Только в Роддаре змея соединяла в себе три символа: мудрость, память и умение созерцать, видеть скрытое. Она по праву украшала герб Хранителя, заменяя покровителя рода. Змеей же была отмечена частная школа, куда принимали без оглядки на знатность, но только избранных, тех, кто мог потом пройти испытание и назваться летописцем. Как Митька жалел, что в родном Турлине нет такой школы! Спасибо Хранителю, занимается с пришлым мальчишкой. Митька ведь не просил, о таком – нельзя, и у таких, как Курам, не просят. Но в один из вечеров Хранитель развернул лист, полученный из Ладдара, и по косточкам разобрал Митькино сочинение. Да так, что княжичу казалось, даже Агрина смеется над глупыми ошибками. Митька не вспылил и не надерзил в ответ, виноват-то был в первую очередь сам: как написал, так и получил. Навоображал себе, нашелся летописец!
Курам же спокойно закончил говорить, свернул лист и бросил на стол между бокалами с недопитым вином. Глянул на княжича с любопытством: мол, и что ты теперь будешь делать? Митька взял свиток – как хотелось бросить его в огонь и не вспоминать более о жалких своих попытках! – и сказал:
– Пожалуй, действительно стоит переписать.
Хранитель чуть опустил веки и еле заметно кивнул. Митька подумал еще, что это была проверка, и он ее прошел. Наивный! Она не закончилась и по сей день. Вот и сейчас Курам оборвал на полуслове рассказ о горных оползнях и спросил:
– Каким был день, когда вы въехали в Рагнер-крег-борн?
Митька прикрыл глаза, втянул ноздрями воздух, точно пытался учуять в затхлом кабинете зимнюю свежесть прошедшего дня.
– Когда спустились с гор, ветер утих. Небо ясное. На снег смотреть больно – так сверкает под солнцем. Наверное, утром был снегопад, сугробы еще не сгладило, они пышные, как кучевые облака.
Глава 7
Плащ промокал. Темка сдвинулся, пытаясь найти место посуше, – да куда там! В редком осиннике за полосой бурелома лишь ноздреватые сугробы и небольшие грязные прогалины, укрытые прелой листвой. Еще слева тянулся овраг, но в него княжичу не хотелось точно. Благо хоть обзор оттуда плохой, а то непременно загнал бы Александер в мокрую снежную кашу. Эх, переменчив Ясень-месяц! То нежданная, ранняя оттепель, вот как последние дни. То вернутся заморозки, застынет все льдом, так будет дело. Впрочем, и сейчас лежать на промокшем плаще радости мало. Зато солнышко хорошее, почти весеннее.
Выстрелы за спиной не стихали, но и не становились громче. Первое время княжич оглядывался, словно мог разглядеть за деревьями бой, а теперь просто ловил на слух, как дела на той стороне леса. Темкина задача – следить за полем и узкой тропкой, уходящей за холмы. Не так давно по ней верхом пролетел Марк, торопясь доложить: не успела уйти королевская свита. Пока сворачивались, наскочила на них разведка мятежников, вот-вот подтянутся еще. Слава Россу, что и король, и коннетабль уехали утром. Остальным уже не прорваться, милость Создателя будет, если гонец успеет проскользнуть. Марк сможет, Темка уверен. Князь Лесс – лучший среди порученцев. Да и видеть нужно было, как выслушал Марк приказ: ему – ехать, Темке – оставаться. Он обязательно доберется и приведет подмогу, иначе и быть не может.
Темка снова завозился, подбирая под живот плащ. Пока тихо. С этой стороны – глинистые холмы. Пригревшее солнце огладило их так, что атакующие будут скатываться, как вода с жирного гуся. Но оставлять без присмотра узенькую каменистую тропку нельзя, вот и лежат в грязи княжич Торн, капитан Александер и Шурка. Капитан чуть покусывает ус, вглядываясь в холмы. Шурка с неостывающим азартом берет на прицел то одинокую, отбившуюся от леса осинку, то какого-то мелкого зверька, заполошно мчащегося по полю.
Княжич нашарил в кармане пару сухарей, уже чуть обмякших с краю. Спросил, приподнимаясь на локте и заглядывая через Александера:
– Шурка, хочешь?
– Ага.
От еды Шурка никогда не отказывается. Александер говорит: растет. Неужели и Темка столько ел в его возрасте?
Захрустели. Шурка, как хомяк, запихал сухарь за щеку, не отрываясь от ружья: сейчас он "охотился" на обтрепанный зимними ветрами куст. Темка грыз неторопливо. Александер проворчал:
– Вот нашлись два мыша! То возятся, то хрустят.
– Па-а, да не волнуйся ты так. Спорим, я не промахнусь? – Шурка сместил прицел в сторону осинки.
– Ну спасибо, сынок, успокоил, – усмехнулся капитан.
Темка понимал: нервничает. Очень уж лакомая добыча скопилась в лесочке, чтобы отступились. А успел Марк или нет – один Росс знает. "Успел", – разозлился Темка. Ну не может побратим погибнуть сейчас, когда все больше и больше жмут мятежников. Знает Темка, как чешутся шрамы на спине Марка. Создатель не может допустить, чтобы осталась его боль неотомщенной. Темка усмехнулся, вспомнив, как напутствовал капитан Георгий побратима: "На рисковое дело идешь. Ну, тебе не впервой. Выберемся, напомню королю: грех такого порученца без награды оставлять". Марк кивнул равнодушно, для него другое важнее. А Темка не удержался и, помогая седлать коня, сказал злорадно:
– Князь Крох озвереет, если Эдвин тебя наградит, – хихикнул, глядя на задумавшегося побратима. – А если король тебе ленту повяжет, то вообще дерьмом шакальим подавится.
Эх, как бы Темка сам хотел преклонить перед Эдвином колено, протянуть ему меч, чтобы обвязал его король золотой лентой. Чтобы отец смотрел с гордостью, чтобы Леоний Бокар лопнул от злости. И чтобы недозволенное прикосновение губ к руке принцессы стало разрешенным.
Часто Темка вспоминал Анхелину в ореоле света, сочившегося через затканное инеем стекло. Казалось, это не шутки зимнего солнца, а сама принцесса, ее светлые волосы, бледное лицо сияли, точно у Матери-заступницы на иконе Сошествия из Сада на землю. Как нежна ее кожа, кажется, Темка мог поцарапать ее обветренными губами. "Возвращайтесь, Артемий" – хрустальный перезвон в голосе. Он вернется, пусть сейчас лежит в грязи и вслушивается в выстрелы за спиной – все равно вернется. Марк успеет. Успеет! Зря крыса рванула когтями душу, заставляя вспомнить и эти слова Анны: "Молишься, а по нему уже клинок порохом посыпали". Нет, не бывать тому. Не желает Темка ни Митьку, ни Марка в Сад провожать. Как права принцесса: "Нестрашно, когда просто уезжают". Марк – лучший, он сможет.
Темка дожевал остатки сухаря, собрал языком с ладони крошки. Пощупал вокруг себя: возись не возись, на сухое не переляжешь. Ну и шакал с ним. Лучше вспомнить еще раз: зимняя прохлада дворца, Темка торопится, и тут его окликнули… Снова все та же мысль: а может, не только о Митьке говорила? Сама позвала, сама руку протянула. Сама! Создатель, а вдруг есть хоть крохотное местечко в сердце принцессы и для него, Артемия Торна? Олень-покровитель! Страшно и сладостно так думать, и все больше находилось подтверждений. Темка и сам уже не понимает – действительных или придуманных.
Княжич окинул взглядом надоевшие холмы (за спиной все так же стреляли, не ближе и не дальше) и повернулся к капитану.
– Александер, а ты когда первый раз влюбился?
Показалась голова любопытствующего Шурки, мальчишка еще мусолил сухарь, и одна щека у него вздулась, точно пчела цапнула.
– В пять лет, – уверенно сказал капитан. – Правда-правда. Приезжали к вам гости, уж не помню кто. С дочкой. Сейчас скажу – малявочка, а тогда казалось – барышня. В том возрасте, когда еще платьица короткие носят, ну, щиколотки видны, кружавчики там, панталончики. У меня, правда, тогда не до панталон интерес был. У нее по подолу были вышиты лошадки – друг за другом, золотые на темном. И так меня эти лошадки поразили, что я в девочку и влюбился. Все подкарауливал во дворе, когда она выйдет.
– Я серьезно, – обиделся Темка.
– Так я тоже. Думаешь, раз в пять лет, то несерьезно? Там такие лошадки были!
– Да ну! Тебя послушать, так вон Шурка женихаться должен.
– Я?! Вот еще! – В голосе мальчишке звенело возмущение. – Мне что, делать больше нечего?
– Вы следите, – одернул капитан, и все снова повернулись к холмам.
Темка вслушался, отмечая, не изменился ли характер боя. Влился какой-то новый перестук, но Александер не поднимал тревоги, и княжич не сразу, но сообразил, что где-то неподалеку устроился дятел. Надо же, остались, видно, привыкли к войне.
– А если серьезно, – заговорил, не отводя внимательного взгляда от тропки, капитан, – то я долго ошибался, принимая за любовь обычное влечение.
Темка улыбнулся чуть горделиво: у него все не так.
– Тебе-то война подгадила. Самый возраст на барышень заглядываться, а какие тут барышни? Или, может, ты успел присмотреть кого в Турлине?
Александер вроде как спрашивал, но Темка понял: капитан догадался.
– Нет, – бывает такая ложь, о которой знают и произнесший, и услышавший.
– Ох, смотри, Артемий. Сам понимаешь. Любовь любовью, а род твой знатен, требования особые.
"Знатен", – с горечью подумал Темка. Да не так, как Александеру кажется: недостаточно серебряной ленты.
– И девушки… – капитан замялся. – Девушки, Артемий, разные – к одним только со сватами, а к другим глупостью было бы…
С запада раздались выстрелы. Капитан резко повернулся, вгляделся в осинник.
– За тропой следите! – крикнул он мальчишкам.
Бой разгорался, одиночные выстрелы сливались в залпы. Сначала стреляли близко, потом – дальше. Темка вслушивался, казалось, не только ушами, но и затылком и спиной.
Капитан вдруг с силой толкнул княжича, и Темка покатился в овраг. Александер швырнул следом сына и прыгнул сам. Темка выругался, провалившись в мокрый снег. Рядом барахтался Шурка. Княжич отодвинулся, вскидывая ружье: кто-то ломился через бурелом, не разбирая дороги.
– Э-э-эй! – долетел голос. – Отбой!
Темка опустил ружье. Спасибо, Матерь-заступница! Милостив Росс!
Марк снова крикнул:
– Эй! Живы?
– Уши надеру! – загремел голос капитана. – Кто так ходит? А если бы нас тут уже положили? Если бы засада была? Под пулю прешь? Дурь башку застит? Смотри, вынесет вместе с мозгами.
Шурка от греха подальше осторожно попятился. Темка радостно полез из оврага, провожаемый гневным капитанским рокотанием:
– И этот туда же! Князь Лесс, а вы куда отступаете? А ну стоять!
Все, понял Темка. Если "князь Лесс", да "вы" – не миновать Марку нагоняя.
– Да стою я, стою. Что я, не видел, что ли, – не было тут боя, – оправдывался побратим.
***
Митька пододвинул кресло ближе к огню. Говорят, в Миллреде уже тепло, значит, и Иллару выпали солнечные деньки. А в Рагнере снег валит который день. Сонная Агрина добрела до гостя, ткнулась мокрым носом ему в руку. Княжич погладил ее по золотистой спинке. Решив, что долг гостеприимства исполнен, собака отступила к стене и легла рядом с высокими часами.
– Угощайся, – предложил Хранитель, пододвинув миску с засахаренными фруктами. Движением руки Курам отпустил слугу и сам налил вина.
– Благодарю. Вот, я принес: возможные причины Озерного бунта.
– Да, я посмотрю, – рассеянно кивнул Хранитель.
Княжич Дин вздохнул: ему хотелось поскорее услышать оценку своего труда.
– Я начал читать и про даррскую войну.
Раньше Митька не сильно углублялся в историю тех земель и тех лет. Знал: был в Даррском королевстве бунт, как раз в тех местах, что сейчас заметены Черными песками. В некогда красивом Озерном крае, получившем свое имя по Синь-озеру. Бунт жестоко подавили, и с разоренных земель беженцы хлынули в Иллар. Среди них было много озлобленных, растравленных, вооруженных; они брали силой то, чего лишились на родине. Король Илларский Селет такого не потерпел и выслал войска.
– Подлая война! Из жадности единой.
Войска собрали раза в три больше, чем нужно, чтобы оградить собственные земли. Селет решил: лучшего момента, чтобы прибрать к рукам соседские угодья, и не представится. Дарр оказался не настолько слаб, чтобы отдать свои, но и не достаточно силен отхватить чужие. Через полтора года война закончилась, границы остались прежние. И тысячи погибших, умерших после, в голодные годы, на перепаханных сражениями землях.
– Я вот думаю, Хранитель: была война. Жестокая война. Наверное, казалось, нет страшнее бедствия. Каждая семья, живущая в тех местах, заплатила ей дань. Каждая! Думали, погибших будут чтить долго. Помнили, детям рассказывали. А потом забыли. Только в хрониках и осталось. Может, кто еще скажет: а мой прадед… Вот сейчас война. Ее ведь тоже забудут. Все забудут! Как погибали. Как казнили. Может быть, сейчас у нас там бой, и кто-то погиб. Его ждут, а он погиб. – Голос перехватило.
Митька попросил мысленно: "Олень-покровитель, обереги своего княжича, будь милостив!" И далеким эхом, тайно от самого себя: "Росс-покровитель, отца…"
– Вот, а потом забудут. Как ту, даррскую, и не только ту, но и прочие. Знаете, Курам, если бы люди могли помнить дольше, может, все было бы по-другому.
– Войны начинают короли.
– Но сражаются – люди.
– Мне странно слышать такое от мальчика, не так давно надевшего мундир и с радостью отправившегося служить в далекий гарнизон.
Митька усмехнулся. Кажется – десятилетия прошли с того дня, как стоял перед королем и говорил: "Из рук ваших принимаю родовой меч…"
– Ты ехал учиться воинскому ремеслу.
– Учиться защищать! Это долг мужчины. Мой долг. Но призвание свое я вижу в другом.
– Стать летописцем, – снисходительно кивнул Курам.
– Нет, не так.
Бровь Хранителя приподнялась удивленно.
– Стать летописцем, чтобы узнать правду. А сейчас еще скажу: не дать забыть. Иначе толку в моих изысканиях! Я не хочу, чтобы так быстро забывали.
– Благая цель, – вяло улыбнулся Курам. – Мне будет жаль, если ты погибнешь.
Княжич тронул пальцем скулу, провел по нитке шрама.
– А наше испытание ты бы рискнул пройти?
– "Награда прошедшему – право называться летописцем", – процитировал Митька.
– Да. Всего лишь.
По окончании испытания дают не золотую побрякушку или роскошно изукрашенный пергамент, а суровую нитку, чтобы завязать вокруг запястья правой руки. На нитке той три бусины: каменная, деревянная и стеклянная – прошлое, настоящее и будущее. Ее не носят напоказ, в Роддаре и без знаков отличия знают, чьим рассказам можно доверять.
Курам рассматривал Митьку сквозь пустой бокал и чуть кривил в усмешке губы.
Того, кто не выдержал испытания, презирают, как хвастливого зарвавшегося юнца, ни один роддарец не доверит ему свою спину.
– Да. Но вы все равно не позволите чужеземцу.
– Налей вина.
Хранитель сегодня казался странно рассеянным. Вот и сейчас он смотрел в окно, на завихрения белой мути, словно ему и дела нет до гостя, непонятно даже, зачем пригласил.
– Метель начинается. Одна из последних. Мир перерождается. Каждый год – из холода в тепло. – Курам отхлебнул вина и неловко, громко стукнув, поставил бокал. Агрина вскинула голову, посмотрела внимательно на хозяина. Тот морщился и тер пальцем висок.
– Вы себя плохо чувствуете? Позвать кого?
– Не надо. Задерни шторы.
Митька отгородил кабинет портьерами от снежной круговерти.
– Да, метель. Может быть, последняя. Впрочем, это я уже говорил. Что такое для тебя метель?
– Снег. Холод. Лошадям трудно найти дорогу. Пешком – вязнешь в сугробах. Стрелять почти невозможно. В метель вообще трудно воевать. Я не люблю метели.
– Так ты же не любишь воевать, – поддел Хранитель.
– Да. Но там сейчас воюют другие.
Курам вздохнул еле заметно, словно говоря: опять ты за свое.
– Последняя метель – не просто снег и ветер. Это смятение мира. Именно в такое время особенно податливы наслоения времени.
Сердце закаменело до боли, и только через несколько мгновений тяжело стукнуло и снова погнало кровь по венам.
– Ты готов стать проводником? – слишком буднично спросил Курам.
"Нет", – испугался было Митька. Но Хранитель дважды не спросит.
– Да.
Конечно, да. Теперь он знает: Курам не так уж властен над прошлым. Его дар – вывести на дорогу и помочь в пути. Куда же приведет тот путь, по каким местам пройдет – во власти проводника.
– Сегодня у тебя получится. – Курам снова потер висок, глянул на застывшую почти на шестерке минутную стрелку. – Вслушивайся в пульсацию времени. Тебе трудно услышать его, и потому смотри на циферблат. Слейся с ритмом. Стань им. Войди в поток и плыви. Вынырни там, где необходимо. Ткань времен дрогнет, когда отобьется полчаса – у тебя есть этот миг.
Митька откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники. Часы хорошо видны, в свете лампы отливают желтизной медные цифры и окантовка. Зацепился взглядом за тоненькую стрелку. Рывок – сдвинулась с места, – выдох. Вдох – пока стоит на месте. Рывок – выдох. Вдох – пауза. Движение – выдох. Вдох. Круг замкнется, но время не остановится – и начнется новый оборот. Ритм извечен, хоть и непривычен человеческому дыханию. Но движется стрелка, и Митька живет с ней воедино. Захрипел механизм предвестником удара – княжич судорожно стиснул резные подлокотники.
– Бо-о-ом!
Толчок!
– …Эй, открывай!
Лязг засова, скрип петель – сначала приходят звуки.
Стук копыт. Гремят колеса по камням.
Пелена спадает с глаз, так солнце высвечивает в туманный день, сначала проявляя контуры, потом рождая форму и цвет.
Крепость. Очень старая – башни не выдавлены наружу для лучшего обстрела и сливаются со стенами. Чудится в ней что-то знакомое, словно видел когда-то. Распахнуты ворота. Въезжает громоздкая карета, запряженная четверкой лошадей.
…Стонет дерево – в часах гаснет отзвук удара.
– Я видел! Хранитель, я видел!
– Ну, это несколько громко сказано. Так, тень, не больше, – размеренный тон Курама гасит отчаянную радость. Впрочем, Хранитель тут же добавил: – Но твой успех превзошел мои ожидания, поздравляю.
– Крепость, да, вы тоже видели? Там такие башни… Как не хватает чего-то… Если бы… Да! Торнхэл! Еще не перестроенный, старый. Ну да, без Западной башни совсем другие линии. Но точно – Торнхэл! – Митька осекся.
– Продолжай.
– Или Динхэл, – ответил нехотя. – Замок когда-то принадлежал нам, но был потерян. Отдан роду Оленя. Не знаю, почему так вышло, этого нет в хрониках.
– Что тебя связывает с этим родом сейчас?
– Вы так уверены, что связывает?
Хранитель не счел нужным ответить. Митька выпрямился.
– Княжич Артемий Торн, наследник рода серебряного Оленя, – мой побратим.
– Интересно, – протянул Курам. – И когда вы обменялись оружием?
– Сразу после того, как узнали о мятеже, – четко, без запинки ответил Митька.
– Переплел Создатель. – Хранитель помассировал висок. – Вот уж выдалась сегодня метель.
– А можно, я попробую еще раз?
– Да. Когда часы будут отбивать пять.
Курам потягивал вино и смотрел на княжича с любопытством. Сейчас, когда разрешение было получено, Митька рискнул спросить:
– Хранитель, а почему? Я же знаю – чужеземцам не любят открывать тайны.
Курам выплеснул остатки вина в камин – зашипело, и опять взвилось пламя. Агрина недовольно приподняла голову и с тяжелым вздохом снова опустила ее на лапы.
– Скажи, ты чувствуешь своего коня? Когда он послушен, а когда не желает подчиниться? Когда можно послать в галоп на радость ему, или когда он может только нехотя переставлять ноги?
– Конечно, – ответ был краток, по большому счету он и не требовался.