- Жизнь пережить - что море переплыть: побарахтаешься да и ко дну.
Спросил устало:
- Тебе денег оставить немного? Нет? Ну, смотри, как знаешь.
Потом заплакал,сказал:
- Не поминай меня лихом, Наташа. Знаю: плохо сделал. Разбил тебе счастье и от Якова, может, отвадил. Что ж делать было? Любил я тебя и о счастье своем думал. Видишь, как вышло: никому оно не досталось...
Наталья Степановна отвернулась от меня, вытерла украдкой слезы, положила варенья в розеточку:
- Вот и завековала я в девках. Жизнь прошла без любви, выходит - без радости. Вы не подумайте, что жалуюсь. На себя ведь не жалуются.
Помолчав, вернулась к прошлому:
- Какая ни есть жизнь, а время идет. Вжилась я кое-как в эти тяжкие дни, но все равно не могла забыть Яшеньки. Не родня, а в душу он мне вьется, милый.
Уже после революции шла по Тверскому и увидела Катю. Рядом с ней шагал мужчина, виделось - намного ее старше. Оказалось: муж.
- Ты видела Якова? - спросила Катенька.
У меня ноги осеклись, и сердце где-то заколотилось в горле.
- Где же он? - только и спросила.
- Уехал к родным в Юрюзань. На Урале это.
- А что же ко мне не зашел? - заплакала я, - Зачем говорил, что любит меня?
- Он-то тебя любил, Наташа, да ты его не любила, - сказал Катенькин муж и сердито отвернулся. - Потому и уехал.
- Вот и вся моя история, - сказала Наталья Степановна, подливая мне холодного чая. - Осталась я одна, как выпь на болоте... Старуха уже, а все люблю его. Говорят: любовь - кольцо, а у кольца нет конца.
Теперь мне одно осталось: увижу где голубей и как будто к любви своей молодой возвращаюсь. Кормлю птиц, а сама Яшу себе представляю и думаю о всем, что позади. Есть и нынче такие девушки: нет чтобы на человека посмотреть, на душу его, в сердце заглянуть. А услышат, что охотник он или геолог, или еще кто - и спиной повертываются. Нехорошо это: от старого времени корешки...
Мне не терпелось задать Наталье Степановне один вопрос. Она это заметила и грустно улыбнулась:
- Вы, верно, о Яше узнать хотите? Нет, не женился. И он бобылем живет...
И она заплакала, уже не скрываясь, и я не мешал ей, потому что когда поплачешь, всегда бывает легче, даже если все в этой жизни уже позади.
* * *
У себя дома я записал этот рассказ Натальи Степановны и заклеил его в конверт. Аккуратно вывел на письме адрес, который мне дала женщина, и послал пакет в город Юрюзань - Якову Ильичу Солянкину.
Может, еще и не все позади в жизни этой старой женщины?
Может, не все позади.
КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ
Мы живем в двухэтажном небольшом доме. В нашей квартире есть отличный балкон, с которого далеко видно на север, восток и юг. Вблизи стоит старый покосившийся домик, а около него - совсем маленький домишко, обитый жестью и выкрашенный в зеленый цвет. В покосившемся домике живет дядя Саша - слесарь цинкового завода. А в зеленом домишке - его голуби. Каждое утро, перед тем, как идти на работу, и вечером, возвращаясь с работы, дядя Саша поднимает своих голубей. В это время бесполезно разговаривать со старым слесарем: он не ответит.
Когда я устаю и больше уже не могу написать ни одной строчки, выхожу на балкон и слежу за дядей Сашей и его птицами.
В детстве я держал голубей, деньги для их покупки и прокорма доставал продажей холодной воды в жарком южном городе. С тех пор у меня сладко щемит сердце всякий раз, когда вижу голубей.
Однажды молодой ту́рман из зеленой голубятни сел ко мне на балкон, и дядя Саша, взбудораженный, появился в нашем палисаднике.
- Сделай милость, - сказал он, - шугани этого вертихвоста!
"Шугануть вертихвоста" не пришлось: он зашел через балконную дверь в комнату и взлетел на мой письменный стол. Тут я его и взял.
Возвращая ту́рмана, я рискнул дать дяде Саше несколько советов по части воспитания и обгона голубей.
Выслушав советы, он хлопнул себя ладонью по колену, широко рассмеялся и вдруг напал на меня:
- Несознательность какая! Я растерялся:
- Как?
- Несознательность, говорю. Чистое безобразие!
- Да ты о чем?
- Ты должен держать голубей!
Я подумал и осторожно спросил.
- А как жена?
- Что жена? - не понял дядя Саша.
- Жена что скажет?
Тут настала очередь думать дяде Саше. Он думал до вечера - и предложил мне великолепный план. На другой день я сказал жене:
- Хочу купить голубей.
Жена всплеснула руками.
- Что скажут соседи?
- Соседи скажут, что у нас голуби.
Жена вышла из комнаты.
Вскоре она вернулась и сказала:
- Нас оштрафует санинспекция.
Я ответил, что придется отложить деньги на тот случай, если действительно санинспекция захочет нас оштрафовать.
Жена хлопнула дверью.
Через некоторое время она опять вошла и заявила:
- Соседка недоумевает, какой прок от этих птиц?
Но и на этот вопрос у меня был заготовлен ответ.
- Скажи соседке, что перо голубей принимается по высоким ценам в ларьках утильсырья.
Два дня мы с женой были в ссоре. Различные неотложные вопросы решали с помощью старшей дочери Ольги и Матвея Ивановича, брата жены, шофера, гостившего у нас.
На третий день я решил пустить в ход главный козырь, придуманный дядей Сашей. И вот обратился к помощи младшей дочери Леночки. Я сказал ей:
- Пойдем, Леночка, в гости к дяде Саше.
И мы отправились к соседу.
Леночке очень понравились голуби, она хлопала в ладошки и кричала:
- Какие красивые голубчики!
- Отлично, - сказал я. - Может быть, тебе чего-нибудь хочется, Леночка?
- Хочется.
- Превосходно. Чего же тебе хочется?
- Мне хочется маленьких голубчиков.
- Решено, - заявил я дочери. - Поехали покупать.
Вернувшись к себе, я отвел Матвея Ивановича в сторонку и громко сказал:
- Ты хотел, кажется, посмотреть город? Поедем.
И мы все трое поехали на голубинку .
* * *
Когда жена увидела пять пар голубей, вытащенных нами с торжественным видом из мешка, она не выдержала и заругалась:
- Это мальчишество!
Тогда я обратился к Леночке.
- Леночка, - спросил я, - что ты велела купить, дочка?
- Голубчиков.
- Ну вот, - заявил я жене, - разговаривай с ней.
И, оставив Леночку наедине с мамой, мы с Матвеем Ивановичем пошли сразиться в шахматы.
После того, как я непростительно проиграл Матвею Ивановичу ферзя, а Матвей Иванович мне его благосклонно вернул, и я проиграл эту решающую фигуру еще раз, - мы встали и направились в кухню. Прежде чем войти туда, послушали: нет ли каких-нибудь подозрительных звуков? Их не было. Мы вошли.
Леночка укутала белую голубку в пеленки, ходила по кухне и пела своей новой дочке песню. Жена штопала.
- Мы сделаем тебе хороший домик, дочка, - пела Леночка, - и ты будешь у меня расти большая-большая.
- Удивительная дальновидность у ребенка, - сказал я с преувеличенной отцовской гордостью. - Ну откуда она знает, что им нужна голубятня?
У Матвея Ивановича этой весной родился первый сын. На этом основании мой шурин считал себя многомудрым отцом. Взглянув на сестру, Матвей Иванович строго заметил мне:
- Не мучь ребенка. Ты видишь, Леночка требует голубятню. Не будем терять времени.
И мы принялись за дело.
Выбросили из фанерных ящиков, которые хранились в кладовке, старую зимнюю обувь, порыжевшую мясорубку, какие-то резиновые шланги, купленные невесть когда и для чего, - и потащили эти ящики на второй этаж. Затем принесли из того же чулана старую оконную раму, металлическую решетку от окна и поломанные стулья с фанерными сиденьями.
Поставив три ящика один на другой, мы прочно скрепили их проволокой и гвоздями, устроили из фанерных сидений гнезда, навесили раму и решетку наподобие дверей, открывающихся снизу вверх.
Закончив эту работу, внесли свое громоздкое сооружение на балкон и, рассадив голубей по гнездам, собрали военный совет.
Совет состоял из Леночки, шурина и меня.
- Как думаешь: привыкли голуби уже к новому месту или нет? - спросил Матвей Иванович.
Я решительно тряхнул головой:
- Они уже привыкли.
После этого мы подняли решетку, чтобы птицы погуляли на воле. Все пять пар немедля взвились в небо, рассыпались в разные стороны и, прежде чем мы успели что-нибудь сообразить, исчезли из виду.
Появившийся в самую последнюю минуту дядя Саша поднял своих голубей, чтобы задержать хоть кого-нибудь из нашей стаи. Но было уже поздно: птицы разлетелись по своим старым голубятням.
- Знаешь что? - поразмыслив, сказал Матвей Иванович. - Я вспомнил: мне нужно купить рубашку.
Он уехал на полуторке, вернулся через час - и высыпал из мешка десять новых птиц.
- Не пропадать же голубятне, - мудро заметил Матвей Иванович.
Потом он обратился к моей жене и сказал:
- Голуби, сестра, облагораживают.
Жена молчала.
Так у нас, на балконе второго этажа, поселились голуби.
ПОЧТОВЫЙ 145-Й
Я заплатил за этого голубя двадцать рублей при шумном протесте дяди Саши.
Слесарь хлопал себя ладонями по бедрам, что-у-него служило признаком высшего возбуждения, и кричал на всю голубинку:
- Голова у тебя есть или нету, я спрашиваю?!
Я пожал плечами и спросил:
- Что ж, не сто́ит голубь этих денег?
- Да как не сто́ит! Он и тридцать стоит, голова ты садовая!
- Тогда я тебя не понимаю: что ты шум поднял?
- А то, - уже почти спокойно объяснил дядя Саша, - что уйдет он у тебя. Знаю я этого жулика.
"Жулик" был старый, блестящей синей окраски почтовый голубь, известный далеко за пределами нашего города. На одной из его ног было алюминиевое кольцо: "СССР - 145".
Я принес почтаря домой и, не связывая, сунул его в голубятню. Хотел посмотреть, как он будет себя вести.
Старик поднялся в свободное гнездо, приткнулся к углу и замер.
- Вот что, - проворчал слесарь, - оборви ты его, что ли, на худой конец. Леший этот и в связках уйдет.
И, не дожидаясь моего согласия, дядя Саша достал почтаря и вырвал из его крыльев маховые перья.
- Ну вот, - удовлетворенно заключил слесарь. - Теперь он, по крайней мере, на месте будет. Я что-то еще не слыхал, чтобы голуби домой пешком ходили...
Была весна - время года, когда каждый голубь ищет себе пару, чтобы заложить гнездо и вывести птенцов. Для почтового 145-го не было свободной птицы его породы. И я предложил ему в подруги маленькую красноплёкую голубку.
Казалось, 145-й забыл о старом доме. Во всяком случае, он начал ухаживать за своей подругой, и та вскоре стала кланяться ему и принимать его ласки.
Через некоторое время красноплекая голубка положила яйца, а спустя восемнадцать дней из них вылупились совсем махонькие птенчики.
Я торжествовал. Встречая дядю Сашу, тащил его к гнезду, показывал подрастающих птенцов и посмеивался:
- А ну, покажи, как ты кричал на всю голубинку... Еще через некоторое время у старого голубя отросли маховые перья. Он уже ходил по кругу , - и я стал выезжать на электричке и забрасывать почтаря из соседних сел. Дядя Саша был посрамлен.
Когда голубята немного подросли и оперились, я позвал младшую дочь и сказал ей:
- Как мы назовем их, дочка?
Леночка пропустила вопрос мимо ушей и спросила:
- А их надо манкой кормить или чем?
- Папа с мамой сами их накормят. Так как же назовем, дочка?
Тогда Леночка спросила:
- А они - брат и сестричка?
- Брат и сестричка.
- Ну, пусть они будут Паша и Маша.
- Решено, - сказал я Леночке. - Теперь они - Паша и Маша.
Синий голубь терпеливо и заботливо выращивал свой выводок. Он много раз в день кормил малышей, очищал их от соломинок и всякой шелухи и вместе с красноплекой голубкой оберегал детей от опасности.
Двадцать девятого июня голубята впервые стали самостоятельно клевать зерно, а тридцатого почтовый 145-й свечой взмыл в небо и, даже не сделав круга над домом, ушел на восток, туда, где находилась его старая голубятня.
Тотчас на балконе у меня очутился дядя Саша. Ухмыляясь, он спросил:
- Показать тебе, как я кричал на всю голубинку?
Паша и Маша росли не по дням, а по часам. Они унаследовали многие качества своих родителей. Перо у них было синевато-красное, клювы большие, с наростами у основания, ноги голые. Фигурами пошли в отца: стройные, высокие, широкогрудые.
Шестнадцатого июля голубка-мать подняла детей в первый полет. Они смешно растопыривали крылья, пытаясь планировать. Садясь на крышу, допускали ошибки: пролетали намеченные для посадки места; прежде чем .опуститься на голубятню, долго сидели на крыше и мотали головами.
Двадцать седьмого июля на кругу появился почтовый 145-й, и в то же мгновение в воздух взвилась красноплекая голубка. За ними, хлопая крыльями, ушли дети. Отец увел их к себе.
Но через четыре дня Паша и Маша вернулись: они были уже взрослые голуби и хотели жить самостоятельно там, где родились.
НЕПУТЕВЫЙ
Этого голубя никто не хотел покупать. Мальчуган, продававший птицу, дважды понижал цену, но покупатели только посмеивались над ним.
Завсегдатаи голубинки обычно хорошо осведомлены о качествах почти любой продаваемой птицы. Одни знают какую-нибудь желтоплекую или черно-рябую потому, что не раз бывали в гостях у их хозяина и толковали о достоинствах и недостатках голубятни, другие безошибочно определяют качества птицы по внешнему виду и поведению.
Человека, впервые попавшего на базар, удивит совершенная уверенность, с какой здесь говорят о самых, казалось бы, неведомых свойствах птицы.
"Ум" голубя определяют раньше всего по глазам. У голубя "умного" - глаз "веселый" и даже "злой". Пустяшный глупый голубь нередко является обладателем прекрасных черных очей, в которых светят миролюбие и доброта.
Именно такие глаза и были у продаваемого голубя, хотя расцветка его имела прямое отношение к дорогим "монахам" : голова и хвост белой птицы были окрашены в черный цвет.
Расплачиваясь с мальчуганом, я заметил в его глазах озорной лукавый огонек.
"Ну, дяденька, - говорили эти глаза, - и ловко же я провел тебя! Наплачешься ты со своей покупкой. Ох, наплачешься!".
- Что, неважная птица? - спросил я мальчугана.
- Куда уж хуже! - весело согласился он. - Ни на вот столечко ума, честно говорю. Вроде кролика.
- Почему ж - "вроде кролика"? - поинтересовался я.
- А то нет! - охотно пояснил мальчишка. - Где еда - там и дом. Какой же это голубь? Так, имя одно!
Вернувшись домой, я не стал связывать новичка и выпустил его в открытую голубятню. Он как ни в чем не бывало подошел к сковородке с пшеницей и стал клевать зерно.
Выходит, мальчишка был прав! Хороший голубь, выпущенный в незнакомом месте без связок, никогда не станет есть и даже просто не опустится на землю. Он рванется вверх, просвистит над крышей и уйдет к старому дому. А этот уписывал пшеницу и, казалось, совершенно забыл о жилье, в котором, возможно, родился и вырос.
В тот же день новичок поднялся с другими птицами и набрал хорошую высоту.
Как-то мои голуби решили побродяжить. Иногда у них появлялось такое желание, и стая уходила на чужие круги. В этот раз птицы скрылись из глаз. Через четверть часа они вернулись без новичка.
Вечером меня вызвал свистом Пашка Ким и сказал:
- Монах - у Кольки-пионера. Выкупать будете?
- Нет, Паша, не буду. Непутевый он голубь.
- Верно! - согласился Пашка. - На что он вам? Легкая голова.
Еще через два дня под балконом появился Колька-пионер. Он спросил:
- Монах вернулся?
Я покачал головой.
- Злыдень! - в сердцах произнес Колька. - Развязал утром, весь день он летал со стаей, а сейчас вот куда-то провалился. Беспутная птица.
В следующее воскресенье я снова увидел монаха. Продавал его совсем маленький мальчонка с добрыми синими глазами, с носиком, сплошь усыпанным веснушками.
- Не купите, дядя, а? - спросил он меня, помаргивая синими своими искорками.
- Откуда он у тебя? - поинтересовался я.
- Поймал, - сообщил мальчугашка. - Сначала обрадовался я, а теперь опостылел мне этот дурень. Так не надо вам?
- Нет, - отказался я. - Был он у меня. Ушел.
- Так купите тогда вот этого, омского, а монаха я вам в придачу дам, - предложил продавец.
- И в придачу не надо.
- Что же мне с ним делать? - расстроенно сказал мальчуган. - Вот ведь беда какая. Кабы в деревне, так свой корм, а у нас зерно покупное. Денег-то у меня и нету...
Я вспомнил свое детство, постоянную нехватку денег на зерно и, пожалев мальчишку, купил монаха.
Неподалеку от базара открыл чемоданчик и выбросил голубя в воздух. Монах взлетел было не очень высоко, потом сложил крылья и свалился на землю.
Он сидел возле моих ног и мелко дрожал. Если б мог, он, наверно, пожаловался бы сейчас на свою неудавшуюся жизнь, на всеобщее презрение людей к нему, на вечные нитяные оковы, которые влачил на себе чуть не с самого детства.
Я понимал монаха. Действительно, жизнь у голубя получилась нескладная какая-то, тюремная жизнь. У него не было всесильной тяги к дому, той тяги, которая позволяет голубям не только выбирать верное направление, но и преодолевать на пути всякие рогатки. Из-за этого он чуть не каждую неделю оказывался в новой голубятне, ему вязали крылья, выдерживали и только тогда выпускали в воздух. Но в тот же день он появлялся в другом месте, и там повторялось то же самое. На крыльях монаха не затягивались рубцы от постоянных связок.
Теперь он сидел передо мной на земле и дрожал.
- Знаешь что? - сказал я ему. - Могу тебя кормить при одном уговоре: ты устроишь гнездо вместе со старой почтовой голубкой, которая никогда не променяет свой дом на другой. Думаю, у вас будут отличные детишки, умные и верные голуби. Ты станешь любоваться на них и забудешь свое печальное детство. Хорошо?
Непутевый молча согласился.
И сейчас у него растет смышленая и славная детвора.
Я верю - она не повторит ошибок своего отца.