Несмотря на дефект речи, Трыков любит поговорить. Еще он любит писать письма девушкам. Слогом он совершенно не владеет, письма его сухи и напоминают инструкции дежурновахтенной службы. Куда улетучивается неуемная фантазия, украшающая его устные рассказы, неизвестно.
Справедливости ради следует сказать, что не все в рассказах Трыкова вымысел. Он отплавал три "автономки" в Атлантике, и на его выходном пиджаке красуются два значка: "Отличник ВМФ" и "За дальний поход".
Трыков сутул, длиннорук, узкогруд, но при этом обладает удивительной физической силой. Судовую работу знает отлично и мечтает стать боцманом.
Дверь каюты без стука распахнулась. На пороге возникла долговязая фигура Афонина.
Трыков торопливо прикрыл локтем тетрадь и хмуро сказал:
- С-стучать надо. По-понял?
Лицо Афонина выражало разочарование. Он-то рассчитывал вытащить Трыкова из теплой койки, а тот сидит, строчит.
- Конспект на родину? Или послание любимой? Люби меня, как я тебя. Целую соленым флотским поцелуем, Семен С-Приветом!
Трыков молча смотрел на него.
Афонин вдруг выпучил глаза.
- Все! Понял! Ты пишешь роман. Дай-ка взгляну. Роман "А вчерась на флоте".
Трыков побагровел и, сжимая кулаки, двинулся на Афонина.
- Т-ты зачем явился, к-козел? И-издеваться, д-да? Я тебе…
- Сема, ты что, шуток не понимаешь?
Афонин открыл ногой дверь и выскочил в коридор. И уж оттуда крикнул:
- Псих, тебя старпом к себе срочно вызывает. В каюту. Писатель!
7
На сухогрузе "Солза" Кленкин оказался из-за несчастной любви. Год он старомодно ухаживал за операционной сестрой Мариной, которая, естественно, была на полторы головы выше удачливого хирурга. И дело шло на лад: Марина перестала носить туфли на высоком каблуке и покорно посещала с Кленкиным вечера органной музыки.
Но однажды Кленкин случайно услышал, как его невеста на лестничной площадке, где сестры устроили себе курилку, весело сказала подругам: "Девки, а ведь меня Хомячок кадрит всерьез. А что, выйду за него и нарожаю вам хомячат".
В тот же день "Хомячок" пошел в отдел кадров пароходства и попросил направить его на судно.
Кадровик разглядывал Кленкина с жалостливым участием и, хотя судовые врачи требовались, спросил:
- Вы хоть представляете, что такое море? Тут ведь, понимаете, и физические данные требуются.
- Вам кто нужен, хирург или силач-эксцентрик?
- Так-то оно так, - кадровик почесал лысину. - Ну, посидите в приемной.
Через десять минут Кленкина пригласили, и видно было, что кадровик навел справки, и поглядывал теперь на посетителя с уважением.
- На сухогруз "Солза" опытный хирург требуется. Они далеко ходят. Судно серии "Ленинский комсомол", двадцать две тысячи водоизмещением. С визой, я думаю, у вас все нормально будет. Но поимейте в виду, "Солза" по нескольку месяцев плавает и чартерные рейсы делает.
- Мне, чем дальше, тем лучше, - Кленкин вздохнул. Мать уже вышла на работу, но, конечно, известие, что сын стал судовым врачом, ее не обрадует.
- Эх, росточку бы вам… сантиметров десять, - сказал кадровик.
- Ничего, я дамские сапоги на каблуках надену.
- Дамские не советую. На судах народ: ой-ей-ей! В рот водопроводную трубу не суй, враз откусят. Ну садитесь, коли так. Пишите заявленьице.
За месяц Кленкин привел довольно запущенное медицинское хозяйство на судне в образцовый порядок. Предшественник был ленив и знал только один путь: от камбуза в кают-компанию и обратно. Кленкин же потряс стармеха тем, что в первые две недели облазил судно от киля до клотика и проявил нездоровый интерес к системе биологической очистки фекальных вод. Система эта, в которой какие-то бактерии превращали естественные отходы в нечто вполне пристойное, вызывала у стармеха смутное недоумение.
Короткие ножки доктора мелькали то на трапе в машинное отделение, то в коридоре кормовых помещений. Капитан, человек суховатый, терпел его присутствие в штурманской рубке, где любознательный доктор неизвестно для чего листал лоции.
Особенно сильное впечатление на экипаж произвела дружба доктора с поварихой Агнией Михайловной по прозвищу Ага. Есть такие ядовитые лягушки в Африке.
Повариха была женщиной грубой, со сварливым неуживчивым характером. И при случае могла послать собеседника весьма далеко.
У помполита, человека бывалого, из военных моряков, стекленели глаза, когда Ага выступала на профсоюзном собрании с критическими замечаниями по поводу отсутствия на судне приборочного инвентаря и спецодежды для поваров.
Чем тронул суровое сердце поварихи доктор Кленкин, никто не знал.
И врачом доктор-коротышка оказался дельным. Во время стоянки в Адене у помполита прихватило сердце, и Кленкин без всяких там приборов поставил диагноз: "инфаркт миокарда", что, к сожалению, и подтвердили госпитальные специалисты, и помполита пришлось оставить на берегу.
Единственный, пожалуй, на судне человек, который не принял Кленкина, был старший помощник капитана Виктор Павлович Каменецкий.
Возможно, причина неприязни крылась в их поразительном внешнем несоответствии.
Старпом был красив хорошей мужской красотой, рост имел метр восемьдесят пять, светлые волосы зачесывал на изящный пробор и носил дорогую тропическую форму и фуражку, купленную в Амстердаме. Кленкин в простеньких подростковых брючках, оранжевых сандалетах, с младенчески пухлыми щечками и ранней лысиной на затылке смотрелся рядом с ним настолько комично, что, глядя на них, невозможно было сдержать улыбку.
Впрочем, Каменецкий своего отношения к доктору не проявлял, неприязнь выражалась в нарочитой вежливости и в особой тщательности, с которой старпом произносил имя и отчество Кленкина.
- Веллингтон Павлович, не сочтите за труд, передайте, пожалуйста, горчицу, - говорил он и насмешливо щурился.
8
Капитан присел на узкий диванчик, расслабил пояс на брюках. Сердце отпустило, осталось ощущение слабости. Окна ходовой рубки были черны, только на востоке, у горизонта просвечивала голубая полоска.
В эти предутренние часы капитан всегда испытывал неясное беспокойство, особенно в штиль, когда судну, казалось, ничего не угрожает. И мысли в эти часы приходили неожиданные. Сейчас, например, он думал о том, что, когда его спишут на берег, он заведет собаку. Есть такие добродушные черные терьеры с треугольной забавной мордой. У них веселый нрав, и они любят рыться в земле.
А что, будет по-стариковски возиться на садовом участке, а по утрам гулять с собакой. Такого пса можно брать и на рыбалку.
Потом, прикрыв глаза, думал, что Каменецкий все же молод для того, чтобы командовать судном. Старпом должен еще дозреть, чтобы возникло в нем особое чувство - называй его интуицией или еще как, не важно, - когда судно становится частью естества капитана, он как бы срастается с ним.
Тревога обострилась, капитан встал, зажег лампочку над столом, где лежала карта, еще раз прикинул расстояние до "Орфея". "Орфей!" Надо же так назвать рыбопромысловое судно. Сын музы Каллиопы, Орфей своим пением успокаивал штормовое море. Так, кажется, в мифологии… Оперетта есть у Оффенбаха - "Орфей в аду".
Любимым чтением капитана были всякого рода справочники и энциклопедии. Самый трудный кроссворд он расщелкивал за десять минут.
На книжной полке среди лоций, руководств по навигации, он обнаружил "Медицинское пособие для капитанов судов".
Вообще-то на судне по одному виду книги можно было судить, в чьих руках она побывала: на страницах маслянистое пятно - у механика, а если между страниц попадутся обертки от карамелек, можно без ошибки сказать, читал штурман, недавно бросивший курить…
"Медицинское пособие", изданное пять лет назад, поражало девственной чистотой страниц.
"Нелюбопытный у нас народ", - хмуро подумал капитан.
Полистал, отыскивая раздел "отравления". Таковой имелся. "При оказании первой помощи пострадавшему необходимо по возможности выяснить причину, вызвавшую отравление", - прочитал он.
Исключительно глубокая мысль. Капитан с раздражением отшвырнул пособие. Попробуй узнай причину, черт ее совсем раздери.
9
Старпом нетерпеливо прохаживался по каюте.
Глядя на его мощные, загорелые руки, Кленкин потрогал кончик облупленного носа и вздохнул. Как ни пытался он загореть, довести цвет кожи до золотистого, вот как у Каменецкого, куда там - загар не приставал. Кожа шелушилась. Загорела только круглая лысинка на затылке, и это служило лишним поводом для насмешек.
- В душике часто споласкиваетесь, Мильтон Палыч, - пояснял боцман, - а загар, он гигиены не любит.
Сам боцман не только загорел, но, пожалуй, и обуглился. Он был из Одессы, хорошо играл на гитаре, пел веселые песни с неизменным припевом: та-ра-ра-бумбия.
От того, должно быть, и прозвище он получил необычное: Бумбия. Матросов Бумбия называл "доцентами".
Появился Трыков.
- Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, - насмешливо сказал старпом.
- Н-никак нет. Д-до восхода солнца еще сорок две минуты.
- Все-то вы знаете, Трыков. Однако не будем терять время. Веллингтон Павлович, не могли бы вы в общих чертах обрисовать ситуацию на этом, с позволения сказать, "Летучем голландце"?
- К-каком голландце? - с удивлением спросил Трыков.
- Не бегите впереди паровоза. Сейчас узнаете. Итак, доктор. Только самую суть.
Кленкин коротко и суховато изложил несколько гипотез того, что могло произойти на злополучном "Орфее".
После непродолжительного молчания старпом мрачно протянул:
- Понятно, что ничего не понятно. Призраки океанов, тайна бригантины "Мария Целеста" или что-то в этом роде.
- Э-то что еще за бригантина такая?
- Вы до неприличия любопытны, Трыков. Лучше скажите, как там, на вашей подлодке, не было ли подобного прецедента?
- И-инцедентов не было. Нормально.
- Что ж, нормально так нормально. Предложения есть?
- Есть. Покимарить часок, а по-по…
- Потом выпить коньячку. Так?
- После сна предпочитаю джин…
- Чудесненько. Но перед тем, как покимарить, соблаговолите собрать все необходимое. Вы, Трыков, возьмете рацию.
- Я н-на ней ни бум-бум.
- Бум-бум буду делать я. Готовность доложить. Еще есть вопросы?
- У-у матросов нет вопросов.
- Тогда вперед, на абордаж!
10
Шагая по коридору, Кленкин думал, что, помянув недоброй памятью "Марию Целесту", Каменецкий был не так уж далек от истины.
За несколько месяцев вынужденного безделья Кленкин перечитал все книги в судовой библиотеке. Как-то попалась ему книга о тайнах морских катастроф. В семидесятых годах прошлого столетия английский бриг "Ден Грация" обнаружил в Атлантике бригантину "Мария Целеста". Судно было в полной исправности, но на борту не оказалось ни одного человека. Среди многочисленных версий была и версия о том, что на бригантине вспыхнула чума и экипаж в страхе покинул судно.
В каюте было сумрачно. Не зажигая света, Кленкин сел в кресло. На душе было неспокойно. Бодряческий тон старпома усилил тревогу. Такое же чувство тревожной неопределенности Кленкин уже испытал однажды.
После четвертого курса их с Робертом Круминьшем отправили на практику в поселковую больницу под Вологду. После дождей распогодилось. По вздувшимся лесным речкам несло ветки, сор и трупы грызунов.
Весть о неблагополучии принес больничный сторож старик Михалыч. Михалыч помаленьку браконьерил - промышлял рыбку.
"Экая напасть, - ворчал старик, - вчера сетку дохлой полевкой забило. Не к добру… Здорова-то полевка дак не потонет".
А через неделю в больницу позвонил директор леспромхоза и сообщил, что на отдаленном участке заболели рабочие. Вроде как грипп. В одночасье полегли.
Слышимость была плохая. Директор обещал за докторами прислать вертолет.
Главный врач больницы сказал:
- Вот что, мужики, поезжайте. У меня, во! - он провел ребром ладони по горлу. - Ничего, разберетесь. А я в область брякну, вдруг эпидемия?
Вертолет за ними прилетел через час. Вначале все напоминало приключенческий фильм, в котором бесстрашные врачи оказывают помощь погибающей экспедиции.
Кленкин глядел из иллюминатора вниз на ржавые, тускло отсвечивающие болота, и его не покидало восторженное чувство - вот наконец настоящее дело. В летнюю страду в больнице было скучновато, одни роженицы да старики, и он соскучился по интересной работе. Но когда вертолет, подминая бурую траву, тяжело присел на берегу лесного озера, где расположились лагерем лесорубы, Кленкину стало не по себе.
Угрюмая, хваченная палом, тайга, неподвижная черная вода озера, трактора, уткнувшиеся носами в развороченную рыжую землю, вагончики - кунги, где жили лесорубы, со слепыми тусклыми окнами и тишина, обступившая их, когда лопасти винта вертолета, замерев, тяжело обвисли в наполненном комариным звоном распаренном воздухе, - действовали угнетающе.
"Они тут, должно, все уже дубаря врезали, - сказал пилот вертолета, мрачный, похожий на уголовника парень. - Вот что, давайте-ка вытряхивайтесь, а я сматываюсь отсюда. Еще какую заразу прихватишь".
"Вы будете нас ждать столько, сколько потребуется", - сухо сказал Роберт.
"Чего-чего?" - Пилот от удивления разинул рот.
"Что слышали. Здесь больные люди. Возможно, потребуется эвакуировать тяжелых. Улетите - пойдете под суд".
И пилот притих. Роберт умел быть твердым.
Из первого, стоящего ближе к озеру кунга, с трудом выбрался худой, заросший седой щетиной мужчина лет пятидесяти.
Прикрывая ладонью красные, слезящиеся глаза, он хрипло сказал:
"Вовремя, братцы… А то мы тут совсем припухаем… Я бригадир, Карвашкин фамилия".
Он пошатнулся, ухватился за дверь, сказал растерянно:
"О-от, как приморило… Двое суток не жрамши. На связь некому было выйти…"
Роберт заставил пилота развести костер. Запустили электродвижок, и тайга наполнилась веселым стуком дизеля.
В кунгах стоял кислый запах прелой, мокрой одежды. Задрав у одного больного грязную рубаху, Роберт хмуро сказал:
"Сыпь, видишь? На брюшнотифозную не похожа. Неужели корь?!"
Кленкин недоуменно пожал плечами.
"Слишком уж полиморфные высыпания. И при кори сыпь крупнее. Потом, откуда корь у взрослых мужиков?"
"Бывает… Нужно Карвашкина попытать, что тут у них стряслось".
Карвашкин, тяжело дыша и вытирая тряпицей испарину со лба, поведал.
"Шут его разберет. Народ дак у нас крепкой… На лесоповале не первый год. А тут в два дня все полегли. И когда - летом. Вода в озере теплая. Жарко, дак, ну и купались. Неужто в парной воде застудишься?"
Их разговор оборвал треск вертолета.
"Улетел все-таки, сволочь, - сказал Роберт - Вилька, сходи посмотри, медикаменты он хоть оставил, подонок. Рация у вас в строю?"
Карвашкин растерянно глядел в окно кунга.
Вертолет некоторое время висел на одном месте. От него по воде расходились широкие круги, вода выплескивалась на низкие заболоченные берега, потом, сильно накренившись, пошел вдоль просеки, едва не задевая лопастями верхушки деревьев.
"Аккумуляторы на рации сели", - тихо сказал Карвашкин.
"Ничего, перебьемся. В больнице знают, в леспромхозе знают. Не все же такие трусы. Кстати, вы ничего особенного не замечали?" - Роберт хмуро оглядел поляну перед кунгом.
"Особенного дак? Чего такого?"
"Воду откуда пили?" - спросил Кленкин.
"Из озера".
"Сырую?"
"А то? Утром и в ужин чай, а так из озера. Да она здесь чистая. Родники бьют. - Карвашкин вдруг хлопнул себя по худому бедру. - Особенное, говоришь? Есть такое. Мыши водяной здесь навалом, у озера. И она… вялая".
"Вялая?"
"Ага. Людей не боится. Идешь, а она через тропку шкондыбачит, тихо так… Вроде брюхатая. Ночью совы собираются. Орут, точно ведьмаки. Должно, мышь жрать слетаются. Мужики из ружей палили - куда там, из вагончика ночью за нуждой выскочить страшно".
"Знаешь, что это?" - после затяжного молчания спросил Роберт.
"Ну?"
"Водяная лихорадка, лептоспироз".
Ночью сидели у костра. Хвостатые искры летели в небо. Где-то совсем рядом пронзительно вскрикивали, а то заходились в безумном хохоте ночные птицы. Над озером поднимался туман, а в самом конце черной озерной чаши скользили по воде дрожащие, серебристые тени.
Карвашкин, постукивая от озноба зубами, сказал:
"О-он, она, лихоманка-то бродит. Я там, на болотах, и огни видел. Ей-ей… Голубеньки таки. Мужики говорят - болотный газ. А вдруг што другое? Ну ее… Брошу все, домой подамся. Я здеся остался подзаработать. Срок отбыл и остался… Не-ет, никаких денег не захочешь. Ишь, как стервы заходятся. Точно малое дитя плачут…"
На другой день к обеду прилетел эпидемиолог из области и подтвердил диагноз.
И все же обстановка тогда была яснее, все укладывалось в определенную схему: больные полевки заражали своими выделениями лесное озеро, лесорубы пили из озера воду, чистили зубы, наконец, купались. Механизм заражения просматривался отчетливо, даже для студентов. А на "Орфее"?..
11
Старпом, Кленкин, Трыков и боцман Бумбия по очереди разглядывали в бинокль траулер.
Вид "Орфей" имел непривлекательный. Борта в ржавых потеках, грузовая стрела погнута. На палубе ни души.
- Плавучий сортир, - сквозь зубы сказал старпом. На нем вылинявшие джинсы, кроссовки, легкая рубашка. К поясу прикреплен фонарь, такелажный нож.
Кленкин с завистью поглядел на него. Ален Делон, черт возьми. Что ни наденет - все к лицу. На самом Кленкине шорты до колен, дурацкие оранжевые сандалии, форменная рубаха, которая к тому же узковата, не скрывает выступающий животик. Толстенькие кривоватые ножки в рыжеватом пуху.
- В-вы в этих сандалетках, доктор, за борт сыграете, - сказал Трыков. - На палубе склизко.
- Вот именно, склизко, - задумчиво повторил старпом. - Док, может, нам респираторы надеть? А вдруг там чума?
- Вряд ли.
- То-то и оно… Медицина - наука точная. По-видимому, вряд ли. Никак не пойму, что у них за флаг болтается. В удивительно скотском состоянии содержится судно. А ведь, похоже, промысловый разведчик, небось электроники от киля до клотика понатыкано.
- А в-вдруг это пираты? - неожиданно сказал Трыков.
Старпом насмешливо прищурился.
- Ты гигант, Трыков. Пираты. Да разве они посмеют напасть, если знают, что ты на борту? "У юнги Билла стиснутые зубы, он видит берег сквозь морской туман".
- A-а что, ведь были же случаи…
- Все. Дробь, - хмуро перебил старпом. - Боцман, подумай о страховке. Пираты не пираты, а что там на этом чайном клипере делается, не ясно. Не исключаю, что нам его буксировать придется. Доктор, если там какая-нибудь зараза, нам возвращаться на судно уже нельзя? А то, чего доброго, и себе заразу занесем. Так?
- Разумеется.
- Видишь, боцман: разумеется. Доктор все свои клизмы захватил, полный комплект. А что мы, извините за выражение, жрать там будем? А заодно и пить?
На этот раз обиделся боцман.
- Вы что, меня за дурака держите, Виктор Павлович? Все приготовлено, артельщики аж пуп надорвали, расстарались.
- А ракета с ракетницей?
- Э-э…
- Вот тебе и э-э-э! Трыков, возьми ракетницу. Назначаю тебя старшим по борьбе с пиратами.
- Л-ладно вам, Виктор Павлович.