– Так много значений? – недовольно хмыкнул Новик.
– Как у предиката в иероглифическом алфавите, – кивнула Мария, увлекаясь и явно проигнорировав застойную гримасу лейтенанта. – А это может быть и древо жизни, в расширенном трансцендентном понимании, и просто дерево, тис, например, – продолжила она, отправляя за ухо седую прядку, упавшую на глаза.
– А вместе? – хрипловатым, словно спросонья, голосом спросил Новик.
– Вместе это "Почтовый дуб, 28 мая 1943-го"… – раздалось за его спиной с несколько наигранным драматизмом Мефистофеля, явившегося из сценического люка. – О руническом нарезном календаре вы не слыхали, Мария Васильевна? Кстати, в очередной раз искренне преклоняюсь перед вашей образованностью… – сбросив с плеча войлочный полог, Войткевич вошёл в землянку.
Саша это увидел только по тени, пересекшей засаленные доски стола; он так и не обернулся, хоть и прошлась, продёрнула по спине жёсткая щётка нервной дрожи, вроде той, которой конскую шкуру чистят. Впрочем, подавшись назад, на лавку, обнаружил, что руки девать совершенно некуда, а оставить на столе – ещё, чего доброго, станет заметно, как они дрожат. А этого не хотелось бы, хоть и никак не унять: не кто-то там, а разоблачённый враг стоял за спиной.
Наконец руки Новик положил на пояс, на ремень, почти рефлекторно коснувшись пальцами правой руки клапана кобуры…
– Да брось ты! – заметил это его движение Яков. – Не шухерись… Простите, Мария Васильевна, – прищёлкнул он каблуками сапог, точно раскаявшийся гусар и понурил голову. – Обмолвился. Исправлюсь. – И тут же исправился: – Не бойся…
Повернулся к Новику и даже положил руку на его плечо, невольно дрогнувшее.
– Боится… – констатировал Войткевич почти с сожалением.
Саша и в самом деле боялся. Но не за себя. Он напряжённо смотрел на Марию Казанцеву, но так и не мог поймать её взгляда, чтобы определить отношение… К такому вот откровению. Мария Васильевна же, опустив голову, сосредоточенно смотрела в блокнотный листок, будто надеясь найти в нём что-то, доселе не разгаданное.
– Что будем делать? – продолжил тем временем Войткевич, убрав ладонь с плеча Саши и даже вытерев её о штаны. – Вариантов у нас два, ровно по количеству дуэлянтов… Мария Васильевна не в счет. И как дама, и как гражданское лицо, и как лицо, вообще незаинтересованное, – он снова с кроткой учтивостью ей поклонился, отхватив от Новика немую, но вполне красноречивую характеристику: "Клоун".
И продолжил:
– Твой вариант у тебя на лбу написан, как на плакате: "Дави лазутчика! А то лазает тут…" – извини, могу путаться с текстом, они у вас в Агитпропе все на один мотив, как матерные частушки.
– А твой? – угрюмо перебил его словоблудие Новик, оборачиваясь.
Войткевич нависал над ним, скрестив на груди руки и покачиваясь на каблуках с самым беспечным выражением лица, будто в кармане мешковатых штанов у него лежала индульгенция от самого Апостола Петра на все, самые невообразимые, прегрешения. Хотя вполне возможно, что источником его бесстрашия был крепкий спиртовой дух, увязший в старообрядческой бороде.
– А не побоишься? – прищурился Яков, став окончательно похожим на того же старообрядческого хитрюгу.
– Тебя или немцев? – прочистив горло, уточнил Саша.
– Меня… Или немцев… – почти повторил Войткевич.
– Я попрошу вас… – неожиданно прервала Мария эту неспешную, с долгими корректировочными паузами, точно артиллеристская перестрелка, дуэль. – Как лицо незаинтересованное…
Оба лейтенанта повернулись к женщине, обнаружив её у заслонки чугунной буржуйки. Как ни в чём не бывало, Мария Васильевна поправляла на ней желтоватые от хозяйственного мыла бинты. Спиной к мужчинам, как будто и не разыгрывалась тут какая-то особенная драма.
– Во дворе не холодно ещё… – заметила она, рассматривая порядком изношенные бинты на просвет тлеющих головешек.
– Конечно, – поднялся Новик и, не пытаясь особенно увернуться, подвинул плечом Войткевича. – Мы уходим.
– Звучит почти как "Пойдём, выйдем"… – демонстративно отряхнув плечо, хохотнул Войткевич. – Пойдём!
– И ещё попрошу вас… – позвала их Мария Васильевна, когда Новик уже взялся за край полога.
Они обернулись. Она встала. Прямо, привычно выгнув спину, как на фото дворянской фамилии, и только нервные пальцы охватили локти, будто озябла… Но так и не обернулась.
– Только, мальчики… – мягко, нерешительным предисловием к просьбе, позвала она снова.
В этом её обращении… Неуверенном: "Не послушают!" – действительно чувствовалась просьба. Извечная женская, девичья, сестринская… не важно. Просьба. Лишь бы они – мужики, братья, мальчишки… Лишь бы перестали брать в руки и баловаться своими страшными мужскими игрушками.
– Прежде чем перестрелять друг друга, выслушайте…
Войткевич хмыкнул. Новик закусил изнутри нижнюю губу, но тоже промолчал.
Тогда Мария Васильевна добавила:
– Ведь, по крайней мере, одному из вас придется объяснить, почему он сделал это… И не только следователю, но и себе…
– Ну, что, братишка? – спросил Войткевич, заложив большие пальцы рук за пояс. – Будем слушать или как?
– Какой я тебе брат? – резко повернувшись к нему, процедил Новик сквозь зубы.
– Ну, если не по разуму… – панибратски подмигнул ему Яша. – То хотя бы по оружию…
– Слушай!.. – начал закипать Саша; вся эта комедия недомолвок, неполных разоблачений, признаний не до конца, надоела ему, как…
– Хорошо, не хочешь "брат"… – продолжал ёрничать Яков Осипович (почему-то снова захотелось звать его именно так), продолжал, будто и не замечая желваков, ходуном ходивших на висках Новика: – "Коллега" – устроит?
– Какой, в жопу, коллега?
– Как точно указано местоположение… – заметил Войткевич. – Именно…
Он вдруг помрачнел, словно, бесповоротно вытеснив хмель, навсегда нагрянуло и оглушило похмелье. Такое, что и рот открывать нет ни малейшего желания, не то чтобы говорить.
Но, тем не менее, свой посыл Войткевич закончил:
– Именно коллега… По НКВД. Так что слушай…
Луна уже разбухла и поседела за чёрным частоколом сосен.
– Что там у тебя за второй вариант? – спросил лейтенант Новик спустя не один час их беседы… По большей части монолога Войткевича.
– Вариант? – поднял голову тот, перестав с сожалением рассматривать последнего красного светлячка, затухающего в чёрном влажном мху. – Курево закончилось. И то, что хранилось как НЗ, в мятой пачке с гербовым орлом рейха – тоже.
– Ты оставлял за собой вариант на случай дуэли… – напомнил Новик.
– А… – задавил красную искорку подошвой сапога Яша. – Вариант мой туп, как всё гениальное. Ты пойдёшь со мной. К почтовому дубу. На встречу с гауптштурмфюрером Бреннером. Убедишься. Но… – он повернул голову к Саше, однако взгляда его не нашёл. Старший лейтенант упрямо смотрел на луну, проседающую в сосновых лапах. – Но убедишься только в том, что я действительно германский шпион. Оборотень… – проследив его взгляд на серебристый череп луны, добавил Войткевич. – Во всё остальное тебе придётся поверить…
– Попробую… – после минутной паузы, негромко подвёл итог беседе Новик.
Он действительно мог только попробовать. Верить – не мог. Но попробовать мог. Особенно после того, что сказал ему ефрейтор Ранев… Про Настю. Его Настю…
Хотя, казалось бы? Какая связь между этим матёрым, то ли нашим, то ли фашистским, то ли всё сразу, разведчиком? И его Настей… Такой открытой, искренней и неистовой – как пламя, игривой и обжигающе честной – как ласковый огонёк. Но…
"Ей-то не только никто поверить не захотел, но даже попробовать…" – думал он, шагая уже назад, на базу.
Глава 13
Вперёд прорывались отряды…
Аю-Даг. 28 мая 1943-го
Дерево царствовало над тесной поляной, словно змеясь во все стороны древним многоголовым драконом. Морщинистая шкура проглядывала тут и там в резной чешуе листвы, будто длинные шеи исподволь подкрадывались, окружали… И вот-вот из ночного лунного сумрака распахнутся одна за другой, зашипят, клыкастые змеиные пасти. Ночью, с кладбищенским брожением луны, то и дело оступавшейся в чёрных облаках, меньше всего казалось, что дерево напевало задорные пионерские песни.
– Почтовый дуб… – пробормотал Новик.
Ошибиться невозможно было. Вот и колодезно-чёрный провал на высоте человеческого роста в кряжистом чудовищном теле, словно голодно раскрытый рот.
– Откуда ты про него знаешь? – обернулся Саша. Достаточно подробно живописуя свою шпионскую и анкетную биографию, Войткевич пионерскому детству отвёл совершенно другое место, за которое и "Спасибо великому…" язык сказать как-то не поворачивался: макаренковскую колонию поминал. – Я и от местных не слыхал…
– Книжки в детстве читать надо было, – оттёр рукавом вспотевший лоб Яша. – Например, "Маленькие испанцы" Кононенко, кажется, или "Военную тайну" Гайдара. Очень поучительно…
– Ага… – проворчал Новик, поправив на груди шмайсер. – Прямо пособие для будущего Мальчиша-Плохиша. Там что, и точные координаты дуба указывались?
– Точное местоположение нам любезно указал наш проводник… – Яша протолкнул вперед себя Стефана Толлера, не преминувшего в очередной раз зарыться в каменной осыпи на разъехавшихся ногах чуть ли не носом.
– Ну да, конечно. Надёжный источник, – хмыкнул Новик.
– М-да… – скептически проводил взглядом Войткевич тощего Толлера, сползающего по гравию на четвереньках. – Пожалуйста вам, "Вперёд прорывались отряды спартаковцев – смелых бойцов". А ещё "пионер – всем пример"… – Яша звучно сплюнул. – Одно слово, бюргер. Хотя привёл… – Он задумчиво поскрёб бороду, вернее, уже бородку, заметно, до уменьшительно-ласкательного суффикса, сокращённую ножницами Аси. – И примеру его и впрямь стоит последовать. Тебе, – уточнил Войткевич, внимательно глядя на старшего лейтенанта.
– То есть?
– То есть вы с ним останетесь чуть ниже, в лесу, – пояснил Яков. – Бреннер ждёт меня в качестве своего бывшего агента, значит, ждёт одного.
– Логично, – саркастически согласился Новик. – Зачем агентам абвера свидетель из советской разведки?
– Прямо мысли мои читаешь… – вздохнул Войткевич. – Ты думаешь, он поверит, что, пропав на два года, я только тем и занимался, что вербовал для абвера русских разведчиков? В надежде на победу германских войск. Особенно сейчас… – нажал он на последний аргумент. И, не дождавшись ответа Новика, заключил: – Так что я пойду сам и приведу его сам.
– А почему ты думаешь, что он придёт один?
– Не думаю… – хмыкнул, забрасывая за спину патриотически-неизменный ППШ, Яков. – Уверен, что не один. Так что посматривай…
Он заскрипел гравием, взбираясь на последний подъём перед поляной, укрытой мрачной кроной дуба. Беспечно, как на прогулке по ночным аллеям санаторного парка, насвистывая что-то довольно трудновоспроизводимое, не иначе оперную партию…
Разговор Войткевича с его бывшим куратором был недолгим. И все это время Новик напряженно думал: "А бывшим ли? Уже одно то, что разговор их проходит наедине, наводит, так сказать… О чём говорят?"
– Какого сигнала ждут от вас ваши коллеги? – спросил Войткевич у сухопарой фигуры, материализовавшейся из лунного сумрака с бесшумной лёгкостью призрака.
Спросил, даже не глядя на неё, а увлечённо шуруя пальцами в палой листве, набившейся в дупло почтового дуба.
– Hab` nicht verstanden… – скрипнул в темноте голос "призрака", одетого в мешковатый летний костюм из чёрной фланели. – Не понял? Здравствуйте, Якоб…
– Gute Nacht. Я говорю, какого сигнала от вас ждут ваши солдаты, чтобы схватить меня?
– Какой смысл?
– Какой смысл меня арестовывать? – Войткевич, вынув руку из чёрной утробы дупла, оттёр её, по обыкновению, о штаны. – Так и думал… – заметил он неизвестно по какому поводу. И, так и не предложив руки Бреннеру, "грязная, мол", продолжил: – По-моему, смысл самый прямой. Не отпускать же меня обратно к партизанам.
– В разведку… – уточнил Карл-Йозеф, но в несколько вопросительной интонации. – В русскую флотскую разведку?
– Тем более и непременно, – охотно подтвердил Яша, чуть бравируя знанием немецких идиоматических выражений. – Присядем?
– Как же не отпустить… – гауптштурмфюрер, видимо, предполагавший скромный комфорт пикника, вынул из кармана брюк сложенную вчетверо салфетку. – Разве это не логично? Отпустить своего бывшего агента к русским с новыми инструкциями, в обновленном, так сказать, качестве? Спросив разве что, какого дьявола шарила русская разведка в моём сейфе и куда подевала добросовестного идиота Стефана.
Бреннер примостил белую салфетку на гребне чёрного громадного корневища и уселся.
– Характеристика Толлера блестяще подтверждает вашу проницательность, – светским тоном сообщил Яков. – И ваше спокойствие по поводу шумной вылазки обоснованно: сейф мы вскрыть не успели.
– Я это заметил, – кивнул едва заметно в темноте облачной ночи Карл-Йозеф. Нотку облегчения в его реплике уловить было непросто.
– Но вот откуда вам знать, какого рода обновление произошло со мной за последнее время? – устроился подле, не претендуя на подстилку, Войткевич. – Вы что же, не допускаете возможности, что после 22 июня я пережил патриотический катарсис и стал верен делу "Ленина – Сталина", как никогда?
– Отчего же, вполне допускаю… – легко согласился Бреннер, раскрывая блеснувший серебром портсигар. – Bitte "Schwarze Böhmen", – предложил он коротенькие тёмные сигарки. – Не совсем то, что вы любите…
– Что вы, что вы… – плотоядно потёр ладони Войткевич. – Во что вам завернуть Родину?
Бреннер, не уловив ассоциативной связи и не дождавшись пояснения, повторил:
– Вполне допускаю ваше патриотическое перерождение, Якоб, но поверит ли в него СМЕРШ? – гауптштурмфюрер произнёс эту страшную аббревиатуру по-русски, и оттого прозвучала она ещё более зловеще. – Когда узнает об Spiller’е, Игроке?
– Страшно подумать… – интимно, будто делясь собственными страхами, прошептал бывший агент Spiller. – Но… – прервался он на то, чтобы надкусить кончик сигары и закурить. – Но откуда вам знать, в чьи ворота станет теперь играть Spiller? Вы же не сможете доверять, Карл-Йозеф… Ни мне, ни передаваемой мной информации.
– Бросьте, Якоб! – скрипуче хохотнул гауптштурмфюрер. – У вас мания величия. Неужели вы думаете, что в русской разведке за вами не будет, кому присмотреть? Вы забыли о наших методах работы? "Доверяй, но…" За вами будет приглядывать наш человек, – настойчиво повторил он, но, казалось, особого впечатления на "Игрока" этим повторением не произвёл.
– И кто же этот соглядатай? – без обиняков уточнил тот.
– Что за бестактность… – развёл руками Карл-Йозеф. – Разумеется, этого я сказать не могу.
– В таком случае, я дам сигнал моим коллегам, – неожиданно заявил Войткевич, как ни в чём не бывало с наслаждением затягиваясь горьким дымком. – Из SMERSHC… СМЕРШа – произнес он в подчёркнуто немецкой транскрипции. Свою "Чёрную Богемию" гауптштурмфюрер едва не выронил. – Мои теперешние коллеги тоже умеют сводить дебет с кредитом… – в размеренном тоне додавил бывшего куратора Войткевич. – Поверьте мне, они зачтут бывшему агенту абвера разоблачение суперагента нынешнего…
Хоть и сумел совладать с собой, не стал озираться Карл-Йозеф, но парировал довольно наивно, почти по-детски:
– А я дам сигнал своим…
– Будет перестрелка, – пожав плечами, хладнокровно констатировал Войткевич. – Единственным прогнозируемым итогом которой будет то, что нас с вами, Карл, завалят… С той или с другой стороны, но непременно.
– Тупик? – нервно хохотнул Бреннер.
– Полное дупло, Карл… – согласился Яша.
Карл-Йозеф, с гримасой филологического недоумения, посмотрел на него и проворчал:
– Кажется, вы перехватили инициативу, Якоб. Уже потому, что просчитали эту ситуацию. Что вы предлагаете?
– Сделаем так: я положу в дупло этого романтического дерева список завербованных мною сотрудников абвера в период с 39-го года по 41-й…
– Вами? – недоверчиво уточнил Карл-Йозеф.
– Именно… – кивнул Яша. – И фамилии вас неприятно удивят, поверьте. Так что при желании и вас я могу назвать своим сексотом.
– Von wem? – сделал недоуменную мину Бреннер. – Кем-кем?
– Сотрудником…
К чести гауптштурмфюрера, новость он переварил довольно быстро; всё-таки двойной агент – не бог весть какой моветон в любой разведке. И всё-таки…
– Значит, вы?
– В равной степени как агент абвера, так и Иностранного отдела НКВД… – поморщился Яша, будто необходимость разъяснять очевидное его раздражала. – Как будто вам это не приходило в голову?
– Да, в общем-то… Но мы проверяли… Эти же чёртовы лесбиянки, которых угораздило перегрызться накануне, проверяли всё.
– Хреново проверяли, – отмахнулся Яша. – Бабы есть бабы. Но продолжим. Я положу список и уйду.
– Куда? – машинально спросил гауптштурмфюрер, но, поймав иронический взгляд Войткевича, смутился: – Ах да, конечно…
"По большому счёту, – рассудил Бреннер. – Можно позволить сейчас агенту Spiller’у вернуться в его лесную берлогу. Всё поправимо, всё можно переиграть, особенно когда списки окажутся в надёжных руках. Главное – и это наверняка – русские не догадались о берлоге настоящей, о базе во чреве Аю-Дага…"
– И для вас, и для меня этот список будет приговором, – продолжил развивать свою идею Войткевич. – Мне от наших как агенту абвера. Вам – от своих как моему куратору, прозевавшему в рядах абвера агента НКВД. Соответственно, список будет достаточной гарантией нашего дальнейшего плодотворного сотрудничества.
– Wir werden vermuten… – хмыкнул Бреннер. – Предположим…
– А вот, чтобы я во всё время этого нашего сотрудничества спал спокойно… – продолжил Войткевич, – зная, кто придет меня ликвидировать, когда мы окончательно погоним вас "nach dem Westen!" – не отказал себе в удовольствии уточнить Яша. – Вы мне скажете, кто ваш человек в разведотряде.
– Э-э… – морща лоб, заскрипел Бреннер, будто решаясь.
– И не надо мне называть имена адмиралов штаба флота, – поспешил Яков упредить глубокомысленную гримасу гауптштурмфюрера. – Я уже понял, что ваш человек гораздо ближе, в самом отряде.
– И даже ближе, чем вы думаете… – спустя минутную паузу произнёс наконец Карл-Йозеф. Произнёс драматически, щурясь сквозь табачный дым, как оракул сквозь клубы фимиама. Слишком уж много Станиславского предполагала сама фраза. Не удержался старый театрал. – Говорите, хотите крепко спать? – начал он…
– Danke. Verstanden, – неожиданно прервал его Войткевич. – Спасибо. Понял… Вполне совпадает с моими подозрениями. Ну, что ж… – поднялся он с вытертого пионерскими пятками корневища. – Ещё раз Danke. Времени, пока вы будете искать список в дупле, мне вполне хватит, чтобы скрыться.
Гауптштурмфюрер опешил, но в силу привычки – и на грани провала нельзя терять самоуверенности, где уж тут челюсть подбирать – успел задать вопрос по делу:
– Как мы уговоримся? О следующей встрече?