он знал, что герцог примет его, не заставив ждать, а там, в приемной, сидели лица, которые приезжали туда целые месяцы подряд каждый день с тем только, чтобы иметь честь постоять в приемной Бирона и не быть принятыми.
В маленькую комнату к Ушакову вошел немец, не старый на вид, но и не молодой, хорошего роста и сильный по фигуре, с железным кольцом на указательном пальце правой руки.
- Добрый день, господин генерал! - проговорил он по-немецки, сильно картавя.
- Скажите, - спросил Ушаков, - это вы были, Иоганн, вчера с герцогом в лодке ночью и отправили ко мне в канцелярию какого-то человека?..
Немец нахмурил брови и ответил опять по-немецки:
- Генерал должен знать, что не имеет права меня ни о чем спрашивать, а я не имею права ничего отвечать ему.
- Но я спрашиваю для пользы герцога!
- Герцог сам сейчас будет говорить с генералом и скажет все, что нужно для пользы его светлости.
Этот короткий обмен русско-немецких фраз и не особенно дружелюбный тон их ясно показал, что между генералом Ушаковым и тем, кого он называл так просто "Иоганном", существовала, несомненно, подавленная вражда.
Из кабинета герцога раздался звонок, и Иоганн, приотворив маленькую, заделанную под обивку стены дверь, сказал Ушакову:
- Пожалуйте.
Андрей Иванович, не робея и не выказывая никакой особенной торопливости, вошел в кабинет.
Бирон сидел у окна, за письменным столом. На нем были сафьяновые туфли, чулки, короткие плисовые брюки, белая рубашка с раскрытым воротом, лиловый шелковый халат на белой подкладке и высокий французский парик.
- Здравствуйте, генерал, - любезно встретил он Ушакова. - Ну, кажется, у нас хорошая погода?
- По-видимому, да, ваша светлость! - улыбнулся Андрей Иванович с таким видом, будто относит эти слова не к солнечному дню, а к настроению самого Бирона.
- У вас много дел, генерал?
- О, нет! Самые пустяки! - ответил Ушаков тем тоном и теми словами, которыми всегда отвечали, отвечают и будут отвечать опытные докладчики, когда у них именно предстоит серьезный разговор с тем, кому они докладывают.
- Ну, тем лучше, если пустяки! - весело сказал Бирон.
- Сегодня ночью, по приказанию вашей светлости, был доставлен некоторый человек. Что прикажете с ним делать?
- А как его зовут?..
- Точный допрос и расследование еще не произведены… Кажется, захваченный на первом же допросе без пристрастия назвал себя как-то, но этому веру дать нельзя!
- А он давал какие-нибудь показания?
- Настолько сбивчивые, что понять ничего нельзя, так что даже нельзя было выяснить, при каких обстоятельствах он был взят.
Ушаков уже знал, что выяснение этих обстоятельств едва ли будет приятно Бирону, которому навряд ли захочется, чтобы начальник канцелярии, хотя бы и Тайной, знал, что он куда-то ездит ночью.
Уловка Андрея Ивановича, тем-то и державшегося, что он никогда не делал ни одной неловкости, произвела отличное впечатление на Бирона, и последний, совсем повеселев, снова спросил:
- Так вам даже не известно, при каких условиях он был взят?
- Насколько я мог судить, ваша светлость, Иоганн катался по Фонтанной на лодке, к нему пристал этот человек, они повздорили, и Иоганн именем вашей светлости отдал приказ арестовать этого человека.
- Да, вот именно так это и было! - подтвердил Бирон.
- И вашей светлости угодно подтвердить распоряжение Иоганна?
- О, да, я подтверждаю!
- Слушаю-с. Конечно, я не смею рассуждать о том, сколь опасно такое полномочие распоряжаться именем вашей светлости…
Бирон прищурился и усмехнулся.
- Ну, да, я знаю - господин генерал не любит моего Иоганна! - сказал он по-немецки.
- Я имею в виду только пользу службы и вашей светлости, - сказал как бы даже строго Ушаков. - Так прикажете допросить арестованного?
- Ну, что там допросить!.. Он болтает всякий вздор… просто немедленно надо без всяких разговоров кончить с ним и чтобы его не было!..
Это было сказано так определенно, что Ушакову и возразить было нельзя. Да это и было бы ни к чему, так как Андрей Иванович знал по опыту, что Бирон в таких случаях непреклонен, да и несомненно было, что тут герцогу требовалось хоронить концы в воду.
Участь Соболева была решена.
XVII. СТРУГ НАВЫВЕРТ
- Что еще у вас? - спросил герцог.
Андрей Иванович спокойно вынул свою золотую табакерку, понюхал табаку и ответил:
- Еще, ваша светлость, я хотел доложить о бароне Цапфе фон Цапфгаузене…
- Да, генерал… что такое было на днях об этом бароне?.. Он служит адъютантом в полку у моего брата Густава?
- Так точно, ваша светлость!
- И брат Густав, кажется, отзывался о нем хорошо?
- Я не рекомендовал бы вашей светлости этого человека.
- Отчего?.. Брат Густав очень хорошо отзывался о нем!
- Его превосходительство, генерал-аншеф слишком добр! - сказал Ушаков про Густава Бирона, который был награжден чином генерал-аншефа за отличие во время турецкой кампании, в Стоучанском сражении, открывшем Миниху ворота Хотина.
- Но брат Густав очень точен по службе и никогда не говорит напрасно! - возразил опять Бирон.
- Может быть, в службе? - вздохнул Ушаков. - Барон Цапф фон Цапфгаузен - безукоризненный офицер, но поведения и мнений он самых предосудительных…
- Даже предосудительных?..
- Насколько можно судить по его отзывам относительно вашей светлости.
- Что такое? - протянул Бирон, уже хмурясь.
Переходы от хорошего расположения духа к раздражительности были у него очень легки и часты, зато наоборот, от более обычной для его характера раздражительности он с большим трудом переходил опять в благодушное настроение.
Обыкновенно, когда на герцога находило это благодушное настроение, его старались поддерживать его приближенные, но Андрей Иванович Ушаков не был из тех, которые поступали так. Он, очевидно, не боялся раздражать герцога, когда это было нужно ему, начальнику Тайной канцелярии.
- Вчера вечером барон произносил в обществе двух человек и одной дамы хульные речи, отчасти на ее величество государыню императрицу и главным образом на вашу светлость.
Бирон сжал губы, что служило у него признаком готовящейся вспышки гнева.
Ушаков только этого и ждал.
- По какому поводу? - спросил герцог.
- Да по поводу того, что род баронов Цапфов фон Цапфгаузенов - древний немецкий род и известен своею храбростью.
- Ну, а Бироны?..
- А Бироны, по мнению барона Цапфа фон Цапфгаузена, получают чины только милостию императрицы, как подачки поварята на царской кухне.
- Он так и сказал это? - воскликнул Бирон.
- Так и сказал, ваша светлость, и привел в пример братьев вашей светлости, Густава и Карла.
Родовитость была самым больным местом для Эрнста Иоганна Бирона, дед которого был простым конюхом. Сам немец по происхождению, герцог покровительствовал немцам и при русском дворе как своим единоплеменникам, но это не мешало ему в душе питать самую непримиримую ненависть к родовитым дворянским немецким семьям из зависти, что он не мог принадлежать к ним. Для герцога Бирона не было большего оскорбления, как если кто-нибудь из представителей этих семей отзывался пренебрежительно о нем или о его братьях.
- Но это - неправда! - воскликнул он. - Ведь мой брат Густав заслужил свой чин на поле сражения, где отличился… Скажите вашему барону Цапфу, что он - мальчишка, не нюхавший пороха, а мой брат Густав…
- Но он особенно настаивал, ваша светлость, на генерале Карле…