- Да, док, - немного помедлив и понизив голос, сказал Джо. Оглянулся. И я тоже осмотрелся. Две наши громадные черные тени шевельнулись на стенах и потолке. - По закону она лишь моя, понимаете, моя дочь! Ведь это я нашел ее на моем, понимаете, моем участке!..
- Прости, старина, а что это за участок?
- Тут все просто, док. Весь остров, а точнее, все побережье острова разделено на двенадцать секторов. Понимаете? И каждый сектор принадлежит кому-либо из нас. И вот после шторма мы садимся на лошадей и объезжаем весь остров, смотрим, не вынесло ли кого или что-нибудь из моря-океана: после шторма океан обязательно что-нибудь выкидывает на песок. Всякий мусор, хлам, а то, глядишь, монета, а там - труба подзорная, а там - книга старинная или еще что-нибудь. Понимаете?
- Понимаю. Все понимаю.
- И вот иду я и вижу - небольшой надувной плотик лежит. А в нем… - Джо продолжил вдруг охрипшим голосом: - А в нем, в воде - вода и в плотик налилась - девочка в одной нижней рубашонке… Подбежал, думал, мертвая, а она дышит! Схватил я ребенка, прижал к себе, закутал в куртку и помчался. Почти три мили бежал, док, три мили! И все приговаривал: "Пускай она не умрет, пускай выживет!" Мне казалось, что сердце мое взорвется, а вены лопнут и кровь фонтанами хлынет из ушей и ноздрей. Принес. Растер шерстяным шарфом, потом спиртом, напоил ее грогом. Она открыла глаза. Улыбнулась. И заснула. Сутки спала, док, сутки! А я сидел рядом… Собрались мы все, со всего острова. Открывает она глаза и говорит по-английски: "Где я?" - "А ты откуда? - спрашиваю я. - Как звать?" Она думала, думала, вспоминала, вспоминала, а потом говорит: "А я не знаю, откуда я. Звать? Не знаю, как меня звать".
Джо поднялся из кресла, прошелся по комнате, и доски пола прогнулись под ним, заскрипели.
- У нее отшибло память, док. Такое ведь бывает?
- Бывает. От страшного потрясения. Шок памяти называется это.
- Она ничего не помнит, док, ну абсолютно ничего! Сообщили мы в Галифакс: мол, нашли девочку, лет примерно восемь-девять, имени своего и фамилии не помнит, попытайтесь разыскать родственников. Искали, искали - не нашли. И тогда мы решили, док, удочерить ее. Все вместе, все двенадцать. Вот так и появились у девочки двенадцать отцов. Для меня она - Вика, для Фернандо - Катрин… Понимаете? Для каждого из нас свое имя, все тут очень просто.
Вдруг хлопнула дверь, и на пороге дома показалась Рика. Она была босиком и закутана в клетчатый плед. Сведя брови, девочка мотнула головой, забрасывая на спину спутанные ветром волосы, и сказала:
- Нат! Я тебя жду, жду, а ты?..
- Иду, иду, - поспешно сказал я и поднялся.
- Вы не очень-то засиживайтесь, - ревниво пробурчал Джо.
Вспыхивал и гас маяк, и его яркий свет вырывал на мгновение из темноты крыши домов, ближайшие дюны и серо-зеленые валы, выкатывающиеся на берег. Ветер несся над водой и сушей, кажется, с той же силой, но не резкими нарастающими порывами, а ровно, и в этой ровности движения воздушных масс ощущалась усталость. Наверняка к утру сила ветра пойдет на убыль. Тем не менее я с трудом открыл дверь в дом, а когда мы вошли с Рикой в прихожую, она громко захлопнулась.
В большой комнате, где лежал капитан Френсис, неярко горела настольная лампа. Я взял ее, подошел к постели. Раскинув руки, капитан спал. Одеяло, обнажая широкую грудь и повязку, сползло на пол. От света лампы тускло сверкнул медальон на тоненькой золотой цепочке. Он был открыт. Может, капитан просыпался и смотрел на то, что находится в нем? Я потрогал лоб спящего, температура была нормальной. Рика стояла рядом, я слышал ее дыхание.
- Хочу поглядеть. - Рика протянула руку к медальону. - Он никому, никогда не показывал.
Она положила медальон на ладонь, а я приблизил лампу. Там, внутри, было две маленькие фотографии: на одной улыбающаяся женщина и очень серьезный глазастый мальчик. Жена и сын, наверное, а на другой фотографии - пароход.
- Это его пароход. "Марта Гросс", - сказала Рика и закрыла крышку медальона. - Пойдем, я замерзла. Ты посиди возле меня, ладно? Расскажи о себе, хорошо? Мне отчего-то сегодня грустно.
- Хорошо. Мне тоже что-то не очень весело. А где моя койка?
- Бери лампу.
Я накрыл капитана одеялом. Поправил подушку.
Свет скользнул по стенам, картинам, модели корабля.
Скрипнули петли двери. Еще одна большая комната, заставленная койками с одинаковыми одеялами. Я взглянул на Рику.
- Это помещение для пострадавших, - сказала она. - А вот это моя комната. А рядом - твоя. Зайдем.
Она потянула ручку. Я поднял лампу и увидел небольшую комнатушку с окном на океан. Стол. Шкаф. Деревянная кровать у стены, мой саквояж на столе.
- Спокойной ночи, да? - спросил я девочку.
- Я, наверно, сегодня не засну, - ответила она.
- Ну вот еще, "не засну"… Послушай-ка, хочешь, я тебе что-нибудь подарю? На память, - сказал я и, подойдя к столу, открыл саквояж.
В одном из его отделений лежала небольшая, но очень красивая раковина каури. Несколько лет назад мне довелось побывать на вулканическом острове Реюньон, и я нашел ее там, на пустынном, каменистом берегу. Протянул раковину Рике:
- Держи.
- Ой, какая она блестящая! - сказала Рика, внимательно разглядывая раковинку, и приложила ее к уху. Прислушалась. Снова принялась разглядывать, сказала удивленно: - Где-то я такую видела, а где - не помню. Или мне кажется так? Проводи меня и посиди со мной, а?
Ее комната была еще меньше, чем моя. Рика нырнула под одеяло, а я сел на край кровати. Ветер стихал. Черные тучи лопнули, расползлись, как старая гнилая материя, показались звезды и луна. В комнате уютно стрекотал сверчок, пахло керосиновым теплом и пряными сухими травами.
Послышались чьи-то шаги… Под окном заскрипел гравий. Кто это? Рика встрепенулась, глянула в темное стекло, натянула одеяло на плечи. Сказала, понизив голос:
- Это мальчик с котенком.
- Какой еще мальчик… с котенком?
- Ну тот. Из океана.
- Спи, глупышка, о чем ты?
- Он часто ходит под окнами дома. Подойдет, привстанет и заглядывает в комнату. Хо-лодный такой, за-амерзший… И котика на руках держит, - спокойно проговорила Рика и зевнула, прикрыв рот ладошкой. - Он всегда после шторма… А после сильной бури они тут все толпами ходят… Все погибшие. И тогда капитан и Джо крепко-крепко запирают двери. Капитан мне говорил, что и жена его ходит. Вся голубая-голубая. И волосы у нее до земли. Отросли за эти годы, но только не черные, как были, а зеленые, словно водоросли. Ну, иди спи.
- Спокойной ночи, Рика.
Неспокойная была ночь. Стонал капитан Френсис, пытался подняться и куда-то уйти. Я успокаивал его, давал пить и поправлял одеяло, которое он сбрасывал на пол. Ветер то утихал, то вновь пытался набрать силы и налетал с океана. Он ударялся в стены, с тонким, щенячьим попискиванием сочился под двери и через стыки не промазанных замазкой оконных стекол. Тучи неслись по небу, и луна то исчезала, то вновь начинала светить ярким, судорожным светом. Кто-то бродил под окнами. Я натягивал одеяло на голову и старался дышать ровно, неторопливо, стискивал веки, но сон не шел. Бедный мальчик с котенком… Ему там холодно! Все ходит и ходит под окнами дома, прижимает к груди мокрого, замерзшего котишку. Пустить его, что ли, в дом, пускай обогреется?.. Кажется, я вставал, отдернув штору, глядел в окно и совершенно явственно видел худого, вихрастого мальчика с рыжим котенком в руках, голубую женщину с зелеными, до земли, волосами. Видел, как вела она мальчишку лет восьми, а тот жался к ней и смотрел на меня своими большущими строгими глазами. А за женщиной протопал, оставляя на песке глубокие следы, высокий мужчина в камзоле с золотыми пуговицами и треуголке. Скуластый, с жестким взглядом прищуренных глаз, он шел и глядел в сторону океана.
Вроде бы я даже постучал в стекло: "Эй, моряк!" И тот повернулся, кивнул мне. И прошел мимо, а волны набежали на песок и всосались в его следы, а потом отхлынули, и следы исчезли. И многие другие где-то и когда-то погибшие моряки шли вдоль по берегу. И одиночки, и группками. Шли легкие, невесомые, прозрачные, будто из стекла или тумана. Сколько их! Я прижимался лбом к стеклу и вглядывался в лица, пытаясь найти знакомые черты: три года назад погиб в океане мой приятель Валя Комков. Может, и он бредет мимо дома, в котором я ночую?
Посреди ночи из комнаты Рики послышался крик. Я открыл глаза. Вытер лоб. Фу, приснилось же!.. Кто-то кричал или мне показалось? Завернувшись в одеяло, я пошел в комнату Рики.
Девочка сидела на постели. В лунном свете лицо ее казалось необыкновенно белым, ярко и четко выделялись широко раскрытые, полные ужаса глаза. Увидев меня, она рванулась, протянула руки.
- Что с тобой, малышка?
Она вся дрожала.
- Приснилось что-нибудь, да? Вот и мне…
- Ра-аковинка, - испуганно проговорила она. - Я вспомнила или мне приснилось?
- Что ты вспомнила?
- Нет-нет… Ничего.
Она заплакала. Я сидел рядом. Потом услышал, как она облегченно вздохнула и стихла. И я ушел к себе.
Ржание лошади. Смех. Чьи-то голоса. Топот ног. Я открыл глаза. В распахнутое окно упруго вливался морской воздух, шевелил занавески. Ярко светило солнце. Шмель летал по комнате и туго гудел, как маленький самолет. Потянулся за часами: уже восьмой час? Проспал такое утро? А как-то мой капитан Френсис? Рика… Что она вспомнила? Мальчик с котенком… Я его видел совершенно отчетливо: коротенькая курточка, руки, вылезшие из рукавов. Если бы у меня был сын, он бы тоже, наверно, любил природу, животных, птиц, котят. Я б воспитал его добрым и смелым. Я рассказывал бы ему про далекие страны, про то, какая зеленая-презеленая вода в Индийском океане, и про Малай-базар в Сингапуре. А если бы девочка, она была бы такой, как Рика. Я бы сам укладывал ее спать, рассказывал ей всякие морские были-небылицы, собирал на далеких островах красивые ракушки, делал из них ожерелья и дарил бы Рике или Катеньке, Анечке…
- Док. Завтракать! - загремел из соседней комнаты толстяк Джо. - Ты проснулся? К тебе можно?
- Входите.
Под мощным ударом ладони дверь распахнулась, и вошел краснолицый, сияющий, пахнущий морем и жареной рыбой Джо. Он опустился на стул, который чуть не рассыпался под ним, и потянул из прожженного кармана рубахи недокуренную сигару. Разжег ее. Задымил. Скрестил на необъятной груди мускулистые ручищи и весело заговорил:
- Все в порядке на рудовозе "Король Георг Четвертый"! Выкарабкались. Не сожрал их океан! Никто не погиб, и с "Сириусом" я переговаривался - спрашивали, как дела. Не стал я тебя тормошить, сказал, что все о’кей! Привет до нового радиосеанса.
- Как капитан?
- Ха! Капитан уже поднялся. Говорит, все у него заросло.
- Что?! Я вот ему поднимусь! Капитан! Немедленно в постель! - закричал я, втаптывая ногу в ботинок. - А, Рика, здравствуй!
- Доброе утро. Идите завтракать. - Девочка заглянула в комнату. Лицо у нее было бледным, под глазами синева. - Все готово.
- Послушай, что с тобой? - спросил ее толстяк Джо и, схватив за руку, потянул к себе. Рика уткнулась ему лицом в шею. - Девочка ты моя. Тебе нездоровится? Доктор, поглядите, может, заболела? Ведь она сегодня еще ни разу не улыбнулась.
- Пусти, - сказала Рика и, вырвавшись из его рук, метнулась из комнаты.
А капитан действительно уже поднялся. Когда я выглянул из комнаты, Френсис вошел в дом. Он опирался на трость и шагал очень медленно и осторожно, но лицо его сияло от счастья.
- Черт бы вас побрал, капитан! - сказал я. - Хотите, чтобы швы разошлись?
- Ложусь, док, ложусь, - смиренно пробормотал капитан и осторожно опустился на койку. - Спасибо тебе, дружище. Это по-морскому, по-братски - прийти вот так, на сигнал бедствия…
- Оставьте, капитан. Ложитесь. Вот так. Дайте-ка я погляжу, как шов…
- Не люблю болтать, док. Да-да, я больше люблю молчать, но сейчас мне хочется говорить добрые слова. Сегодня я открыл глаза и подумал: "Жив!" Солнце светило в окно, трава шуршала, волны гремели, чайки кричали. Я жив! И знаете, о чем я подумал? Вот вы помогли мне в невероятно трудную для меня минуту, и я… А что теперь должен сделать я? Я должен нести людям еще больше добра, чем нес и давал раньше. Ведь это так важно - отозваться на зов терпящего бедствие. И клянусь вам…
- Капитан! Не думал, что вы можете произнести столько слов за один прием.
Толстяк Джо засмеялся, вытащил бутылку из заднего кармана отвислых брюк и протянул мне, но я отстранил его руку. И тогда Джо сказал:
- Капитан, мы пойдем набьем трюма́, а потом я возьму трубу и сыграю! В честь твоего выздоровления. В честь экипажа рудовоза, выдержавшего схватку со штормом. В честь синего неба, солнца и шороха трав!
Завтракали втроем. Алекс и Фернандо отправились в объезд острова, а второй радист спал после ночной вахты.
В просторной кухне на полках стояла разная утварь, висели медные, начищенные до жаркого блеска кастрюли и кастрюльки. В большой печи гудел огонь. Было жарко, Рика распахнула окно и дверь. Теплый, пахнущий морскими водорослями воздух прокатывался по кухне. В окно был виден все еще неспокойный океан, чайки, сидящие на берегу, а в открытую дверь - желтые холмы и зеленая трава у их подножий. Лошадь и жеребенок стояли на склоне одной из дюн, и ветер шевелил золотистую гриву лошади, а у порога кухни толпилось с десяток маленьких черных кур во главе с крупным огненно-красным петухом.
Ели жареную треску с вареной картошкой.
- Чего выпустила птиц из курятника? - спросил толстяк Джо, прямо рукой вытаскивая из сковороды самый большой кусок рыбы.
- А пускай погуляют, - сказала Рика и прикрикнула на Джо: - Опять в сковороду - с руками? Вот же вилка.
- Прости, девочка, - пробормотал Джо и облизал пальцы.
- Отец Джо! - Рика строго свела брови. - Вот же салфетка.
- Да-да, милая. - Джо схватил салфетку, вытер губы, а потом трубно сморкнулся в нее и, видя, как Рика уставилась ему в лицо, поспешно спросил: - Тебе нужно в чем-нибудь помочь?
- Когда я тебя приучу умению сидеть за столом? - сердито сказала Рика. - В приличную компанию тебя не пустишь… И вот - откуда у тебя новая дыра?
Толстяк Джо скосил глаза. Сидел он за столом в одной тельняшке. На боку зияла дыра и светилась кожа, на которой виднелась четкая синяя татуировка.
- Надевал, а ткань - тр-рр-ыы! - сказал Джо. - Рика, что с тобой? Я никогда не видел тебя такой. Ей-ей, ты больна!
- Надоели вы мне все, - сказала Рика. - Вы все как дети! Все на вас рвется, трещит: тр-ры! Пачкаетесь, как поросята. Что ни день - то стирка. Что ни день - то гора белья. А простыни?! - Она повернулась ко мне. В глазах ее стояли слезы. - Стираю-стираю, глажу-глажу… Постелю, а он… - Рика ткнула в сторону Джо пальцем: - Бух! В постель в одежде! В сырой! В грязной!
Покраснев, со смущением на лице, зацепившись за угол и чуть не опрокинув стол, толстяк вылез из-за стола и подошел к Рике. Попытался ее обнять, но она оттолкнула его.
- Отойди! Ну погляди, погляди на себя.
Толстяк Джо оглядел себя. Смущенно улыбаясь, развел руками.
- Ничего не видишь, да?
- Пуговички потерялись… - пробормотал Джо, прикрываясь ладонями, как женщина, выходящая из воды. - Я ее булавкой, а она…
- По-отерялись! Бу-улавкой! У нас что, на острове есть магазин? Можно пойти и купить пуговичку? Вот пришью тебе сегодня пуговицы! Медные. С пушками! Снимай брюки.
- Но, милая моя…
- Снимай, снимай, некогда мне. Сейчас я уйду с Натом на свой участок. - Рика поднялась из-за стола. Глаза ее сверкали. Выкрикнула: - Ну, быстрее же! Мне еще гладить, шить, штопать. Мне еще кормить кур и лошадей.
- Я все сделаю, я помогу. - Толстяк Джо грузно прыгал на одной ноге, пытаясь выпутать вторую из штанины.
Снял наконец-то. Схватив брюки, Рика ушла в комнату. А мы с Джо убрали все, я протер стол тряпкой, Джо топтался рядом, помогал, но как-то все у него плохо получалось. Вилки падали на пол, веником он шаркал с такой яростью, что мусор улетал к противоположной стене кухни. Отобрав у него веник, я сказал:
- Иди покури.
- Пойду, - согласился Джо. А потом воскликнул: - А! Пойдем-ка мы с тобой поиграем на трубе! Пока она там пришивает.
- Вот и порядок в кухне. На какой еще трубе?
- О, у меня самая большая в мире духовая труба. - Толстяк Джо, схватив меня за рукав, потянул к двери. - Когда я играю, то, говорят, звуки слышны в Канаде. А до Канады почти двести миль. - Лицо у Джо сияло. - Не веришь? Пойдем покажу.
- Так без брюк и пойдешь? И куда идти-то?
- А какая разница, в брюках или без? Остров! Куда идти? Да во-он на эту дюну. Там у меня кресло стоит.
Трусы у толстяка Джо были сшиты из старой тельняшки. Весь полосатый, как тигр, в громадных ботинках на босу ногу, с сигарой, которую он уже успел закурить, Джо заспешил к маленькому сарайчику, примыкавшему к дому. Распахнул дверь. Я заглянул и увидел нечто громадное, медное, ярко сверкающее. Геликон? Что-то бормоча, по тону голоса нежное и доброе, Джо вошел в сарайчик, наклонился и, слегка закряхтев, ухватился, поднял и понес, как ребенка, невероятных размеров трубищу.
В жизни я такой не видел. Когда Джо поставил ее на землю, то жерлообразный раструб был еще на полметра выше головы толстяка. Улыбнувшись мне - какая великанша! какая красавица! - Джо нежно обтер сияющее тело трубы рукавом тельняшки, обнял, прижался толстым лицом к металлу. А потом, слегка побагровев, подхватил трубу и зашагал в сторону дюн.
Откос был крутой, осыпающийся. Толстяк шумно дышал, по его лицу и медно-красной шее лился пот, а воздух, нагретый телом, слегка дрожал и колебался над ним. И я подумал о том, что небольшой планер мог бы сейчас кружить и парить в теплых воздушных потоках, согретых громадным горячим телом Джо.
Но вот и вершина. Свежий ветер, более сильный тут, над дюнами, овеял наши лица. Чуть дальше виднелась свинцовая пластина озера и среди дюн одна, самая высокая, золотисто-белая, а за дюнами простирался синий, кое-где расчерченный белыми лентами пены океан.
В долине паслись лошади. Жеребята носились друг за другом, выпрыгивали из высокой травы, брыкались, валялись на берегу озера.
Мы прошли еще с десяток шагов, и с облегченным вздохом Джо опустился в промятое кресло. Оно стояло прямо на песке, и ножки увязли до самого сиденья. Придерживая трубу одной рукой, Джо ухватился за спинку кресла и, рванув, выдернул его из песка. Сел. Поставил трубу на колени. Прикоснулся к мундштуку толстыми губами, побагровел и мощно вдохнул воздух в гигантский медный механизм. Труба оглушительно рявкнула. Лошади в долине подняли головы, прислушались.