5
Держали совет: где пригоже неприятеля встретить боем, как малые свои силы расставить. Комендант Овсянников крайние избы земляными накидями укрепил, на въездах уличных поставил рогатки для заслона от конницы. Все, кто свычен ружейному бою, по местам определены, порох роздан...
Ввалился в избу человек, в куржаке весь, в снегу. Башлык развязал.
- Васька, бес копченый, жив!! Уж видеть не чаяли! За двадцать-то ден мог бы гонца прислать!
- Двоих посылал, аль не дошли? Стало быть, вечная память казакам, товарищам погинувшим... - Порохов бросил треух в угол, тулуп расстегнул, повалился на лавку. Он почернел, обморожен, щеки запали. В тепле отяжелел, голова устало склонилась.
- Сказывай, каково гулялось? Все ль, окромя гонцов, воротились?
- Осьмнадцать казаков под снегом лежат... Четверо сильно поранены. Вишь, гулянка-то с пляскою была... Но и мы им пляс развеселый наладили, под бубенцы серебряны!
Поднялся с трудом, к двери пошел.
- Васька, ты не ранен?
- Э, безделка. Пуля вскользь по ребру погладила, а я щекотки боюсь, вот и ежусь.
У порога взял кожаную седельную суму, к столу принес - звякнула тяжко сума о столешницу.
- Трофеи, знать-то! - потянулся Репьев к завязкам. - Ба, деньги!
Порохов тускло, без радости глядел, как солдат горстью загреб из сумы серебряные монеты.
- Кого пограбил? - строго спросил Гореванов.
- Трофей, солдат верно баял. - Васька тер воспаленные глаза грязными пальцами. - Вишь, господь милостив к нам был, погоду наслал самую воровскую - буран, конской гривы не разглядеть. Мы сторонкою, себя не оказывая, в зад им зашли...
- В арьергард, - поправил Репьев.
- ...Наскоками хвосты им трепали. Выскочим из бурана, шум сотворим - и ищи-свищи. Да однова на обоз и натакались. Охрана не ждала нас. Покуда очухались драгуны, мы обоз погромили изрядно! У меня на деньги нюх, что у пса на мясо: возок под железом враз приметил, конвой саблями усмирили, офицера из пистоля...
- Сколь казаков оставил за те деньги? - спросил Гореванов.
- Девятерых не досчитались... Ох, братцы мои, какую силищу противу нас кинули! Убоялась царица Сакмарской станицы! Устрашилась паче ханства Крымского! Гордитесь, есаулы! Атаман, кличь сюды Фильку Соловарова, у него в Яицком городке родня завелась, пущай потолкует хитро. За это вот серебро ихнюю старшину подкупить бы, чтоб яицкие противу нас не ходили. Ей-бо, Ивашка!.. Да чегой-то вы рожи воротите?
Репьев ответил:
- Филька семью загодя в Яицкий городок услал, а запрошлой ночью сам убег.
Порохов лицом потемнел еще больше.
Репьев серебро лямкой увязал, к атаману подвинул. Стал у Порохова распытывать, каково неприятельских региментов устроение, сколь их число, артиллерия какая, когда на Сакмару ждать. От вялых Васькиных ответов надежды, какие и были, напрочь рушились.
Принялись было сызнова решать, какой заслон от ядер, от ружейного боя скоро воздвигнуть можно, и поднялся тут молчун Овсянников.
- Дозвольте, есаулы, мне сказать.
Говорил он столь редко, что и голос его забывали.
Вздохнул широкой грудью и ушиб есаулов тихим басом:
- Станицу без боя сдать надо.
Кто-то крякнул удивленно.
- Сдать! - припечатал Ермил. - Ино крови прольем реки, а конец все один. Сила и солому ломит, Сажай, атаман, на конь всех, кто усидеть может, и уводи отсель. Мы, мужики да бабы, да ребятенки, останемся на милость божью. Понятно, что выпорют, да на заводы вернут. Бедко, обидно, да иного никоторого пути нету.
Дума такая не у Ермила одного на уме вертелась... Репьев мундир обветшалый одернул, пригладил редкие волосы.
- Диспозиция такова, что викторию одержать нету нам никакой возможности. Ретирады ж сам осударь Петр Лексеич претерпел не единожды, кхе...
Гореванов нашел взглядом отца Тихона, он в уголке сутулился зябко.
- Что скажешь, отче?
- Молю владыку всевышнего и к тебе, атаман, слезно припадаю: да не прольется кровь невинная, напрасная. Уведи от Голгофы избранных тобой. Аз же грешный молиться буду за спасение ваше, покуда жив...
- Сам здесь остаться мыслишь?
- Достойно ли покинуть в день черный паству свою?..
Стомленный теплом, Порохов спал сидя, к стене привалясь. Топорщилась все еще мокрая от талого снега борода, брови и во сне озабоченно сомкнуты на переносье.
- Пущай отоспится, - вполголоса сказал Гореванов. - Ступайте, есаулы.
Поднялись. Но не уходили. Репьев за всех вопросил:
- Пошто свои мысли прячешь? Казаков да солдат увести согласный ли?
На отца Тихона кивнул:
- Слыхали? Поп остается, а атаману бежать? Кто уходить намерился, удерживать тех не буду, смертей напрасных сам не хочу.
- Не дело говоришь. - Овсянников покачал головой.
- Ступайте.
Уходили понурой чередой. От двери по полу стлался холодный пар.
- Ахмет, извиняй, брат, забыл тебя-то спросить...
- Пошто спрашивать? Ты остался - Ахмет остался, ты пошел - Ахмет пошел.
- А тебе чего, отец Тихон?
Поп, на спящего Порохова косясь, зашептал горячо:
- Христом-богом прошу, возьми с собою супругу мою... Сбереги агницу кроткую!
- А вот ты и будь казакам замест пророка Моисея, вкупе с Репьевым их ведите, и Фрося при тебе. Я ж - один. Смерть мне - во благо, ибо мертвые срама не имут...
Отец Тихон остановил атамана:
- Размысли здраво. Знаю, готов ты на муки за люди своя. Но умерь гордыню, раб божий. Иное мужество надобно днесь - мужество с собою совладать и уйти. Есаулы к уходу зовут не ради жизни твоей - дабы дело не умерло...
Благословил троекратно, шубенку на плечи воздел, растворился в холодном тумане дверей, словно в облаке.
6
Студеный северный ветер тучи разогнал и утих к утру. Чистая и морозная вставала над снегами заря. Атаман собрал старшин.
- Уходим, есаулы. В сторону сибирскую, в леса необжитые Доведите всем жителям: кто силу в себе чает от темна до темна в седле быть, ночевать в сугробе, всяки лишенья терпеть - пущай с нами. Табун станичный врагам не оставим, каждый коня запасного возьмет. Обоз нам - обуза, в седельные сумы покласть одежу и харч. Оружие чтоб в исправности! Ермил, порохи, свинец раздай людям ружейным, а что останется, в переметны сумы...
- Я тута останусь...
- Не можно того, Ермил. Сказнят они есаула.
- В есаулах я ходил без году неделя, авось до смерти не запорют. Уйти же не можно: пахарь я, не казак. Да и не один теперь: ден с пятнадцать тому повенчал нас поп Тихон со вдовою крестьянскою, а ейные робятенки малы, слабеньки... Останусь я.
Порохов горько усмехнулся:
- Хмелен будет тебе медовый месяц. С лаской и таской.
Гореванов нагнулся, вытащил из-под стола седельную суму, Пороховым привезенную.
- Возьми, Ермил. Деньга не бог - а бережет да милует. Схорони подале, пригодится народу станичному.
- А вам?
- У нас, брат, сабли дороже золота.
Бабы не выли - плакали молча. Мужики, хошь и мороз, шапки поснимали. Отец Тихон напутственную молитву произнес. Супруга его Ефросинья свет Кузьмовна с другими бабами поодаль стояла, и атаман с трудом заставил себя не глядеть в ее сторону. Во второй раз Фросю в бедах оставлял - стыд вечный казаку Гореванову...
Ермил Овсянников уходящим поклонился в пояс.
- Исполать вам, атаман с есаулами, что роздых нам был, что воли мужик понюхал сладкой. Прощевайте, дай вам бог удачи.
И атаман ему, а потом народу на четыре стороны поклоны отдал:
- Не поминайте лихом. Коль живы будем, весть дадим.
- Храни тя бог, атаман, - отвечали ему. - Сыщешь место укромно да пашенно, не забудь!
Впереди Порохов плетью взмахнул, свистнул. Двинулись всадники. Прости-прощай, вольная станица...
Чисто небо, да короток зимний день. За спиною заря еще теплится, а впереди в морозном тумане сумерки уж грядут. И слава богу: дозоры яицкие во тьме миновать бы, исход свой не оказать, хотя б на день отдалить разгром покинутой станицы. В степи мороз, на сердце холод...
Гореванов с вьючным конем в поводу отъехал в сторону, обочь встал. Оглянулся. Ни огонька. Темна станица. Движутся конники чередою молчаливой, ровно на похоронах. Без малого полторы сотни. Казаки, солдаты, мужики. В одежах овчинных, в шапках казачьих, в малахаях. Кой-где бабьи полушалки из козьей шерсти - рисковые женки в путь отважились.
Впереди Васька Порохов, ему здешняя округа ведома, вдоль и поперек изъезжена. За Пороховым ведет Репьев солдат да мужиков. Эти к седлу менее привычны, им в середке идти. Позади Ахмет с татарами да башкирами, для обережи, чтоб вороги внезапно сзади не ударили. Дойдут до земель башкирских, тогда Ахмет с Васькой местами поменяются.
Гореванов подозвал Ахмета.
- Возьми своих десяток аль сколь пригоже будет. Скачи, друг, наобрат в станицу, вези попа с женою. Вовек себе не прощу, коль замордуют их! А и помилуют, на Башанлык воротят - комендант не простит... Гони, Ахмет! Упрется поп - силком вези! Ночь без снега быть сулит, по следу нас догонишь.
Малахай у Ахмета богатый, байский малахай. Сам осенью тупой стрелой лисиц бил, сам шил, сам носит теперь, гордится. Сверкнул улыбкой, крикнул своим - унеслась ватажка.
Шли ходко: лошади загодя вдоволь кормлены. Телег мешкотных нету. В ночи, крадучись, обтекали сонные острожки, собак не баламутя. Арапов-атаман хоть и держал коней под седлом, казаков под ружьем, а малые дороги заставами перекрыть не побеспокоился: никуды, мол, не денется голь перекатная, от казанских полков побежит к яицким куреням - лови да вяжи, государевы слуги.
Остановились на дневку подле кошар летних - плетни, глиною обмазаны, над речкой застывшей. Тут на рассвете догнал Ахмет. Гореванов с самой полуночи тревожился, их поджидая, и, увидя, просиял: у одного из татар булан жеребец в поводу, а в седле тулуп горой, а из него Фроси лицо... Но с какого угару Ахмет по морозу в тюбетейке летней щеголяет? Не поранен ли? Ахнул Гореванов: на другом-то коне отец Тихон в малахае Ахметовом, и весь арканом, ровно тюк, обвязан...
- Ахмет, пошто его повязал?
- Не уберег бы. Шибко сердит поп, ехать не хотел, крестом по башкам бил.
Отец Тихон негодовал:
- Грех тебе, атаман! Налетели в нощи, аки демоны сатанински!.. Развяжи, отпусти к пастве моей покинутой!
Гореванов аркан распутывал, уговаривал:
- Я-то развяжу, а драгуны повязали б - развязывать некому. Не серчай, лицу духовному смирение подобает.
- Смирение человека не бескрайне есть. - Успел только Гореванов освободить попа от уз, как тот на Ахмета кулак воздел в сердцах. Но опомнился - и руки в рукава. - Господи, не введи мя во искушение... Не ведают бо, что творят. А на твоей, атаман, душе грех святотатственный!
- Жив буду - отмолю с твоею помощью. Фрося... Ефросинья Кузьмовна, изволь с коня сойти, ножки поразмять. Не озябла?
Командир казанского отряда весьма обескуражен был, на Сакмаре воинской силы не найдя: против кого тут воевать?
- Наладили в поход будто на короля шведского, тыщи верст артиллерию тянули! Ай да военная кампания - из пушки по воробью! Тьфу!
Излив досаду, велел учинить беглым дознание. Мужики единодушно винились: в бегство дерзнули по наущению Ивашки, а Ивашка тот убег, а куда, того не ведают. После быстротечного дознания учинили мужикам, как всегда оно водится, битье вразумительное, дабы впредь от заводов не утекать. Однако пороли без лютости, сам генерал Геннин в письме о том радел, ибо до смерти работного мужика засекать - тоже, стало быть, казне ущерб. Работники надобны на заводах, а не в царстве небесном.
За самозваным атаманом, вором, крамольником Ивашкой Горевановым послана сотня казаков яицких под началом самого войскового атамана. А за казаками приглядывать шел эскадрон драгунский. Но поиск тот вышел бестолков: растаял Ивашка Гореванов с товарищами в степных просторах, и след их метели замели.
Но шептались по улусам бедняги-байгуши: видели будто в оттепель в туманной завесе ватажку горевановскую, слышали топот конский... И худо спалось по ночам башкирским баям.
По заводам слух: пограблен обоз провиантский, не атамана ли Гореванова озорство? И управители заводом отменяли правежные экзекуции: негоже народ злить - Гореванов близко.
Текло время. На берегу Сакмары зарастало травою пепелище порушенной станицы. Но память о вольной Сакмаре и атамане Гореванове быльем не поросла. Потому, может быть, что людишки черные все так же бежали с заводов в дали неведомые. И верили заводские окраины, приострожные выселки, деревеньки обнищалые: где-то в местах отдаленных, в урочищах потаенных основал честной атаман Гореванов новую станицу, вокруг нее. стены неприступные, а посередине храм белокаменный. И пашни окрест хлебородны, и живут мужики в сытости, правит ими атаман по справедливости...
Александр Генералов
Конец Волкодава
Глава первая
Уездный город досыпал до вторых петухов, когда на Зеленой улице раздался истошный крик:
- Караул, помогите!
В ответ прозвучало несколько выстрелов и зашлись лаем дворовые собаки. Где-то хлопнула калитка, однако на улицу никто не вышел.
Когда бригада уголовного розыска прибыла на место, ворота дома-пятистенника были широко распахнуты, двери конюшни взломаны, а на веранде в луже крови лежал труп мужчины лет пятидесяти. Это был хозяин заезжего двора Егор Савичев, у которого останавливались приезжавшие на рынок крестьяне.
В комнатах все было разбросано, стулья и табуреты опрокинуты, из комода выброшено белье. Один из сотрудников заглянул в гардероб - вещи были на месте.
- А где его жена? - поинтересовался кто-то.
Перерыли все, но ни в подполье, ни на сеновале, ни даже в колодце, в котором долго ковырялись длинным багром, тела Екатерины Савичевой не нашли.
- Опросить соседей! - приказал заместитель начальника уголовного розыска Георгий Шатров, высокий молодцеватый мужчина с темными задумчивыми глазами на чуть вытянутом лице.
По одну сторону заезжего двора жил шорник Курилин, тихий скромный человек, по другую - аптекарь Левинсон. Шорник сказал, что накануне он был в гостях, крепко выпил и спал.
- А супруга моя глуха, как тетерев, - пояснил он, показывая жестом на растерянно улыбавшуюся жену.
- Вчера вы видели Савичеву?
- В чужой двор не заглядываем, - неопределенно ответил Курилин.
- Когда в последний раз у них были заезжие?
- Какие сейчас заезжие? - махнул рукой шорник, - Крестьяне сеют...
Ничего толком не добились и от супругов Левинсонов.
- У Израиля Георгиевича был с вечера сердечный приступ, - пояснила жена аптекаря, суетливо усаживая гостей. - Я с ним всю ночь промучалась.. Только к утру и заснули оба.
- Савичеву в эти дни видели?
- Позавчера она заходила к нам, уже не помню зачем. Ах да, просила аспирину. А вчера ее что-то не видно было. - И добавила виновато: - Живем обособленно, друг другом мало интересуемся.
Через час труп Савичева увезли в морг. Взяв понятых, Шатров составил опись вещей.
- Никого в дом не пускать, чуть что - ставьте меня в известность, - приказал он двум сотрудникам и отбыл в милицию.
Там его уже ждали.
- Ну, что, Георгий, случилось? - спросил начальник уездной милиции Иван Федорович Боровков.
- Непонятное дело, - начал докладывать Шатров. - Вещи как будто все на месте, деньги, лежавшие в комоде, целы.
- А сколько их там?
- Немного, видимо, выручка с заезжих.
- Может, взяли больше, да хотели показать, что не за тем приходили?
- Возможно. А вот с конюшни трех лошадей свели.
- Так, так. Не цыгане ли хозяйничали?
- Откуда им, - возразил находившийся здесь же начальник угрозыска Парфен Трегубов. - Несколько лет ни одного табора в уезде...
- А золото могло быть у Егора Савичева? - снова поинтересовался начальник милиции.
- Могло, конечно, - ответил Шатров. - Я так думаю: тут дело рук людей Волкодава. Почерк их.
- Так его банду давно разгромили, - возразил Боровков, - а самого на десять лет осудили. В Красноярске отбывает срок.
- Разгромить-то разгромили, а кое-кто мог остаться. Простой уголовник на убийство редко идет. А тут такая пальба была.
- Постой, постой! - остановил Шатрова начальник милиции. - А сколькими пулями убит Егор Савичев?
- Одной, в голову.
- А выстрелов сколько было?
- По утверждению свидетелей - не меньше пяти.
- Закавыка, - почесал затылок Боровков. - И жинка Савичева исчезла. Может, в деревню к кому уехала?
- Выясним, - сказал Парфен Трегубов.
- Да, хлопот нам прибавилось, - вздохнул Боровков. - Ну, что ж, голов вешать не будем, надо действовать.
Шел второй год нэпа. Докатилась его волна до небольшого уездного городка на Урале. Зашевелились частники. Появились владельцы мельниц, крупорушек, кузниц, литейных мастерских, заезжих дворов. Вместе с нэпом ожил уголовный элемент. Участились ограбления. Милиция была завалена жалобами и заявлениями. К ним прибавилось дело об убийстве хозяина заезжего двора Егора Савичева и исчезновение его жены Екатерины. Розыск преступников был поручен Георгию Шатрову.
Выбор на него пал не случайно. Из тридцати лет жизни восемь он провел на войне. В семнадцатом году поручик Шатров добровольно перешел на сторону красных. Отважно сражался против Деникина и Колчака, добивал в Крыму Врангеля, подавлял антоновский мятеж на Тамбовщине. В последний год гражданской войны Георгий Шатров уже командовал полком.
Вернувшись в родной город, Георгий отца с матерью, в живых уже не застал. И он решил уехать на Урал, где жила его старшая сестра. Муж сестры, бывший политработник Пятой армии, работал теперь в уездном комитете партии. Встреча с родными и решила дальнейшую судьбу Шатрова. Время было неспокойное, росла преступность. И когда встал вопрос, где работать Георгию, то им самим выбор был уже сделан - в органах милиции. Вот когда пригодился ему опыт, накопленный в борьбе с бандитизмом на Тамбовщине.
Взявшись за дело Савичева, Шатров сразу откинул версию о том, что грабителями могли быть городские уголовники. В самом деле, зачем им лошади? Скорее они воспользуются вещами или драгоценностями. В лошадях остро нуждались крестьяне. Но те, кто останавливался у Савичева постоянно, вряд ли пойдут на убийство. Это хотя и бедный, но степенный народ, дороживший своей хлеборобской репутацией, Посланные Шатровым помощники несколько дней ездили по окружающим селам, но ничего подозрительного не выявили. Выходит, действовал все-таки кто-то из недобитых бандитов. В уезде снова поползли слухи о каких-то вооруженных людях, которых видели то на дальних дорогах, то в лесных урочищах, то на заимках. Но направленные в разные концы оперативные отряды, в которые входили сотрудники уездной милиции, работники партийных и советских органов, возвращались ни с чем. Было похоже, что кто-то стремится слухами вызвать панику среди крестьян. Не всем коммуны по нутру пришлись.
В своей мысли Шатров еще больше укрепился, когда получил по почте записку, в которой каракулями было написано: "Ищите Катерину Савичеву в Кучумовке". Георгий показал ее Трегубову.
- Может, отвести тебя хотят от настоящих следов? - сказал тот.