– Господь с тобой, Васильич. Лёшка мертвее мёртвого, Царство ему… Це там хтось стогне… – ткнул он пальцем куда-то в сторону. – У каменюках. Я вже хлопцив послав подывытысь.
Невольно настораживаясь, Новик подтянул за ремень шмайсер к ноге, посмотрел туда же. В просвете (если так можно назвать чуть более светлый тон моря по сравнению с каменными стенами) вскоре показались тени матросов, и стали слышны шорох материи и тяжёлое гужевое сопение. Что-то, грузно провисшее в носилках, сооруженных из пятнистого брезента, прихваченного хозяйственным боцманом в немецком броневике, матросы подтащили к расселине и положили подле Войткевича.
– А почему ко мне в лазарет? Наш? – лениво поинтересовался тот, не отвлекаясь от прежнего своего занятия, – смены набрякшей от крови повязки на свежую, из разорванного пакета. Осколок гранаты, хоть и не увяз, слова богу, в теле, но шкуру распорол. Не побегаешь, штопать и штопать…
– Наш, – перевёл дух сапёр Громов. – С "Охотника", наверное…
– Мабуть, так, – невесело согласился Ортугай, задумчиво оглаживая обвислые усы горстью. – Звидки ж ему тут ще взяться?
– Так что, загорать нам тут на пляже, ребятишки, – невесело добавил корректировщик Каверзев. – До самого пионерского посинения.
Неизвестный матрос опять застонал.
– А кому ж нравится? – развел руками корректировщик, словно в ответ на его стенание.
– Не юродствуй! – одёрнул Антона Новик. – Лучше посмотри, что с ним…
– Уже посмотрели, – поднял край брезента Громов. – С виду целый, но глаза заплыли, будто в улей сунулся.
– Хреново, – подал голос Войткевич, отжимая подол гимнастёрки от крови. – Может быть, закрытая черепно-мозговая… – и на недоуменное "Гм?" боцмана, пояснил: – Башкой крепко треснулся.
– А-а…
– И кто у нас тут? – закончив наконец со своими делами и приподнявшись на локте, позвал Яков, заглядывая под брезент.
Жутковатая маска повернулась к нему. Словно узкоглазый монгольский идол, выкованный из меди, но с синеватой окалиной вокруг щёлочек глаз.
– Ране… – чуть шевельнул опухшими губами "идол".
– Вижу, что не шибко живой… – сочувственно хмыкнул Яша. – Я и то красившее…
– Ранев… – немногим более отчетливо повторил раненый. – Сергей. "2–2 137"… – цифры он произнес раздельно, как телефонограмму, с долгими и трудными паузами.
Поэтому Новик, встрепенувшийся сразу, как только разобрал фамилию, поспешил закончить вместо него:
– Гвардии ефрейтор второй разведгруппы второго разведотряда штаба флота. Ладно, Серёжа, потом поговорим…
Только так, не по голосу, а по коду и фамилии, он сумел опознать… Вернее – угадать бойца, виденного им в расположении сводного разведотряда, там, на Кавказском побережье.
Глава 12
В свет и в люди
Урок хороших манер
Но "потом" поговорить удалось только через трое суток. Уже на базе, в партизанском лагере.
Сергей не осознавал, что тащат его на брезенте по козьим тропам, по которым и без груза пройти-то не слишком просто.
Не заметил он и короткого злого боя в лесу на яйле, когда уже вроде и рукой было подать до лагеря, и верный Блитц прибежал – за три версты! – навстречу и жалостливо поскуливал, обнюхивая раненого Войткевича.
Не понял в мареве контузии, что именно Блитц спас хозяина и немалую часть разведчиков, учуяв засаду "добровольцев".
Учуял, бросился на врагов и, даже прошитый тяжёлой маузеровской пулей, вцепился в горло вожаку "добровольцев". Но сжать челюсти как следует уже не сумел. Двое татар бросились на выручку вожаку, успели добить пса, но засада как таковая уже не состоялась. Меньше чем за пять минут перебили всех десятерых, потеряв только одного своего, но какого! – Мыколу Здоровыло. Последнего из "добровольцев", как раз недогрызенного вожака, пристрелил сам Войткевич.
Не видел – да что там Ранев, никто, кажется, не видел, – как железный Яков утёр слезу над чёрно-рыжим телом в запёкшейся крови, телом пса, таким неожиданно плоским и ожидаемо неподвижным. А потом подхватил его на руки, отнёс, шатаясь и оскальзываясь, к ближайшей карстовой воронке, опустил и привалил камнем.
В соседней воронке упокоился улыбчивый (улыбка так и застыла на мёртвых губах) волыняк.
Трое суток подряд гвардии ефрейтор Сергей Ранев, зачисленный в матросы только по обычаю разведчиков носить тельняшки, если и приходил в себя, то путался. И где он, и кто он, и что здесь такое. Даже в то, что он у крымских партизан, Сергей поверил только тогда, когда в одних кальсонах и рубахе, держась за подёрнутую плесенью бревенчатую стену, выбрался наружу из блиндажа – санчасти. И, глядя на вихри тумана, курившиеся между тёмными сосновыми стволами, прошептал губами, ещё непослушными:
– Мать твою хвать…
Тогда и вошла, коротко постучав в дождевую бочку у входа, в землянку разведчиков Мария Васильевна. Держась прямо, можно сказать, царственно, но на самом деле едва волоча опухшие ноги.
– Там… ваша находка… – медленно опустилась она на "барские" полати Войткевича, деликатно не обращая внимания, как подтянул он босые, давно не мытые ступни под полушубок.
– Что, ожил? – спросил Новик, торопливо запахивая на груди сорочку.
– Больше, чем стоило бы… – вздохнула Мария Васильевна и поспешила добавить: – в его положении…
– Говорит? – подал голос Войткевич, всё ещё косясь на сапоги под лежанкой.
– Говорит… – кивнула Казанцева, ставшая во главе партизанской санчасти после голодной смерти единственного кадрового врача.
Не по образованию ставшая или по навыкам, но по силе духа… Видеть такое – уж это дело не для всякого по силам; а ещё и сознавать, что помочь почитай что нечем…
– А не бредит? – с сомнением уточнил Яков. – А то в прошлый раз он меня каким-то дедом Трофимом величал. Грозил в ГэПэУ сдать.
– Я ж говорю, дядь Яша, что рожа у тебя с бородищей кулацкая, – без всякого смущения субординацией заметил из угла землянки "сын полка", точнее, разведгруппы отряда, Валька, пацан лет 13–14 от роду.
– Цыц! – цыкнул на "сына полка" Войткевич, но бороду, принявшую вид и впрямь весьма "допетровский", поскрёб с сомнением.
– Бредит или нет, не знаю… – слабо улыбнувшись, пожала Мария Васильевна плечами, сохранившими прежний портретный разворот. – Сказал, что должен явиться к командованию флота и здесь ему делать нечего…
– Не бредит, – сделал вывод Яков. – Я б и сам не прочь сейчас поближе к командованию, особенно к его кухне. Извините, Мария Васильевна, с вашего позволения… – Решившись-таки высунуть на мгновение ступни, не чище, чем клубни картофеля, Войткевич проворно сунул их в сапоги.
Разговор с разведчиком, ефрейтором Раневым, не дал много.
Их небольшую группу из штата второго отряда, всего в пять человек под командованием знакомого Новика старшины Оразова, придали экипажу "Морского охотника". На случай, если группе Новика потребуется помощь: отбиться от преследования, помочь при погрузке раненых или ещё чего. Но помощь впору было звать самим. Простояв в заданных координатах всего несколько минут, МО вдруг взлетел на воздух без всяких боевых прелюдий и вообще без всякой видимой причины.
– Подводная лодка… – сразу насторожился Войткевич.
– Подводная лодка, – подтвердил Сергей.
Единственный он вынырнул на поверхность или нет – Ранев не знал. Соображать было некогда, да и нечем. Едва только вырвавшись на воздух из тошнотворно крутящегося золотого мрака (такая в глазах осталась картина после бесконечного пребывания в подводной воронке), он рефлекторно схватился за пробковый минный буй.
– Бог послал… – поднял было зрачки к небу ефрейтор, но тут же поморщился и даже закряхтел: лоб под повязкой всё ещё был налит болью, как свинцом.
– А это? – сочувственно кивнул на повязку Новик. – Кто послал?
– А… – осторожно махнул рукой Сергей. – Черти на скалу вынесли, не рассмотрел впотьмах…
Но кое-что он всё-таки рассмотрел в ночном мраке, прежде чем, так или иначе, оказался в черте прибоя. Луч прожектора весьма рассмотрел, луч, который ударил с рубки подводной лодки, подошедшей на место потопления МО-137 через пару минут после того, как угомонился последний всплеск на месте водоворота. Сергей видел его всего в полусотне метров от себя, и пришлось даже поднырнуть под минный буй, когда вода вокруг вспыхнула, как зелёное бутылочное стекло на просвет.
– А куда пошла? – поскрёб домостроевскую бороду Войткевич. – Не видел?
– В сторону большой горы…
– Аю-Дага! – почти обрадовался Яков и, не поясняя причин своей непонятной радости, поднялся, почти подскочил, с лазаретного лежака. – Пошли, лейтенант…
– Погодите… – приподнялся на локте Сергей, словно пытаясь удержать Новика, и с неловким сомнением покосился в сторону Войткевича. – Мне вам надо кое-что сказать, товарищ старший лейтенант.
Хмыкнув, Войткевич вышел.
Через минуту вышел и Новик
"Вашу подругу, девушку из Туапсе… Вы извините, но все же знают, куда вы из Ашкоя в самоволки бегали… Её арестовали. СМЕРШ. Не знаю, за что…"
И сразу же закурил, как показалось Якову, дрожащими руками – с третьей спички и рассыпав коробок в траву, мокрую от весеннего вечернего тумана.
Яков Осипович даже не стал окликать, когда Новик, явно наобум, не видя и не глядя куда, зашагал в лес.
О пользе классического образования
Когда и как он очутился в хозяйственной санчасти и собственной, после смерти врача, землянке Казанцевой, Новик так и не понял. Прошёл, не заметив Войткевича, смакующего немецкую сигаретку, "заныканную для понта", и сел на лавку. Но тут же подскочил, будто сейчас только увидев Марию Васильевну.
– Здравствуйте, хотя виделись… Простите… Я ввалился, как к себе… – с трудом разобрался он в скороговорке вежливости.
– Что за церемонии, Саша… – мягко укорила его Мария Васильевна, поправляя чайник на тесном верху "буржуйки", где уже исходили паром котелок со стираными бинтами и кружка с грибковым древесным йодом… – Садитесь чай пить. Вот, Яша раздобыл где-то…
– Ну, всё равно будуар, как ни крути, – по инерции добавил Новик, сам дивясь, что на какие-то условности этикета ещё хватает соображения. – А я…
– Как слон в будуаре, – подал голос Войткевич. – Простите его, Мария Васильевна, а то он тут пыль подымет, расшаркиваясь.
Впрочем, в присутствии Казанцевой по-другому и быть не могло, будь ты хоть ранен в голову. Несмотря на убогость и поношенность её тщательно заштопанного платья, с которого только май месяц, вместе с каким-то вязано-тряпичным хламом, сумел снять тяжёлое, щемящее впечатление французского позора 1812 года. Несмотря на понятную одичалость голодного зимовья и, протокольно говоря "упадок воинской дисциплины", в голову не приходило самому последнему быдлу из числа актива материться, сморкаться под ноги, скрести пузо на первом майском солнышке.
А уж Войткевич называл Марию Васильевну не иначе как "наш свет". В том смысле, что, раздобыв через своих штрафников путём одному ему доступного волхования жменю настоящего чая, не травяного, он говорил лейтенанту Новику:
– Идем в свет, – имея в виду землянку Казанцевой возле блиндажа санчасти.
И на капризно оттопыренную губку радистки Аси улыбался просто непристойно:
– А ты иди в люди…
Впрочем, всегда добавлял:
– Я подтянусь.
Сейчас, когда Яков именно таким образом "подтянулся", сославшись на необходимость проверить посты, Новик проводил его хмурым взглядом. И ещё долго смотрел на колышущиеся складки войлочного полога, служившего дверьми в землянку Казанцевой.
– Мне кажется, вас что-то беспокоит, Саша? – спустя немалую минуту спросила его Мария Васильевна, с которой они остались одни.
– А? – дёрнулся, очнувшись, Новик и, отрицательно покачав головой, снова принялся передвигать пальцем спички, рассыпанные на просушку подле керосиновой лампы.
– Мне показалось, что между вами и Яшей… – она на секунду задумалась, убирая с толстопузой "буржуйки" алюминиевый мятый чайник с кипятком. – Как будто пробежала кошка… Я не права?
– Нет, – снова покачал головой лейтенант. – Она никуда не убегала. Только сильно поправилась после…
Он замолчал.
– После операции? – продолжила за него Мария Васильевна, будто бы механически, больше занятая укрощением чайника со строптиво скачущей крышкой, приладить которую не было никакой возможности. Найденный близ дороги чайник, похоже, побывал под танком.
Саша вновь отмолчался, и поэтому она поспешила добавить:
– Я, конечно, не имею права спрашивать…
Сердито фыркая, чайник выделил в кружку Новика порцию кипятка, уже не сильно повлиявшего на цвет чая, заваренного по третьему кругу.
– Да нет… – Саша собрал спички пальцем. – Спрашивать вы, конечно, имеете право, – он поморщился. – А вот имею ли я право вам сказать?
Он посмотрел на Марию пытливо, но молча.
– Я тоже не знаю… – пожала та плечами, садясь напротив. – В любом случае, Саша… – замолчала и она.
Чего они оба ждали в эту долгую паузу, когда стал слышен даже треск короедов в бревенчатых стенах и шипение копотного дымка в колбе лампы?
– В любом случае вы можете мне доверять… – запоздало закончила фразу Мария Васильевна.
Саша почувствовал облегчение, будто кто-то вынул у него из-за пазухи огромный ледяной булыжник, что и ходить мешал, и руки занимал, да и холодно от него было – вся душа выстыла.
– Можете, даже если не верите… – по-своему истолковала его заминку Казанцева, принимаясь за резку "дикого" конского щавеля.
– Верю! – кровь бросилась в лицо Саши. – Что вы, конечно, верю…
Само предположение, что он может подозревать в коварстве, во лжи эту красивую благородную женщину… Благородную в дореволюционном, допотопном, по нынешним временам, понимании… Ему сделалось стыдно. Безосновательно, как в дни первой влюбленности: "Не может быть, чтобы Ядвига Людвиговна была испорченной женщиной!"
Уловив его блуждающую улыбку ("Ослепительная была дама супруга директора…"), Мария Васильевна чуть удивлённо вскинула чёрную, точно нарисованную твёрдой рукой, бровь, но слова его приняла как комплимент:
– Спасибо. Значит, мне показалось – и слава богу, а то…
– Вам не показалось, – неожиданно для себя перебил её Саша.
Почему-то остро захотелось избавиться от сомнений. По-любому, как бы там ни вышло… Пусть окончательно, пусть наоборот, подтвердив свои сомнения в качестве обоснованных подозрений… Лишь бы не это невнятное душевное нытьё…
Он решительно сгрёб спички в фанерный коробок.
– У вас великолепная интуиция, Мария Васильевна.
– Всё-таки что-то случилось у вас с Яшей, – кивнула сама себе Мария Васильевна и, подумав, отложила нож. – Саша, лейтенант Войткевич – он штрафник и, конечно, человек… сложный, натура…
– Чёрт с ней, с его натурой! – Новик резко бросил на стол коробок, рассыпав спички, и спохватился. – Извините, я кажется, горячусь…
– Продолжайте, – с учительской благожелательностью поощрила его Мария Васильевна, словно не заметив рассыпанный коробок.
– Тут такая картина складывается, что не знаю что делать…
Картина на засаленных досках стола складывалась и впрямь довольно скверная. Пододвигая пальцем спички одну к другой, Саша словно складывал пиктограмму своих сомнений…
"Во-первых, это становится уже пошлой традицией: как только разведотряд во взаимодействии с группой Войткевича затевает операцию – непременно либо попадает в засаду, либо обнаруживается немцами в первые же минуты… И что ещё более странно!.. – Тут Новик невольно сломал спичку, превратив в клинописный вопросительный знак. – Всякий раз группа практически благополучно, почти без потерь, выходит из мешка, когда на нём уже и завязка стянута!"
– Складывается впечатление, что нас выпускают нарочно, – пробормотал лейтенант с сомнением, словно не веря и сам себе. – Почему? Не потому ли, что им выгоднее сохранить своего человека в разведотряде, чем уничтожить его… – Боясь, что она не поняла его, Саша пустился было в толкование: – Ну, чтобы и впредь иметь возможность знать о наших планах и…
– И возглавить процесс, если нет возможности его предотвратить, – закончила за него с улыбкой Мария Васильевна.
– Ну, да… – переварив, улыбнулся и лейтенант.
Но одновременно улыбка покинула лицо Марии Васильевны.
– А кроме косвенных… – спросила она, нахмурившись и даже с некоторой тревогой. – Есть ещё какие-то доказательства в пользу того, что в отряде шпион? А то…
– Я понимаю! – потрепал смоляную чёлку Новик. – А то это слишком похоже на следственную практику НКВД, когда виноват не тот, кто наступил…
"В дерьмо… – закончил он про себя, спохватившись. – А тот, кто нагадил".
– Когда за всякой аварией должен быть вредитель, – поправился он вслух. – Нет, к сожалению…
"А это уже во-вторых: на первом же допросе Стефан Толлер без обиняков заявил, что в разведотряде штаба русского флота имеется шпион абвера. Вот только кто он? Этого Толлер, судя по всему, не знал…"
– Точно, не знал, – убеждённо повторил Саша, поджигая у вытяжки лампы гнутую спичку, символизирующую сутуловатого эсэсовца. – Его боцман спрашивал… по душам, без протокола…
– Думаю, что и без переводчика… – вздохнула Мария Васильевна.
– Но и без рук, – слегка смущаясь, заверил Саша, подкуривая от гнутой спички папиросу.
– Да я верю… – насмешливо дрогнула уголком рта женщина. – С Корнеевой наружностью истового казака он и так вполне сойдёт за европейский ужас… Но почему всё-таки Войткевич? Только ли потому, что в вашем отряде все люди проверенные, а…
– Нет, конечно! – помахал почти истлевшей спичкой Новик. – Что значит, проверенный – непроверенный… Я всё-таки в НКВД служил, Мария Васильевна. Блоху можно найти и на лысой собаке…
– Ну, тогда… – задумчиво, будто решаясь на что-то, посмотрела на него Мария. – Я… как лысая собака… – она остановила ладонью его протестующее мычание. – Я должна предупредить вас, Саша, что свои подозрения вы обсуждаете с дочерью репрессированного военачальника из числа бело…
– Мария Васильевна! – выпустив папиросный дым, укоризненно протянул Новик. – Я же уже сказал…
– Тогда почему всё-таки Войткевич?
– Вот… – зачем-то оглянувшись на войлочный полог входа, полез в нагрудный карман гимнастёрки лейтенант и вынул сложенный вчетверо блокнотный листок. – Что это? – Он разгладил листок ребром ладони и пододвинул к краю стола. – Давно хотел спросить вашего совета…
"А это в-третьих: петля и снежинка на первый взгляд. Знаки, которые Войткевич оставил на картине в кабинете Бреннера".
– Похоже на рунические знаки, – после минутной паузы подняла на него встревоженный взгляд угольных зрачков Мария Васильевна и пояснила: – Это такая письменность… Вернее, не столько письменность, сколько особые сакральные символы, основанные на латинском или греческом, это до сих пор спорно, алфавите. Может, даже и наоборот – латынь от них. Но древние скандинавы и германцы пользовались ими для гадания и религиозных ритуалов.
– И что они значат? – торопливо потушив папиросу, налёг грудью на стол – придвинулся Новик.
– Не скажу точно, – виновато пожала плечами Мария Васильевна. – Интересовалась постольку поскольку, ещё в институте. По-моему, вот это… – она подчеркнула ногтем нарисованную химическим карандашом петлю с разведенными вниз концами: – Наследовать, передать, послать, оставить…