- Жива-то - жива, да покойника не стою. Пепел один.
- И в пепле искра бывает.
- Ты думаешь? Может быть...
Встала, потерла окаменевшие ноги и, держа альбом у груди, ушла в землянку.
Я поднялся, постоял несколько минут молча и ушел в мужскую землянку, чтобы утром отправиться на озеро Балхаш, куда уходили передовые отряды строителей.
ВАРЬКА
У Лиды иногда было внятное желание оттаскать Варьку за косы и прогнать из дома. Но всякий раз девушке становилось жалко сестру, этого маленького человечка, смутного и нищего детской беззаботной радостью.
Отец и мать у них были санитары, погибли почти одновременно в битве под Москвой, и Варька росла на руках у старшей сестры.
Лида работала крановщицей грейферного крана в мартеновском цехе, училась в вечерней школе, - и у нее оставалось совсем мало времени на сестру.
Соседи по дому часто зазывали сироту к себе, подкармливали ее, наделяли одеждой, из которой выросли собственные дети.
Варька жадно ела все, чем кормили, совала куски хлеба в карман и, торопливо поблагодарив, спешила на улицу.
Она норовила влезть в каждую игру, громко жаловалась старшим, если с ней не хотели дружить, и даже надменно поглядывала на подруг.
Сталевар-пенсионер Кузьма Гаврилович часто приглашал девочку к столу и говорил ей, вздевая кверху твердый ревматический палец:
- Государство тебя в обиду не даст, Варька. И народ у нас, опять же, хороший, вполне правильный народ. Так что ты расти, девка, и не сомневайся.
- Спасибочко вам, Гаврилч, - отвечала Варька с важностью человека, о котором все должны заботиться. - Я уж не пропаду.
Как-то пожаловалась старику на сестру. Лида заставила Варьку помыть пол, а она забыла. Тогда Лида сказала, что Варька бессовестная и у нее нет никакого сознания.
Гаврилыч, выслушав жалобу, поднял по своему обыкновению палец и вдруг укорил девчонку:
- Это ты зря, чай. Она тебе заместо отца-матери. Значит, почитать ее должна и безропотно слушать.
Варька сделала из слов старика неожиданный вывод. Дождавшись сестру с работы и нарочито повздорив с ней, она сказала раздраженно:
- Раз ты мне отец-мать и старшая сестра - ты меня корми и одевай, потому как я - круглая сирота, и теперь Советская власть, детей обижать нельзя.
- А кто тебя обижает? - спросила Лида.
- Ну, ты... - немного смутилась Варька. - Сейчас каникулы, а ты меня уроки заставляешь учить и еще пол мыть. А потом - другие дети в цирк,ходят, а я вон уже сколько времени не была.
Она долго еще перечисляла свои горести, в числе которых значились даже старые башмаки, из которых, по уверениям Варьки, всегда торчали пальцы.
Лида заплакала.
- Что ж тебе надо? - вытерев слезы, спрашивала она Варьку. - Ведь я день-деньской на работе, и деньги никуда не прячу. Ты же знаешь.
Варька смотрела на сестру зелеными нагловатыми: глазами и морщила лоб:
- Это я не знаю - про деньги. А только ты обо мне заботься, отец-мать, как положено.
- И ты о старших должна помнить.
- А о них разве тоже надо?
- Конечно. Это ты запомни.
- Угу, - морщилась, соображая, Варька. - Запомню.
У нее в углу, за сундучком, жили куклы. Теперь, когда сестры не было дома, девчонка играла с ними в особенную и очень-полезную игру.
- Катька и Манька! - строго выговаривала она своим дочерям. - Сейчас же натаскайте мне воды, я - старенькая, и вы обо мне заботьтесь. Чего? Я еще не старенькая?..
Варька морщила лицо, сгибалась подковой и кашляла, как Гаврилыч:
- А теперь? Ну, то-то... - заключала она.
Каждое лето Варька уезжала в деревню к тетке, дальней родственнице матери.
Тетка была худенькая, красивая женщина, ловкая, как ящерица. За глаза ее звали - Варька сама слышала - "разведёнка" и "баба не промах".
Она заведовала магазином в селе и жила безбедно.
Варьку тетка любила и баловала.
- Ты у меня ничего, с понятием, - говорила она племяннице, отхлебывая черный чай с блюдечка. - Только мала еще. Ничего, выколосишься...
По вечерам в опрятную горницу тетки сползались старухи, заскакивали веселые толстенькие мужчины в защитных рубахах, которых тетка чохом называла "снабженцы". Мужчины по-хозяйски ставили бутылки белой водки на стол, подмигивали:
- Бездетный налог, Христина Михална.
Старухи на вечеринках сидели, как деревянные, жеманно поджав губы и по-солдатски вытянув руки вдоль ног.
Выпив, тетка весело кивала старухам:
- Голубушка, сбегай-ка в погребок, милая. Жарко мне.
Бабки резво топали в ледничок и тащили оттуда корчагу с квасом.
Глазурь на корчаге быстро потела. Тетка, разливая стылый квас в кружки, усмехалась:
- Мне без кваса никак невозможно. Горячая я.
Иногда Христина Михайловна наливала белой и Варьке, разбавляя водку квасом.
- Выпей! - ласково требовала она. - В твои-то года раньше на деревне замуж выходили.
И подмигивала мужчинам:
- Быстрее заснет, с устатку-то.
Варьке нравилось, что ее считают большой, и она, щуря зеленые глаза, пила горькую жидкость, всю до последней капли.
Осушив стакан, вытирала, как старухи, ладонью рот:
- Премного благодарю, тетя.
К полночи гости расходились. Тетка совала старухам кому - кусок пирога, кому - бутылку недопитой водки. Объясняла Варьке:
- Никого у них нету, доченька. Сироты. Как не помочь?
Стеля племяннице на печи, плела уже пьяными губами:
- Нельзя мне без них, без мокриц этих. Ославят в деревне, если одни мужики-то.
Иногда кто-нибудь из "снабженцев" оставался ночевать в избе.
Варька, лежа на печи, задыхалась от волнения, старалась унять сердце, чтоб все было слышно.
- Ладно, - доносился до нее обрывок разговора, - ты зачем сюда пришел? Ну вот, о том и говори. А товар я тебе дам, товар не убежит. Чай знаешь, где черная дверь в лавку?
Варьке становилось скучно, и она засыпала.
Утром тетка ловко собирала на стол, сверкала узкими калмыцкими глазами, учила племянницу:
- Живешь раз, Варька. Очень мне интересно это - коммунизьм! Глупости какие! Человеку лопать надо. Ты подай человеку кусок сала, одень его - вот тебе и коммунизьм.
Варька понимающе кивала головой:
- Святая правда, тетя.
О Лиде Христина Михайловна вспоминать не любила.
- Глупа, - сердилась она. - Слыханное ли дело - девка в цеху! Ей сколько платят?
- Сотню, - сообщала Варька.
- "Сотню"! - морщилась тетка и даже плевала на пол. - Я водки в месяц на сотню беру! К слову про водку вспомнила! - спохватывалась Христина Михайловна. - Опохмелиться надо. Голова не своя, а черт знает чья!
Давно пора было открывать магазин, но тетка не торопилась.
В полдень кто-нибудь стучал в окно:
- Михайловна, что же ты?
- Сию минуту, милые...
- Подождут, - бросала тетка племяннице, - не помрут без сахара.
Иной раз у Христины Михайловны собирались только старухи. Немного выпив, они пели жалобные песни, тянули длиннющие сказки, гадали в пасьянс.
Варька уже знала: карты неизменно сулили тетке бубнового короля, множество денег и счастливые вести.
- Врут ведь они, старухи, - определяла девчонка, когда гостьи уходили, - ластятся.
- Врут! - охотно соглашалась тетка. - И ты ври, когда следует. Вреда от этого никому нету.
Старухи знали множество пословиц и присловий и умели удивительно к месту вклеить их в свои просьбы и жалобы. Варька запоминала пословицы: "Может, в какой раз и мне от них выгода".
В конце августа Христина Михайловна начинала собирать племянницу в дорогу. Укладывая в Варькин баул отрезы дешевой материи, куски мяса, завернутые в целлофановую бумагу, рассовывая по углам вареные яйца, утирала слезы на глазах, говорила:
- Помру, все тебе оставлю. Не на тот свет брать.
- Что вы, тетя! - махала руками Варька. - Вон вы какая здоровая!
- Ладно, ладно, - улыбалась тетка. - Подмасливай!
Перед самым отъездом они садились и молчали, донельзя довольные друг другом. Тетка поднималась первая, совала Варьке в руки авоську с кульками:
- Вот это Лиде отдай. Слушайся сестру-то.
Прощаясь, долго целовались и плакали.
- Оставила б я тебя насовсем, - говорила тетка сквозь слезы, - да мешать ты мне будешь, девонька. Ну, с богом.
За Варькой заезжал кто-нибудь из "снабженцев", сытые кони копытили землю, и девчонка летела к станции, гордо поглядывая вокруг и крепко прижимая к себе свое имущество.
Но уже в поезде ей становилось грустно: опять школа, опять мыть полы и слушать скучные Лидкины рассказы о легированной стали.
Школу, в которой училась Варька, было видно из окон комнаты, и все-таки девочка умудрялась опаздывать на уроки. Она без тени смущения топала по пустому гулкому коридору, толкала дверь в класс и, кинув взгляд на учительницу, шла к своей парте.
Тишка Ёлкин, Варькин сосед и враг, хмуро подвигался к своему краю и бросал куда-то под ноги:
- Вместо совести - дырка. Класс позоришь.
Варька в упор смотрела на него холодными зелеными глазами и, смирно улыбаясь, шипела:
- Ворчишь, как худое брюхо.
Она удобно располагалась за партой, раскладывала перед собой содержимое мятого, замазанного чернилами портфеля и, скучая, слушала учительницу.
Во время диктовок, не таясь, заглядывала в Тишкину тетрадь и, если он пытался загородиться локтем, корила:
- А еще сознательный! Поделиться не хочешь.
Тишка, как ошпаренный, отдергивал локоть.
Ни о пионерском отряде, ни о самодеятельности она не хотела и слушать. Даже когда выходило ее дежурство и надо было после уроков мыть пол в классе, шла к учительнице и жаловалась.
- Вера Ванна, - обиженно говорила она молоденькой учительнице, - на мне, Вера Ванна, весь дом держится. И пол помыть, и обед - на мне, и одежонку починить тоже. Вы же знаете - сирота.
- Хорошо, Базыкина, - торопливо соглашалась учительница, - я понимаю. Иди домой.
Училась Варька из рук вон дурно, и класс знал, что годовые тройки по всем предметам - явная натяжка и дань ее сиротскому положению.
Тишке Ёлкину и Оле Громовой поручили взять над ней шефство, и отличники ходили к девчонке на квартиру то вместе, то вразбивку.
Варька зевала на занятиях и постоянно пыталась увильнуть от них.
- Вам что - белоручки, - ворчала она, перетирая чистые тарелки или погромыхивая пустыми ведрами на кухоньке, - а Лидка с меня шкуру спустит, ежели замешкаюсь.
Ёлкин морщился, но, помня о поручении класса, молчал.
- А что ж у тебя сестра такая несознательная? - спрашивала Оля. - Ведь комсомолка, кажется?
- Работает много - и злится потому, - лгала Варька. - А мне и замениться некем.
- Я поговорю с ней, - негодовала Оля. - Должна же она понять.
- И-и, что ты, милая! - совсем как старухи кривилась девчонка. - Житья мне тогда не станет.
Несмотря на все усилия класса, она получила за четверть двойки по русскому и географии. Вера Ивановна решила пристыдить ее сообща.
Выслушав упреки, Варька поднялась из-за парты и сказала совершенно спокойно:
- Набросились! А помочь - никого нету!
- Погоди, Базыкина, - заволновалась Вера Ивановна, - тебе же лучшие ученики помогали.
- Чего помогали - посуду мыть? - зло поинтересовалась Варька.
- Как, то есть, посуду мыть? - окончательно смутилась учительница.
- А так, - пояснила Варька. - Дом не велик, да лежать не велит. Где мне на уроки времени брать?
- Врет она, - багровея, сказал Тихон Ёлкин. - Мало что ленивая, а еще и нахальная.
- Как тебе не стыдно, Ёлкин, - покраснела учительница. - Разве можно так грубо с девочкой говорить?
- Можно, - насупился Тишка, - она других слов не понимает.
И, упрямо нагнув голову, сообщил учительнице:
- Я больше не пойду, как хотите.
Варька стала часто-часто дышать, показывая классу, что она горько обижена, но ее холодные глаза спокойно замечали все вокруг.
Класс отчужденно молчал.
И Вера Ивановна, совсем молоденькая и неопытная девушка, не решилась на твердые меры. Вместо того, чтобы уличить Варьку во лжи и потребовать от нее труда и порядочности, она попросила класс:
- Надо помочь, ребята. Вы же знаете - сирота.
Варька была совершенно уверена в таком исходе дела и только ухмыльнулась про себя, когда класс снова решил взять ее на буксир,
Тишку Ёлкина на этот раз заменили девочкой.
И снова ходили на квартиру отличники, сидели с девчонкой по вечерам в классе у географической карты. Варька зевала, прикрывая ладошкой рот, и посмеивалась:
- Не дай бог двойку получу. Душу из вас вытрясут!
Кое-как Варька дотянула до седьмого класса. Трижды оставалась на второй год, но не видела в этом большой беды.
- А что, - огрызалась она в ответ на упреки одноклассников, - очень в жизни нужны ваши деепричастия и союзы. Жить с ними слаще, что ли?
Наконец у школы кончилось терпение. Директор вызвал Варьку в учительскую и, не предложив сесть, пожевал губами:
- Вот что, Базыкина, ты не финти. Будешь учиться или нет?
Варька поглядела в большое, во всю стену, зеркало, обдернула на себе кофточку и улыбнулась. Варьке шел восемнадцатый год, и она, пожалуй, была даже красива. Зеркало отражало крепкую коренастую фигуру; темно-русые косы лежали на острой груди, - не так, как у других учениц.
- И что это вы, Андрей Васильч, - с грубоватым кокетством повела она плечами, - ругаетесь на меня? Как могу - так и учусь. Стараюсь.
И привычно добавила:
- А вам так нельзя, Андрей Васильч, - сироту обижать.
Директор помрачнел и сказал, постукивая костяшками пальцев по стеклу на столе:
- Ты, Базыкина, дурочкой не прикидывайся. Ты лучше умной прикидывайся. И вот что: три месяца сроку. Поняла?..
Помедлил и произнес с хорошо заметной злостью:
- По нашим законам за спекуляцию судят. А ты забыла.
- Это чем же я спекулирую?! - повысила голос Варька, решив, что директор увлекся и допустил промашку.
- Сиротской долей - вот чем.
Варька почувствовала, что дело худо. На один миг в ее холодных больших глазах мелькнул страх, уголки губ дрогнули и поползли вниз.
Вся ее красивая, туго сбитая фигура вдруг точно лишилась костей, поползла киселем, и Варька зачастила смиренным голосом знакомых деревенских старушек:
- Ваша воля - наша доля. Как пожелаете, Андрей Васильч.
Но уже в следующее мгновение тряхнула головой, выпрямилась, и лицо ее приняло обычное лениво-надменное выражение человека, которого никто не имеет права обижать. "Черт с ней, со школой, - подумала Варька, - вон тетка Христина и без образования не скучает".
Вслух она сказала:
- Бьют - и плакать не велят.
К концу перемены зашла в класс, запихала книжки в портфель и, поджав губы, ни на кого не глядя, выбралась на улицу.
Придя домой, Варька села к зеркалу и принялась расплетать косы. Она мурлыкала себе под нос песенку о костре, который светит в тумане, и о прощании на мосту, и ей даже стало легче: теперь не надо ходить в школу - есть хороший предлог бросить занятия.
Лида последнее время работала в ночную смену, и Варька, раздвинув занавески, потушила лампу. С улицы в комнату мягко западал лунный свет.
Варька лежала на койке, закрыв глаза, а у ее ног томился знаменитый на весь город сталевар и говорил свистящим шепотом:
- Варвара Базыкина, я умру без вас, и черная могила будет мой удел. Не губите меня, несравненная Базыкина, дайте маленькую надежду на счастье.
Варька неопределенно улыбалась передовому сталевару, получающему большую зарплату, и продолжала мечтать.
У сталевара вырастали усы, это уже был мастер или даже начальник цеха, но все равно он стоял на коленях возле койки и умолял:
- Скажите "да", Базыкина.
Варька ободряюще хлопала его по плечу:
- Ладно, надейтесь.
На другой день на уроки не пошла. Обычно ее будила Лида, но в это утро сестра почему-то не вернулась с работы. И Варька проспала. Впрочем, это была не большая беда: в школу больше не стоило ходить.
Очнулась она от всхлипов. Лида сидела у крохотного стола и, положив руки на голову, плакала.
- Ну что там у тебя еще? - недовольно потянулась Варька. - Сталь не ту дали или что?
Лида подняла голову и посмотрела на сестру усталыми красными глазами. За эти годы девушка заметно изменилась. Она много работала в цеху, училась в вечерней школе, выпускала комсомольскую стенную газету - и сильно уставала. Варька с какой-то тайной радостью замечала: у сестры появились под глазами первые морщинки, в уголках губ - тоже.
Теперь легче стало выпрашивать в красные дни у Лиды ее платья и туфли. Сестры сравнялись в росте, и Лидины платья превосходно сидели на ладной Варьки-ной фигуре.
- Чего ревешь-то? - повторила она свой вопрос, лениво натягивая на голые плечи Лидин сатиновый халатик.
- Совесть где у тебя? - спросила Лида, и слезы наполнили ей глаза. - Ты почему с уроков ушла?
"Директор нагавкал, вызывал в школу", - зло подумала Варька. И сказала вслух:
- Они тиранят, и никакой помощи.
- Ты не ври, - возмутилась Лида, - я-то знаю.
Варька еще раз оглядела худенькую фигуру сестры, морщинки под ее глазами, ноги, обутые в стоптанные кирзовые тапочки, и сказала с плохо скрытой издевкой:
- А тебе больше меня надо? Отец-мать тоже! Не суйся, куда не след!
Отвернулась, проворчала под нос:
- Уж лаяла бы собака чужая, а не своя!
Лида немного помедлила, потом подошла вплотную к сестре и рывком повернула ее к себе.
"Ого! - подумала Варька. - Здоровая!".
Слезы еще стояли у Лиды в глазах, и, наверно, поэтому красивое, пышущее здоровьем лицо сестры показалось ей мутным и расплывшимся, как в кривом зеркале.
- Боже мой - вздохнула она. - Ни искры совести! Уродство какое-то!
- Ты на себя погляди! - сощурилась Варька. - Кра-асавица! Кожа да кости, кто тебя замуж возьмет?
Лида вышла из комнаты. Вернулась она через полчаса вместе с Кузьмой Гавриловичем.
Старик угрюмо морщил брови, взволнованно покашливал в кулак и глядел на Варьку с плохо скрытым раздражением.
- Что с тобой теперь делать, шалава?
Варька кинула взгляд на ветхую фигуру старика, на редкие и седые, как иней, волосы, подумала про себя: "Он теперь неопасный, помрет скоро" - и рассмеялась:
- Замуж меня отдавай, Гаврилыч!
- Языком, что помелом, метет, - грустно заметил старик и закашлялся.
Потом, будто Варьки не было в комнате, признался Лиде:
- И моя вина есть. Попускал, старый дурак! Думал, в соловьином гнезде соловейка и вылупится. Ан - кукушонок!
Похрустел негнущимися черствыми пальцами:
- Она же, балаболка, не знает, откуда рупь берется, на какой ее кормят. И видеть никого не хочет, кроме как себя.
Свертывая папиросу и просыпая табак, горестно покачал головой:
- Чисто кукушонок и есть. Тот за других жрет да их же, других, из гнезда и выпихивает. Вот оно как, Лидуша...
- Ну ты, не очень!.. - пятнами пошла Варька. - Каркаешь тут...