Вот уже четыре года, как Илья Муромец брошен в глубокий погреб по приказу Владимира Красно Солнышко. Не раз успел пожалеть Великий Князь о том, что в минуту гнева послушался дурных советчиков и заточил в подземной тюрьме Первого Богатыря Русской земли. Дружина и киевское войско от такой обиды разъехались по домам, богатыри и вовсе из княжьей воли ушли. Всей воинской силы в Киеве - дружинная молодежь да порубежные воины. А на границах уже собирается гроза - в степи появился новый хакан Калин, впервые объединивший под своей рукой все печенежские орды. Невиданное войско собрал степной царь и теперь идет на Русь войной, угрожая стереть с лица земли города, вырубить всех, не щадя ни старого, ни малого. Забыв гордость, князь кланяется богатырю, просит выйти из поруба и встать за Русскую землю, не помня старых обид...
В новой повести Ивана Кошкина русские витязи предстают с несколько неожиданной стороны, но тут уж ничего не поделаешь - подлинные былины сильно отличаются от тех пересказов, что знакомы нам с детства. Необыкновенные люди с обыкновенными страстями, богатыри Заставы и воины княжеских дружин живут своими жизнями, их судьбы несхожи. Кто-то ищет чести, кто-то - высоких мест, кто-то - богатства. Как ответят они на отчаянный призыв Русской земли? Придут ли на помощь Киеву?
Иван Кошкин
Илья Муромец.
"Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок".
"Сказка о золотом петушке".
А С. Пушкин.
Илья проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Яркие лучи били сквозь решетку прямо в лицо, и борода от жара понемногу сворачивалась колечками. Он медленно сел, опираясь на узкий топчан из половины векового дуба, и мутными глазами уставился на разбитые кувшины, судя по запаху, из-под греческого вина. Голова не то чтобы болела, но ощущалась как-то не на месте. Богатырь со стоном спустил босые ноги на кирпичат пол. Во рту было гадко, как в печенежском становище после молодецкого дружинного погрома. Начинался тысяча триста двадцать шестой день его заточения.
Илья неловко встал, покачнулся, наступил на осколок кувшина. Бритвенно острый осколок зеленого неясного стекла с жалобным писком сломался об ороговевшую богатырскую пятку. Муромец крякнул, поднял ногу и осмотрел стопу. Стопа выглядела основательно и надежно, словно заверяла: "Не бойсь, хозяин, наступай спокойно. Хоть на стекло, хоть на ежа, хоть на гада подколодного, не подведу". Он еще раз обвел погреб мутным взглядом. Пол был завален черепками и осколками, на сундуке, в котором хранились книги, что притаскивал ему Бурко, валялась нижняя женская рубаха. Верхняя рубаха после недолгого осмотра обнаружилась на топчане. Илья стал прикидывать, куда делась хозяйка одежды и как она шла по Киеву нагишом. Затем он попытался припомнить, кто она была вообще и как оказалась в темнице, но память отказывала. Узник вздохнул, подошел к двери и наклонился к окошку:
- Чурило! Чурило, поди сюда!
В галерее было темно, на зов богатыря никто не отвечал. Илья понемногу начал серчать:
- Чурило! ЧУРИЛО, НЕ БУДИ ВО МНЕ ЛЮТОГО ЗВЕРЯ! ПОДИ СЮДА, СОБАКА КНЯЖЕСКАЯ.
Вдалеке зазвякало, и послышался дрожащий голос:
- Иду, иду, Илюшенька. Иду, Солнце земли Русской.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался здоровый толстый мужик в кольчуге и шлеме. На шлеме, точнехонько над левым глазом, красовалась свежая вмятина, под правым глазом наливался грозовой темнотой свежий синяк Мужик слегка дрожал, старался казаться меньше и избегал глядеть на Илью.
- Ты, Чурило, это, - с виноватой досадой похлопал стражника по плечу Илья, - прибери тут немного. Что-то я вчера малость притомился.
Стражник торопливо закивал и попятился было к двери, но тяжелая богатырская рука по-прежнему лежала у него на плече.
- Слышь, Чурило, - глядя в сторону, пробормотал Муромец. - Под глазом... Это я тебя вчера?
- Нет, Илюшенька, - облегченно замотал головой Чурило. - Это ты по шлему мне вчера, - он указал на вмятину...
Илья облегченно вздохнул.
- Под глазом это ты мне сегодня, когда мы тебя на топчан укладывали.
- Эх ты, - удрученно крякнул богатырь. - Ну, ты не серчай. Сам понимаешь. Я ведь не со зла.
- Да я не серчаю, - жалко улыбнулся стражник.
- Ты давай убирайся покуда, - кивнул Илья. - Я на двор пойду, промнусь немного.
- Илюшенька! - возопил Чурило, падая на колени. - Не ходи! Христом Богом прошу!
- Это почему еще? - изумился богатырь. - Что за беда мне с того будет?
- Тебе не будет, - зарыдал стражник. - Да князь там сейчас. Увидит - опять меня выпороть велит, что недоглядел. И без того за твое вчерашнее изволили в зубы дать.
- За какое такое вчерашнее? - осторожно спросил Илья.
- А ты что, ничего не помнишь? - с ужасом уставился на него Чурило.
- Не-а, - помотал головой витязь. - Что я натворил-то?
- Ты иди, иди, - Чурило поднялся с колен и осторожно, под ручку, начал выпроваживать Илью из поруба. - У меня там, ну знаешь где, рассольчик, поправишься.
- Да что я делал-то? - обернулся подталкиваемый в спину Муромец.
- Ничего, ничего, все хорошо. - Чурило вытолкнул богатыря в коридор и прихлопнул дверь.
Голова болела по-прежнему, и Илья прошел по низкому коридору к каморке стражника. Нашарив за дверью жбан, он вылил рассол в себя и чуть было не грохнул по привычке посуду о стену. Покачав головой, Илья поставил жбан на место и снова вышел в коридор. В порубе возился Чурило, и, судя по чертыханиям, убирать он будет еще долго. Узник поискал глазами на мощеном полу два знакомых вбитых на полвершка камня и с кряхтением встал на четвереньки, поставив на них руки.
- Ну, Бурко, маму твою лошадь пополам, - пробормотал богатырь и принялся отжиматься.
Отжимания Бурко придумал через полгода после того, как Илью бросили в погреба глубокие. Всю первую неделю Муромец беспробудно пил и обижал стражников. На восьмой день, когда совершенно синий воитель сидел на топчане и с лютым лицом крошил в кулаке осколки последнего кувшина, Бурко с ноги распахнул дверь и заорал:
- Все, хватит! Начинается новая жизнь.
Бурко рассудил так, что даже в погребе можно заняться чем-нибудь полезным. Для начала он усадил богатыря учиться грамоте. Илья орал, угрожал прибить наглеца и указывал на то, что богатырю грамоту знать невместно, хватит с них Добрыни и Дюка Степановича с Соловьем Будимировичем. Но Бурко хладнокровно притаскивал все новые пергаменты, и через несколько месяцев Илья научился читать, не водя пальцем по строкам, и даже писать не меньше двадцати слов за час. Гусиные перья, правда, при этом уходили с бешеной скоростью - увлекшись, Илюшенька совершенно нечувствительно списывал их под корень, старательно выводя какую-нибудь особо заковыристую буквицу. Дальше пошла арифметика, потом неутомимый Бурко заставил богатыря выучить сперва печенежский, потом греческий, потом франкский языки. Обнаружив, что от сидячего образа жизни богатырь неудержимо толстеет, хитроумный Бурко вычитал в какой-то греческой книге про гимнасий, и для Ильи начались черные дни. Особенно доставала до печенок беготня по ходу между погребами. Ход был длиной в десять сажен, и пробегать его надлежало четыреста раз в оба конца. Не сразу богатырь приноровился к узкому ходу и низкому потолку, и первые три недели то и дело выворачивал головой да плечами камни из потолка и стен. Постепенно, однако, привык и под конец бегал уже заковыристо: то с закрытыми глазами, то спиной вперед, то читая книгу, а то неся в руках кружку с медом, выпить коию дозволялось только после пробежки. Еще Илья приседал, крепил какой-то торс (что это такое, он не знал, но живот, по-прежнему немалый, стал как каменный, так что Бурко, ударив в него ногой, только одобрительно крякал) и отжимался. Отжиматься Илье нравилось, потому что наводило на приятные мысли, да и вообще было полезно. Озадаченный Бурко, увидев, как его друг задумчиво отжимается семисотый раз подряд, усложнил задачу: теперь отжиматься было положено на пальцах, каждый раз подпрыгивать на руках и ногах, как кот от выплеснутой воды, и выкрикивать что-нибудь заковыристое либо читать что-то на память. Сперва богатырь ругался, но через месяц, проткнув случайно пальцем Чурилов шлем, опять вошел во вкус. Все же одно дело сломать бревно об колено и совсем другое - расщепить его пальцами на лучины. Сегодня Муромец решил не бегать, дабы не расплескать по коридору то, что съел вчера. Поэтому за полчаса покончив с отжиманиями, он решительно вернулся в погреб. Чурило как раз кончил вытирать пол.
- О, молодец! - похвалил богатырь, осторожно похлопав стражника по плечу. - Слушай, тут такое дело. Сегодня Бурко в Киев возвращается...
При этих словах Чурило просветлел с лица и не сумел скрыть неимоверного облегчения. Друг Муромца, помимо отца Серафима, был единственным, кто мог держать богатыря в узде. Без его благотворного влияния Илья распускался совершенно, гонял стражников за вином и девками, а мог и как вчера учудить...
- ...так что быстренько сбегай на Житний торг, купи винца, мяса жареного, орешков, ягодки этой сморщенной, изюм которая называется, давай, одна нога здесь, другая там.
Словно туча скрыла солнышко на лице бедного Чурилы, и он сдавленно просипел:
- Илюшенька, а деньги?
- Деньги?
Илья задумался. Да, конечно, деньги... Но тут перед внутренним взором его встал отец Серафим - маленький, сухой, и его тихий, но яростный голос: "Смиряй себя", - грозил ему пальцем священник. Маленького попа, окормлявшего дружину, богатыри уважали и боялись. Илья вздохнул:
- Да нет, Чурило, спасибо. На что они мне тут, в порубе. Не надо денег.
Чурило всхлипнул что-то неразборчивое и, пятясь, вышел из поруба. Илья открыл сундук, на который Чурило ровненько сложил женские рубашки (их почему-то оказалось уже три), и достал увесистый свиток. Перед тем как уехать в степь по делам дружинным, Бурко велел прочитать ему мудреное переложение какой-то военной книжки из земли китайской. Мужика, написавшего книжку, звали неприлично: Сунь. Книжка, надо признать, была толковая, но местами заумная, а иногда этот Сунь на два сворота расписывал то, что можно было выразить парой слов. Бурко объяснял это исторической традицией. Поскольку книжку перекладывал именно он, спорить было бесполезно. Дочитать оставалось немного, но Илья знал, что одного чтения мало - Бурко обязательно будет гонять по содержанию, задавать вопросы, спорить. Спорить с ним было трудно, потому что знал он много и был высокомерен не в меру, а послать или в ухо дать было как-то неловко - друг все-таки.
Илья зачитался и не заметил, как отворилась низкая дверь.
- Здрав будь, русский богатырь!
Наклонив большую голову, Бурко осторожно шагнул внутрь, и в погребе стразу стало тесно.
- Бурко! - Илья крепко стиснул друга в объятиях.
- Задушишь, медведь дурной, - прохрипел Бурко.
- Ну, ты как там? Как вообще на Рубеже? А то, сам знаешь, я тут сижу, как орел в клетке, подрезали добру молодцу могучие крылья. - Илья, сам расчувствовавшийся от такого сравнения, хлюпнул носом.
- Ну да, подрезали, - ядовито ответил Бурко. - Аж орлиц топтать только пешком ходишь. Я только к Киеву подъезжал, а мне уже про твои вчерашние подвиги рассказали. Народ в ноги падал: "Уйми защитника земли Русской". Что это там у тебя на сундуке валяется?
- Это Чурило, - не моргнув глазом, соврал Муромец.
- Что Чурило? - озадаченно уставился на него товарищ.
- У него полюбовница есть, ну, он от жены прячется и ко мне сюда ее водит. Меня выгонит, а сам...
- Умно, - уважительно сказал Бурко, - но я же его спрошу.
- А он и подтвердит. Ты пришел и ушел, а меня ему еще охранять и охранять. Да, и вот еще. Что я такого вчера натворил, что вы мне все время это поминаете?
- А ты что, не помнишь? - Бурко изумленно посмотрел на Илью.
- Нет. Помню, сидел, читал, ви... квасом запивал, а потом раз - утро, у Чурилы синяк, в погребе намусорено, едва успел убраться. Может, меня опоили чем? Подсыпали в квас мухомора какого-нибудь толченого, и стал я берсерком, навроде Геракла.
- Надо бы мне тебе поменьше греков давать. Понахватался у ромеев - врешь и не краснеешь.
- А то, - довольно ухмыльнулся богатырь. - Ты давай рассказывай, что там, в Степи, делается?
- Об этом мы с тобой до вечера говорить будем. А сейчас ты мне вот что скажи: ты Сунь Цзы дочитал?
- Дочитал. Мужик знающий, но потрепаться любит и путаник большой.
- Зато ты у нас умом ясный, как солнышко. А ну-ка, раз не путаешься, ответь, какая местность называется "Местностью смерти"?
- "Местностью смерти" называется... Называется... Вот черт, ведь помнил же!
- Во-первых, не чертыхайся, тебе это отец Серафим не раз говорил, а во-вторых - башка у тебя дырявая. В нее что-то умное вкладывать - что кольчугой воду носить.
- Слушай, Бурко, - устало посмотрел на друга Илья. - Ну почему у всех людей кони как кони, а ты у меня говорящий?
...Когда Илюшенька, отсидевший на печи 33 года, встал наконец на ноги, он первым делом ошарашил поседевших окончательно от счастья родителей намерением стать богатырем, и не где-нибудь, а в Киеве, у князя Владимира. Отец пытался было робко намекнуть, что можно было бы наконец и в поле помочь, но Илья только отмахнулся. Правда, ночью он очистил от камней и леса поле в три раза больше отцовского и гордо утром показал его родителям. Пока отец с открытым ртом чесал в затылке, мать внимательно осмотрела сына. Рубашка на Илье полопалась, а штаны еле держались, связанные веревочкой. Ни слова не говоря, она пошла в дом и вынесла икону. "На добрые дела благословлю. А на злые - нет тебе моего благословения. Иди уж, не годится с такой силой сохой землю ковырять".
Тем не менее отъезд Ильи из дома затягивался. Булаву ему кузнец сделал, оковав толстенный мореный дубовый корень железными полосами с шипами. Меч и кольчуга остались еще с весны от княжеского тиуна, которого мужики как-то ночью тихонько утопили в речке, чтобы не брал не по чину и девок не портил. Кольчугу, правда, пришлось по бокам разрезать и после стянуть половины ремнями. Но отправляться в путь без коня богатырю невместно, а с конями было напряженно. Когда свеженареченный богатырь подошел было к отцовскому Савраске, тот по-дурному заржал и забрался на крышу избы - насилу его оттуда достали. И то сказать, рядом с Ильей лошадка была вроде зайца. В деревне подходящего коня не нашлось. Как всегда в таких случаях, подвернулся Илье неприметный, неизвестно откуда взявшийся старичок. Позже, уже перезнакомившись в Киеве с богатырями, Илья с удивлением узнал, что все они так или иначе с этим дедушкой сталкивались: Добрыне он подсказал набить в шапку земли греческой, чтобы Змея долбануть, Алеше сказал, что у тугаринова коня крылья бумажные. Илье дед посоветовал отправиться на торг и выбрать самого шелудивого жеребенка. Илья уже настолько отчаялся, что так и сделал. Домой заморыша он тащил на руках под хохот всей деревни. Уже у самого дома снова, как из-под земли, появился старичок и велел утром, до рассвета, выйти с жеребенком в поле и водить его по росе. Илья водил жеребенка до полудня, после чего повел домой.
- Ого! - сказал отец, - а заморенного куда дел?
- Так это он и есть, батя.
- Ладно, ври мне. Этому уже полгода, почитай.
Илья словно только теперь увидел, что вместо шелудивого зверька на тонких дрожащих ножках перед ним стоит крепкий широкогрудый жеребенок. Ночью он не мог уснуть и, едва начали гаснуть звезды, снова вывел жеребенка в поле. Вернувшись днем, он постарался поставить коня в стойло незаметно, но отец, выводивший Савраску, столкнулся с ними нос к носу. Савраска ошарашенно присел на задние ноги, а отец перекрестился:
- Мать честная, ты их воруешь, что ли, где?
- Да тот же это, батя!
- Да ну!
Отец махнул рукой и повел Савраску запрягать. Илья осмотрел своего жеребенка. Тому было на вид не меньше двух лет, спина - вровень с головой хозяина.
На третий день земля в Карачарове содрогнулась и тряслась, пока на площадь не влетел Илья верхом на чудовищном звере. Копыта коня были с тарелку, грудь - с ворота, а грива свисала до земли.
- Вот и коняка по мне, - сказал Илья отцу, хлопая жеребца по шее.
Отец обошел бурого зверя, заглянул ему в рот. Конь демонстративно откусил кусок ворот и с хрустом разжевал.
- Хоро-о-ош, - протянул старый крестьянин. - Слушай, Илюша, а вспашите мне полосу под озимые?
Пришлось задержаться еще на один день. Наконец пришло время седлать Бурку, как Илья назвал коня. Седел в деревне не водилось, кроме того, что сняли с коня того же тиуна, так что седлал Илья, в основном вспоминая, как лежали седла на конях княжьих людей. Наконец, затянув, как он надеялся правильно, последний ремень, Илья не без робости поставил ногу в стремя.
- Подпруга не затянута, - раздался откуда-то спереди и сверху мощный низкий голос.
- Поговори у меня, - буркнул неизвестно кому Илья и оттолкнулся правой ногой.
Мгновение спустя, лежа под брюхом коня и глядя в не по-человечески умные глаза, богатырь ошарашенно спросил:
- Так ты что, говорящий???