ГЛАВА V,
Джек Изи учится в школе, в которой не практикуются розги
Слуга доктора Миддлтона швырнул мастера Джека на стул и, отходя от него, сперва посмотрел на руки, покусанные до крови в нескольких местах, а затем на мастера Джека, стиснув зубы от злости, как бы говоря: "Будь моя воля, я бы задал тебе!". Выйдя из комнаты, он направился к карете, стоявшей у парадной двери, где показал свои руки кучеру, который оглядел их с большим сочувствием, целиком разделяя негодование своего собрата. Но вернёмся в гостиную. Пока доктор Миддлтон просматривал газету, Джонни сидел на стуле, озираясь по сторонам, как затравленный зверёныш, поставив ноги на верхнюю перекладину так, что колени почти доставали до носа. Многообещающим ученичком он был, этот мастер Джек.
В комнату вошёл мистер Бонникасл, высокий, ладно сложённый, красивый блондин, в напудренном парике, одетый во всё торжественно чёрное: панталоны, застегивающиеся у колен, и сутану, из-под которой виднелось бельё ослепительной белизны. У него было исключительно ласковое выражение лица. Когда он улыбался, то обнажал два ряда безупречных зубов, белых, как слоновая кость, а в его мягких голубых глазах светилось бесконечное милосердие. Это был образец воспитателя: видя его благостное лицо и слыша его мягкий приятный голос, вы не могли бы не испытать желания поручить всех своих сыновей его попечительству. Он был широко образованным человеком, и в то время, о котором мы ведём рассказ, под его началом находилось более сотни мальчиков. У школы была превосходная репутация, поскольку её выпускники отличались глубокими познаниями и многие из них добивались значительных успехов как на политическом поприще, так и в какой-нибудь одной из четырёх джентльменских профессий.
При его появлении мистер Миддлтон, находившийся с ним в дружеских отношениях, поднялся, и они поздоровались за руку. Затем Миддлтон повернулся к Джеку и, кивнув в его сторону, сказал:
- Вот он, полюбуйся-ка!
Бонникасл улыбнулся.
- Не могу сказать, что у меня имеются хуже, но таких, как он, полным-полно. Приходится брать в руки факел Прометея и зажигать в глазах этой грубой массы свет познания. Присаживайся, Миддлтон.
- Но скажи мне на милость, - сказал доктор, усаживаясь на стул, - как тебе удаётся привести в божеский вид такого щенка, если ты не прибегаешь к порке?
- Я не очень высокого мнения о розгах, а поэтому и не прибегаю к ним. Дело в том, что сам я воспитанник школы Хэрроу и был довольно большим озорником. Меня вызывали на порку, может быть, чаще других мальчиков в школе, и, как мне помнится, я в конечном счёте отлично притерпелся к порке. Понимаешь, зад - самая неуязвимая часть у мальцов: после порки в их памяти от неё ничего не остаётся.
- Ну, я бы этого не сказал!
- Серьёзно, дорогой Миддлтон, я могу добиться большего эффекта с помощью одной трёпки тростью, чем двадцатью порками. Видишь ли, розги прилагают к наиболее неподвижной части тела, но тростью бьют по любому месту - от головы до пяток. Когда проходят болевые ощущения от первых ударов розгами, то наступает какое-то онемение, и дальнейшая порка бесполезна, тогда как хорошая трёпка тросточкой оставляет синяки и кровоподтёки по всему телу, а больше всего на тех частях тела, которые нужны для двигательной активности. Получив порку розгами, мальчишка уже на переменке бегает по коридорам и участвует в играх товарищей как ни в чём не бывало, а хорошая трёпка тростью даром не проходит: он не может двинуть ни рукой, ни ногой, и в течение нескольких дней каждое движение напоминает ему о наказании, которому он подвергся, и он постарается вести себя так, чтобы избежать следующего наказания.
- Дорогой сэр, у меня сложилось о вас представление как о чрезмерно снисходительном педагоге, - сказал Миддлтон со смехом. - Вижу, что сильно ошибался, и рад этому.
- Посмотри сам, доктор, на этого щенка, который сидит там, похожий скорее на зверёныша, чем на разумное существо. Ты полагаешь, что я могу отесать его, не прибегая к строгим мерам? И тем не менее я считаю свою систему воспитания наилучшей - в привилегированных частных школах наказания не обуздывают ребят, они настолько несерьёзны, что над ними смеются. У меня же наказание - это настоящее наказание в полном смысле слова, и в результате к нему прибегают у нас гораздо реже, чем там.
- Да ты просто истязатель, Бонникасл!
- Отнюдь нет, дорогой доктор. Нашими поступками управляют два самых сильных чувства - страх и любовь. Говоря теоретически, воздействие на ребят с помощью любви - превосходная штука, но на практике, как я убедился, оно не даёт результатов, поскольку себялюбие по вполне понятной причине гораздо сильнее чувства любви к другим. Зато воздействие с помощью страха ещё никогда не подводило меня по той же самой причине, так как с помощью страха мы воздействуем на себялюбие ученика и его чувство самосохранения.
- И всё же многие педагоги выступают за введение системы образования без телесных наказаний, ибо они считают, что современная система изжила себя.
- Ну, доктор, в этом мире ещё не перевелись дураки.
- Твои слова напомнили мне об отце этого мальчика, - заметил доктор Миддлтон и рассказал учителю о помешательстве мистера Изи на философии и о всех обстоятельствах, приведших Джека в его школу.
- Тогда не нужно терять времени, доктор. Я должен укротить этого молодого джентльмена прежде, чем родители приедут сюда навестить его. Будь уверен, что через неделю он будет у меня как шёлковый.
Доктор Миддлтон распрощался с Джеком и велел ему быть паинькой. Джек не удостоил его ответом.
- Ничего, доктор, он будет более вежливым в следующий раз, когда вы навестите нас, будьте уверены!
И доктор удалился.
Хотя мистер Бонникасл был строг, ему нельзя было отказать в справедливости. Шалости любого рода у него вознаграждались лёгким наказанием, таким как оставление без обеда, запретом принимать участие в играх и так далее. Он редко вмешивался в мальчишечьи драки, хотя и запрещал злостную тиранию одних мальчиков другими. Самым весомым поводом для наказания у него было отсутствие прилежания к учёбе. Он быстро раскрывал способности своих учеников и нагружал их соответственно, но лентяй - "пташка, что могла бы петь, да не хочет" - не мог рассчитывать у него на пощаду. В результате в его школе вырастали самые умные ребята, а его поведение было настолько беспристрастным и справедливым, что, хотя ученики его боялись, он неизменно пользовался их любовью, и они часто оставались его друзьями после окончания школы.
Мистер Бонникасл сразу же заметил, что нашего героя бесполезно задабривать и что страх - единственное средство, которое может на него воздействовать. Поэтому, как только доктор Миддлтон вышел из комнаты, он обратился к Джеку повелительным тоном:
- Ну-ка, мальчик, как вас зовут?
Джек вздрогнул, поглядел на своего учителя, заметив взгляд, устремлённый на него, и выражение лица, не предвещавшее ему ничего хорошего. Джек не был дураком, и урок, полученный им от отца, давал ему некоторое представление о том, что его ожидает. Все эти соображения вынудили его процедить сквозь зубы, не выпуская изо рта указательный палец:
- Джонни.
- А как ваша фамилия, сэр?
Джек, почувствовавший, очевидно, угрызения совести от проявленной уступчивости, ответил не сразу: он сперва поглядел ещё раз в лицо мистера Бонникасла, а затем осмотрелся по сторонам - помощи ожидать было неоткуда, а сам он помочь себе не мог, поэтому он ответил:
- Изи.
- Вы знаете, зачем вас послали в школу?
- За то, что ошпарил отца.
- Нет, вас прислали в школу учиться грамоте.
- Но я не хочу учиться, - возразил Джек угрюмо.
- И всё-таки придётся, вы будете учить буквы прямо сейчас.
Джек не отвечал. Мистер Бонникасл открыл шкаф, похожий на книжный, и взору изумлённого Джека предстал ряд тросточек, выстроенных в гнёздах наподобие биллиардных киёв. Учитель продолжал:
- Вы не знаете, для чего эти трости?
Джек задумчиво разглядывал их: у него возникло подозрение, что вскоре ему придётся познакомиться с ними поближе, но он держал эту догадку про себя.
- Они здесь для того, чтобы помогать маленьким детям учиться читать и писать. И я как раз собираюсь заняться этим. Вы быстро научитесь. Ну-ка, смотрите сюда, - продолжал мистер Бонникасл, открывая книгу с большими буквами и показывая на заглавную букву, стоявшую наверху страницы: - Вы видите эту букву?
- Да, - ответил Джонни, отводя глаза в сторону и ломая пальцы.
- Так вот, это буква Б, видите её? Посмотрите внимательнее, чтобы узнать её в другой раз. Это буква Б. Ну-ка, какая это буква?
Джек, решивший не уступать на этот раз, ничего не ответил.
- Ах, вы не можете сказать! Что же, посмотрим, что у нас получится с помощью одной из этих симпатичных палочек, - сказал мистер Бонникасл, вытаскивая из шкафчика трость.
- Смотрите, Джонни, это буква Б. Ну-ка, отвечайте тотчас же, какая это буква?
- Я не хочу учиться.
Бац! Трость опустилась на плечи Джонни, и тот разразился рёвом, извиваясь от боли. Мистер Бонникасл немного подождал, затем продолжил:
- Это буква Б, сейчас же скажите мне, сэр, какая это буква?
- Я пожалуюсь мамочке… - Бац! - Ой! Ой! Ой!
- Какая это буква?
Джонни, часто дыша раскрытым ртом и размазывая по щекам слёзы, ответил с негодованием:
- Вот подождите, я пожалуюсь Саре… - Бац! Со свистом опустилась трость на Джонни, и он снова ударился в рёв.
- Какая это буква?
- Не скажу! - ревел Джонни. - Не хочу… не буду… - Бац! Бац! Бац!
И затем снова:
- Я уже вам сказал - это буква Б. Какая это буква? Отвечайте немедленно!
Вместо ответа Джонни сделал попытку схватить трость. Бац, он её поймал, но только не так, как ему хотелось. Тогда Джонни схватил книгу и швырнул её в угол комнаты. Бац-бац-бац! Джонни пытался достать руку мистера Бонникасла зубами. Бац-бац-бац! Джонни свалился на ковёр и заревел от боли. Оставив его на время в покое, мистер Бонникасл уселся на стул, чтобы самому перевести дух.
Когда, наконец, крики Джонни перешли в глухие рыдания, мистер Бонникасл опять заговорил:
- Вот видите, Джонни, вы должны делать то, что вам велят, или вы опять получите побои. Сейчас же встаньте! Вы меня слышите, сэр?
Действуя вопреки своей воле и желанию, Джонни поднялся на ноги.
- Ну вот, умница. Вы видите, выполнив то, что вам приказали, вы избежали побоев. Теперь, Джонни, поднимите книгу и отнесите её туда, где вы её взяли. Слышите, сэр? Положите книгу на место сейчас же!
Джонни посмотрел на мистера Бонникасла и на трость. Совсем не желая этого делать, Джонни поднял книгу с пола и положил её на стол.
- Молодец, Джонни. Теперь найдём букву Б. Вот она. Скажите мне, какая это буква?
Джонни не отвечал.
- Скажите тотчас же, сэр, - сказал мистер Бонникасл, поднимая трость в воздух.
Страх прижал Джонни к стулу, он во все глаза уставился на трость - вот она тронулась и стала опускаться. Не успев набрать в лёгкие воздуха, Джонни завизжал: "Б!".
- Очень хорошо, Джонни, умница. Вот и закончился ваш первый урок. Вы усвоили больше, чем вам кажется. Завтра мы начнём новый урок, а пока тросточку отложим в сторону.
Мистер Бонникасл позвонил в колокольчик и велел отвести Джона в спальню рядом с его собственной и не давать ему ужина, так как голод облегчит ему на следующее утро усвоение урока. Только боль и голод способны укротить животных, и к этим средствам следует прибегать для укрощения тех страстей в человеке, которые уподобляют его животным. Джонни отвели в постель, хотя было только шесть часов. Всё тело у него ныло, а в голове путались мысли, и не мудрено: всю жизнь его холили и лелеяли, потакали его желаниям, ни разу не наказывали, если не считать позавчерашней трёпки, полученной от отца. После всех ласк, которые сыпались на него со всех сторон и которых он, увы, не ценил; после того как его целый день пичкали деликатесами так, что он и смотреть на них уже не мог, - и вдруг оказаться без мамы, без Сары, без ужина и что хуже всего - без свободы распоряжаться собою, - это было ужасно! Не удивительно, что в голове Джонни царила сумятица. В то же время он понял необходимость послушания и подчинения. Тут мистер Бонникасл был прав! Джонни научился большему, чем думал. А что сказала бы миссис Изи, если бы узнала обо всём этом? А Сара? А мистер Изи с его идеалами прав человека? В тот самый момент, когда из Джона изгоняли дьявола непокорства с помощью трости, они утешали себя мыслями о том, что в школе мистера Бонникасла, по крайней мере, не практикуются розги, совсем упустив из виду, что "убить собаку можно по-разному, не только повесив её". Иначе говоря, есть много разных способов обучения, и чтобы вкушать ягоды познания, ученикам иной раз приходится подставлять собственные ягодицы для вколачивания этого познания - и не только с помощью розог, но и трости. Счастливые в своём неведении, они все крепко заснули, не подозревая, что Джонни уже далеко продвинулся вперёд по пути познания, усвоив на своей спине "тайну трости". Что касается самого Джонни, то он в это время уже спал, выплакав все свои слёзы.
ГЛАВА VI,
в которой Джек подвергает проверке принципы высшей философии отца и наконец постигает горькую истину, хотя и не целиком
На следующее утро мастер Джек Изи чувствовал ломоту во всём теле и испытывал великий голод, но так как мистер Бонникасл внушил ему, что он получит только удары тростью вместо завтрака, если не выучит свои буквы, Джонни проявил достаточно мудрости, чтобы сказать наизусть весь алфавит. За свои старания он получил от мистера Бонникасла много похвал, которые, если и не были оценены им по достоинству, все же нравились ему гораздо больше, чем побои. Мистер Бонникасл отметил, что сломил упрямство мальчишки, преподав ему краткий, но своевременный урок суровости. Поэтому он передал его в руки своих помощников, а поскольку последние обладали теми же правами побуждать любовь к учению, Джонни вскоре стал очень послушным ребёнком.
Можно было подумать, что все домашние будут долго переживать разлуку с Джонни, однако этого не случилось. Во-первых, доктор Миддлтон обратил внимание миссис Изи на то, что в школе порка не применяется, тогда как дома не исключена возможность повторения трёпки, которую Джонни получил от отца, а во-вторых, хотя миссис Изи полагала, что она не перенесёт разлуки с сыном, она вскоре убедилась, что без него ей живётся счастливее: избалованный ребёнок всегда является источником забот и беспокойства в доме, а с отъездом Джонни оказалось, что покой и отдых ей больше по душе. Вскоре она отвыкла от него и стала довольствоваться тем, что виделась с ним только время от времени. Слушая отчёты доктора Миддлтона об успехах мальчика, она окончательно примирилась с пребыванием Джека в школе и его короткими наездами домой во время каникул.
Джон Изи делал большие успехи в учёбе, так как у него были большие природные способности, и каждый раз, выслушав доклад доктора Миддлтона, мистер Покладистый потирал руки от удовольствия и поговаривал: "Пусть мальчик поучится ещё годика два, а тогда я сам возьмусь за него, чтобы дать ему полировку". Во время каникул он пользовался каждой возможностью, чтобы вбить в голову Джонни свои идеи о равноправии людей. Казалось, что Джонни слушает разглагольствования отца лишь краем уха, но поведением своим подтверждал, что они не пропадают даром, поскольку хватал всё, что ему нравилось, не спрашивая на то позволения родителей. Таким было воспитание нашего героя до момента достижения им шестнадцатилетнего возраста, когда он превратился в крепкого, статного и пригожего юношу, правда, несколько развязного и болтливого - по этой части, при желании, он мог бы заткнуть за пояс своего отца.
Самому мистеру Изи больше всего нравилось в сыне его красноречие. "Правильно, Джек, оспаривай этот пункт, давай, Джек, мой мальчик", - говорил он, когда Джек вступал в спор с матерью, и, повернувшись к доктору Миддлтону, замечал, потирая руки:
- Поверьте мне, доктор, Джек ещё станет известным, очень известным человеком.
Затем он подзывал Джека и давал ему гинею в награду за ум, пока наконец Джек не уверился, что спорить - на самом деле очень умное и дельное занятие. Он никогда не делал попыток вступать в спор с мистером Бонникаслом, поскольку находил, что аргументы мистера Бонникасла слишком сильны для него, но он спорил со всеми ребятами в школе, пока спор не переходил в драку, которая и решала его исход. А иногда он спорил с младшими учителями. Короче, к началу летних каникул, о которых мы сейчас начинаем наш рассказ, Джека просто распирало от массы аргументов, от желания спорить где угодно и с кем угодно. Он только тем и занимался, что расчленял любой спорный вопрос по пунктам и оттачивал аргументы к каждому из них до остроты булавочной иголки, хотя им иной раз и недоставало остроты ума.
Однажды Джек целое утро безуспешно рыбачил в реке, как вдруг заметил какой-то большой пруд, по всем признакам хорошо заселённый рыбой. Он раздвинул доски в заборе, проник в парк и, усевшись на берегу, забросил леску в воду. Он успел вытащить несколько отличных рыбин, когда его вежливо поприветствовал владелец пруда, появившийся в сопровождении двух сторожей:
- Не откажите в любезности, молодой человек, сообщить мне, как вас зовут, - осведомился владелец у Джека.
Теперь Джек был всегда учтив и вежлив.
- С удовольствием, сэр, меня зовут Джек Изи, к вашим услугам, сэр.
- Думается, вы уже оказываете мне услугу, ловя рыбу в моём пруду, - ответил тот. - Сударь, известно ли вам, что вы нарушаете права частного владения?