Красно Солнышко решил встретить войско не в городе, а на шляхе, чтобы если и будут между ним и суровым Ратибором резкие, немирные речи, то киевлянам бы этого не видеть. Потому следовало поспешать, и, быстро облачившись в княжеское платье, надев простую кольчугу и варяжский шлем, Владимир вздел себя в седло и на рысях повел отряд из Киева, а за воротами и вовсе поднял коня в скок. Перемахнув через древний вал у Лыбеди, всадники влетели в лес, широкая прямоезжая дорога вывела на большую поляну - в три перестрела длиной. Здесь Владимир остановился и спешился, приказав остальным оставаться верхами. Передав поводья отроку, князь вышел вперед и, скрестив руки на груди, приготовился ждать. Илья переглянулся с Гореславом Ингваровичем, старый черниговец еле заметно улыбнулся, богатырь в ответ чуть наклонил голову - оба поняли, чего хотел Владимир. Выйдя пешим впереди отряда, государь своей волей умалялся перед дружиной, показывал смирение. Да и стоя ногами на земле, люди иначе говорят, чем сидя в седлах.
Ждать пришлось недолго - не прошло и получаса, как на поляну рысью выскочил молодой воин в коротком нагруднике из стянутых ремешками стальных пластин - не иначе еще отцовская, а то и дедовская хазарская добыча. Увидев перегородивших дорогу воинов, дозорный быстро повернулся в седле и трижды прокричал вороном, через минуту из леса выскочил десяток всадников - Ратибор никогда не ходил, не выслав вперед крепкие сторожи. Десятник - парень, чуть старше своих воинов, близко подъезжать не стал, но что-то приказал одному из отроков, и тот умчался назад. Теперь уже явственно был слышен глухой гул - то ступали многие и многие тысячи копыт, и вот из-за поворота лесной дороги по четыре вряд начали выезжать всадники. Все они, как на подбор, красовались на могучих высоких конях, на каждом льдисто поблескивала в редких, сквозь листву, лучах солнца начищенная броня, со шпилей высоких украшенных шлемов свисали алые яловцы. Длинные копья, расписные длинные щиты, что закрывают конника от носа до колена, тяжелые мечи - воины старшей дружины выступали впереди, чтобы пыль не садилась на дорогие одежды и доспехи. Оружие в обоз на телеги не складывали, каждый готов был в бой в любую минуту - только наклонить копья, стегнуть коней - и никто не устоит перед ударом могучей конницы, лучшего воинства Русской земли. В первом ряду под червонным прапором с искусно вышитым Архангелом Михаилом ехал могучий воин в дорогом цареградском доспехе из связанных шелковым шнуром стальных пластин. Годы витязя шли к закату - усы, свисавшие до груди, были снежно-белыми, загорелое лицо избороздили глубокие морщины, глаза из-под кустистых сивых бровей смотрели тяжело. Ратибор Стемидович начинал ратную службу еще со Свенельдом - воспитателем неистового Святослава. Потому и жив остался, когда князь сложил голову на порогах, что шел со Свенельдовым отрядом - не на ладьях, а конно, по берегу. Храбрый воин и искусный воевода, Ратибор помимо прочего был упрям и с годами сговорчивей не становился, но войско его любило и называло "батько". Не раз седой волк водил старшую дружину в самую сечу, поскакивая на коне впереди полков. Многие были обязаны ему жизнью, и не найдется в Киевском войске человека, что не отдал бы за любимого воеводу буйну голову.
Выехав на середину поляны, Ратибор поднял руку в тяжелой боевой рукавице, и словно волна побежала по рядам, уходящим за поворот, - искусные наездники осаживали коней на месте, никто не уперся мордой в круп передним, не было ни драк между конями, ни ругани между всадниками. С минуту старый воевода смотрел на князя, что стоял впереди, пеший перед конными, затем отдал копье воину справа, стряхнул с плеча щит и передал дружиннику слева. Легко соскочив с коня, кинул повод знаменному и, тяжело ступая кривыми от долгой конной службы ногами, пошел к Владимиру. Илья почувствовал, что рука против воли сжимается в кулак: что-то скажет Красну Солнышку злоязыкий старик? С Ратибора станется выложить такое, что Владимиру стерпеть будет никак нельзя. Видно, и остальные думали о том же - потому мертвая тишина воцарилась на поляне, даже птицы лесные вдруг умолкли, и само солнце, словно страшась, ушло за тучу. Не доходя трех шагов до государя, воевода остановился и несколько долгих мгновений смотрел на своего господина, затем снял с седой головы шлем и медленно согнулся в поясе. Владимир не дал старцу довершить поклон, подскочил вперед, словно молодой, поднял и крепко обнял. Плечи Красна Солнышка вдруг затряслись, и Сбыслав, стоявший рядом с Муромцем, потрясенно понял: князь плачет. Не как тогда, при встрече черниговцев, не лицемерно пуская скупые, выверенные слезы, - Владимир рыдал в голос, и Сбыслав почувствовал, что теперь и у него перехватило горло. Да и не у него одного - вот всхлипнул кто-то за спиной, вот вытер глаза Ратиборов знаменосец.
- За все обиды, - голос князя был хриплым, но не дрожал, - за все неправды мои - простите мя грешного.
Ратибор, что стоял, обнимая князя, шагнул назад, повернулся лицом к своему войску и быстрым, словно соколиный удар, движением выхватил из ножен меч. Острие доброго, во франкской земле кованого клинка нацелилось в солнце, и старый воин заревел:
- Господину нашему, великому князю Стольнокиевскому Владимиру Святославичу - слава!
- Слава! - отозвались ближние дружинники, вскидывая копья.
- Слава!!! - заорал Сбыслав, потрясая не ведомо как оказавшимся в его руке мечом.
- СЛАВА!!!
От рева десятитысячного войска с деревьев посыпалась листва, на версты вокруг взлетели с ветвей перепуганные птицы. И солнце выглянуло из-за тучи, словно радуясь вместе со всей Русской землей - князь примирился со своей дружиной!
В Киев возвращались шагом, рядом с Владимиром ехали Ратибор и Илья Муромец. Сбыслав, державшийся за князем, слышал разговор: государь рассказывал воеводе, каковы силы удалось собрать, сколько войска у Калина и как будут расставлены русские полки, Илья время от времени вставлял слово-другое. Уже перелезая через вал, увидели: на полпути между Лыбедью и Киевом собрались тьмы народа - то киевляне вышли встречать сильнейшее войско Русской земли, что пришло наконец на помощь родному городу. Разговоры в полках приутихли, воины подобрались, ровняли ряды, чтобы идти волос к волосу. У многих дружинников в городе остались родные - отцы, матери, братья, сестры, и когда витязи въехали в толпу, начались узнавания, то тут то там сухонькая старушка или седой как лунь старик в богатых одеждах семенили у стремени могучего воина, отмахиваясь от слуг, говорили что-то сыночке, а сыночка - косая сажень в плечах, облитых сияющей кольчугой, отвечал смущенно. Многие пришли с малыми детьми, и те, хоть не могли по годам видеть, как возвращалась из походов богатырская Застава, крутились вокруг Муромца, лезли под ноги Бурку, и богатырь, вздохнув, опять набрал на седло, на плечи, на шею коню и себе человек шесть ребятишек. Богатырский зверь для порядка поворчал, но чувствовалось, что ему приятно, и, чтобы ребятам было удобней держаться, он пошел мягче.
Вот уже завиднелись впереди золотые ризы - митрополит со священством вышел встретить воинов, благословить на битву, когда Бурко внезапно поднял голову и громко сказал:
- Илья, земля.
Детишки радостно завизжали - надо же, взаправду услышали, как сказочный конь говорит человечьим голосом.
- Что, Бурушко? - спросил Муромец.
- Дрожит земля, - ответил конь.
- Так, - сказал Илья. - А ну-тка, огольцы, быстро на землю да к мамкам.
Мальчишки, уловив раскаты грома в ставшем вдруг серьезным голосе богатыря, мигом притихли, по гриве слезли с коня и шмыгнули в толпу.
- Что, Бурко, - Владимир слышал разговор и встревожился. - Калин?
- Кабы Калин - мы бы загодя знали, - успокоил князя Муромец. - Остановитесь-ка, я землю послушаю.
Ратибор посмотрел на государя и, встретив кивок, снова поднял руку - войско встало, народ примолк. Илья соскочил на дорогу, стягивая с правой руки боевую рукавицу. Встав на колено, он приложил ладонь к земле.
- Что там, Илья Иванович, не томи, - спросил Владимир и вдруг осекся - лицо Муромца было странным.
- Да неужто... - прошептал богатырь, затем вдруг вскочил и повернулся к киевлянам: - Расступитесь! Расступитесь, люди добрые!
Люди заволновались, но, повинуясь могучему голосу, открыли широкий проход на Предславино.
- Это то, что я думаю? - спокойно спросил богатырский конь.
- Да! - Илья прыгнул в седло. - Давай туда.
- Илья, что ты слышишь? - уже догадываясь, спросил Владимир.
Теперь земля дрожала явственно, это было трясение, словно где-то неподалеку валились на землю с неба огромные булыжники. Такое бывает, если огромный табун коней идет по степи, но тогда не различить удары отдельных копыт, все сливается в сплошной гул, здесь же стук был дробный, отчетливый. Бурко сделал несколько шагов и встал сам, не дожидаясь команды поводьев, - грохот нарастал, уже мелкие камушки на обочине дороги начали подскакивать в воздух, и вот на курган, что стоял с незапамятных времен в двух верстах от Киева, вылетел конник. Всадник был далеко, но было в нем что-то странное, и вдруг по толпе прокатился вздох узнавания: люди поняли, что и конь, и человек в боевом доспехе - оба огромны. Конник вздел своего зверя на дыбы, потрясая копьем, и на курган один за другим скоком стали подниматься невидимые доселе воины. Казалось, что вершина большого холма мала для них, что вся гора дрожит под их тяжестью, с трудом держит на своих плечах. Уже было витязей больше двух десятков, и первый всадник указал рукой в сторону князя.
- Все же пришли, - прошептал Илья.
- Конечно пришли, - невозмутимо ответил наглый Бурко. - У меня и сомнений не было, что придут.
Снова затряслась земля, а огромные воины уже летели вниз, каждый конь шагал вдвое дальше обычного лошадиного скачка. Ближе, ближе, вот уже стало видно лица, - а люди молчали, не в силах поверить увиденному, боясь спугнуть чудо. Еще миг - и Добрыня осадил Ворона рядом со старшим братом, сдернул с головы шлем - седеющие волосы перетягивала старая, вышитая любимой Настасьей, выцветшая лента. Братья посмотрели друг другу в глаза и крепко, до боли в плечах, обнялись. Над полем встала великая тишина - Илья вглядывался в лица братьев-богатырей. Все были здесь - Алеша, Поток, Дюк, Казарин, Самсон, Гриша, молодой Ушмовец, что руками удавил пред полками печенежского ольбера, Потаня Хромой, Рагдай Волк, могучий Хотен... Илья медленно развернул коня навстречу князю. С минуту Владимир смотрел на тех, сильнее кого не было во всем свете, и, видя витязей своих во всей исполинской мощи, во всем оружии, что не поднять простому человеку, Красно Солнышко снова ощутил то, что, казалось, уже начал забывать. Великая гордость, великая радость от того, что ему служат люди, равных которым нет ни у кого, возвращалась ко князю, здесь, на этом поле, под стенами Киева он снова стал един со своим войском, со своими богатырями, своим народом - всей великой Русской землей. Тяжесть, годами гнувшая к земле, переливалась в силу, ибо земля сильна единством, и если сердце государя заодно с сердцами его людей - только Бога ему бояться, но никого больше! Владимир тронул коня навстречу богатырям и, раскинув руки, крикнул:
- Сколько ни есть у меня серебра и золота - даю дружине моей и воинам моим! Будете со мной - будет стоять земля наша, втрое богатство прирастет! Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались! Не обижу витязей моих, но буду с ними советоваться и судить с ними! Вы - опора мне, меч и плечо мое! Слава вам, русские богатыри! Слава!
- СЛАВА!!!
Мало не сорок тысяч народу подхватило этот клич, казалось - ветер поднялся от голосов, и даже дружинные кони, привычные к шуму и грохоту битвы, заплясали под седоками. В души людей сошел покой, словно и не стоял под городом лютый враг: с ними князь, с ними войско, с ними богатыри - остальное в Божьей руке.
* * *
В княжеских покоях было тесно - воеводы, богатыри, начальные люди малых полков собрались на последний совет, перед тем как разъехаться по полкам. Дозоры доносили: пока поганые спокойны, но никто не обольщался - скоро Калин узнает о том, что в город пришло войско и богатыри. Теперь под рукой у князя было сорок восемь тысяч воинов, да богатырская Застава, и хоть у хакана войско много больше, Сбыслав впервые поверил, что Киев устоит. Как старший над большим Киевским полком, Якунич был рядом с князем, но как младший по возрасту он стоял, а не сидел, как раз за Ратибором Стемидовичем. Сперва он думал, что теперь седой воевода снова примет старшую дружину, но тот нашел время сказать молодому витязю, мол, не за местом своим пришел, даст Бог пережить битву - попросится сивоусый у князя на покой, а кого после этого над дружиной поставить - пусть Владимир сам решает. Так что, хотя войско и дружинники были под началом Ратибора, место воеводы старшей дружины на словах оставалось за Сбыславом.
Теперь, имея за собой Киевское войско и богатырей, князь проводил последнее уряжение полков. Между Лыбедью и Днепром, перегородив холмистое, высокое над рекой поле, вставали черниговские и смоленские полки. Им принимать удар орды, что пойдет от Витичева брода, здесь вражьей коннице простора нет - стало быть, налетать, засыпать стрелами и отскакивать печенеги не смогут, придется биться ближним боем. Если же не устоят - отбегать бы к Белгородской дороге, а варягам, что своим обычаем пешими встанут от Кловского урочища, встречать врага стеной щитов.
- Эх, - вздохнул Гореслав Ингварович. - Место нехорошее: овраги да холмы - не разгуляешься.
- Так и им не разгуляться, - заметил Ратибор.
Владимир кивнул, соглашаясь, - от Витичевского брода дорога на Киев идет по горам и урочищам - место для конницы плохое.
- Древляне и Киевский полк пусть будут в городе, на Подоле, - продолжил князь. - Пусть будет сила про запас, да и от греха, если полезут через реку вплавь - встретите и Киев обороните.
Сбыслав мрачно кивнул: конечно, славы тут не добудешь, но с его воинством - гончарами да плотниками, от роду на коне не сидевшими, только славы и искать. Древлянский воевода, молодой еще муж, высокий и широкоплечий, посмотрел на Сбыслава и вздохнул - древляне тоже конно бились плохо, от роду воевали пеши.
- Туровскому полку и Киевскому войску и дружине моей быть за Ситомлью - перед Дорогожичским урочищем, - сказал Владимир, поворачиваясь к Ратибору: - Тебе, Ратибор Стемидович, закрывать шлях на Вышгород, они и оттуда пойдут.
- Добро, княже, - старый воевода встал, степенно оправил усы и наклонил голову. - Только дозволь мне Ситомль перейти - там луга хорошие, будет где разгуляться на просторе!
Владимир посмотрел на своего воеводу, постучал пальцами по столу, наконец, вздохнул:
- Дорогожицкое болото у тебя за спиной будет, Ратибор, тревожусь я.
- А ты не тревожься, княже, - ответил седой воин. - Наша конница ударом сильна. За речкой сидючи победы не добудешь.
- А если тебя в топь втопчут? - остро глянул князь.
- А лучше в топь, чем в овраги, а то и в ворота киевские, - спокойно сказал старый витязь. - Мы сюда не бегать пришли, государь, а биться. Так уж лучше пусть вои знают - нет пути назад!
Несколько мгновений Владимир смотрел на своего воеводу, затем усмехнулся:
- Быть по сему. Не мне тебя учить полки водить. Сам же я с боярским полком буду у Золотых Врат. Если кого теснить начнут - туда поскачу.
Воеводы согласно кивнули - негоже великому князю лезть в свалку впереди полков, мечом размахивая.
- Новгородцы же с Соловьем Будимировичем встанут у Сухой Лыбеди - ладьи у них на катки поставлены, на сушу вытащены - ими перекроют путь на Шелвовое, чтобы поганые нам в спину не ударили. Тако нам встати, - Владимир поднялся из-за стола. - Ну, а ты, Илья Иванович, ты с Заставой где будешь?
Отдавая слово Муромцу, Красно Солнышко показывал, что уважает своих богатырей и власти над ними не ищет - пусть своей волей служат. Илья задумался - конечно, хотелось бы встать вместе, двадцать пять - это ли не сила. Да только, что греха таить, витязи Заставы строем биться не умеют, каждый - один в поле воин, даже если рядом рубятся. Налетят толпой на тьму - ан, печенеги-то теперь не разбегаются...
- Дозволь, княже, так сделать, - сказал Илья. - Я сам беру восьмерых и встану с черниговцами. Добрыня возьмет восьмерых - будет с дружиной. А Дюк Степанович и еще семеро при тебе пусть стоят - быть им на подмогу, где понадобятся.
- Так тому и быть, - кивнул Владимир.
Он обвел взглядом воинов.
- Уж простите, господа воеводы сильные, что не потчую вас, как подобает, - ныне каждый час дорог. Отправляйтесь ко своим полкам да становитесь, где назначено. С Богом!
Сойдя с крыльца, Илья пошел к богатырям, что стояли у Десятинной, занимая с конями чуть не половину площади.
- О чем решали? - спросил за всех Добрыня.
Из дворца один за другим выходили воеводы, крестились на церковь и, кликнув своих воинов, разъезжались кому куда следует.
- Вот что мы приговорили, братья...
Муромец коротко рассказал окружившим его кольцом витязям, как им надлежит сегодня биться. Те слушали внимательно, но когда Илья закончил, многие зароптали, а Алешка - тот прямо сказал: неладно, мол, это - порознь биться. Но тут заговорил Поток, и все умолкли. Седой воин негромко напомнил - ныне битва будет не такая, как прежде, сражаться будем не за честь, не за славу, не полон отбивать, за спиной - Киев-град, и враг в него ворваться не должен. Потому - дело каждого будет поспешать туда, где наши гнутся, где поганые одолевают, своим плечом держать полки. Успевать нужно везде, стало быть, придется разделиться - по одному, по двое зорко смотреть и скакать туда, где тонко. Илья кивнул, подтверждая - так, мол, и задумал. Богатыри переглянулись и тоже закивали - теперь и им понятно, почему нужно натрое разбиваться. Илья, Добрыня и Дюк вышли в середину - выбирать по очереди себе бойцов. Илья, как старший, первым назначил себе Алешку - Бабий Насмешник смел до безумия, но зарывист, за ним глаз нужен, а то и за шиворот оттащить, так что пусть под рукой будет. Следующим Добрыня взял себе Потока, потом Дюк подмигнул Самсону и велел быть рядом. Один за другим расходились богатыри на три стороны - вот уже и стоят порознь три малые дружины. Переглянулись, хлопнули друг друга по плечам, попросили не поминать лихом. Затем перекрестились на Десятинную и, повернувшись друг к другу спиной, пошли к коням - нечего долго прощаться, наше дело воинское.