Обнаруживая в своем начале связь, ту же, которая ведет наблюдателя, жизнь дарит подарок, и проясняя себя, и освобождая нас от необходимости прибавлять связь извне. Ведь почему-то не связывать мы не можем. Хотя бы потому что без нитки не на что нанизывать грибы, эмпирия рассыпается. Что, сначала грибы а потом нитка? Нет, собирание грибов уже шло в видах их сцепления, нитка или ветка поэтому были раньше собирания, у белки и у человека одинаково. Дайте связь как первичную - иначе нанизывать эмпирию на что?
Теперь. На верхнем этаже всех связей - связь этих связей, "живая связь человеческой души", "связь в живом сознании". "Душевная жизнь есть связь" (22). Через Дильтея здесь говорит европейская тысячелетняя традиция. Не в том дело что он добросовестный, не скептик и не нигилист: Ницше говорит свои ужасные вещи из того же теплого дома. Иначе мне кажется говорила бы философия майя, и у нас русских связь привыкли искать не в душе, а в теле и земле.
Сказать "душевная жизнь есть связь" - укорененный в европейских традициях личный поступок Вильгельма Дильтея, берущего на себя обещание, что наука, построенная на психологии, и психология, исходящая из связности жизни, будет работать на продолжение успешного предприятия этой культуры. Это поступок и нравственное требование от уверенности, что Европа, школа личности, традиция духовности, язык культуры и воля продолжат Европу. Но это значит: нет связи без участия всего существа -
чьего?
Вот этого, волящего, говорящего, надвигающегося: инициатора. Архе, начало, принцип, власть: человек?
И если в естественных науках эта воля не ставится под вопрос, то в Geisteswissenschaften ставится?
Едва ли. И там и там мы поставлены перед фактом, нам диктуют. Диктует воля? Ее не хватит для постоянства. Страсть? Она надежна пока длится.
Вспомним конец "Государства" Платона. Диктует любовь обещающая. Но ведь не себе обещающая - а красоте, драгоценности, тому, что прелестно и захватывает. "Это вот моё". Захватывает свое, родное, собственное. В его интимную тайну всё тонет.
С этой точки зрения разница между естественными и духовными науками только та, что будет остановка в углублении в интимность или нет. Гейзенберг: остановка. Выход в загадочную красоту природы, но надо остаться при формуле. Хотя он видит, что возможен откат - как в Средние века - от физики-математики, к другому проникновению к тайне.
Связь в традиции философии - любовь (Николай Кузанский). Это продолжает жить у Дильтея. "Лежащая в основе наук о духе связь" - это любовь как страстная захваченность влекущей красотой своего. Она и есть жизнь жизни. Теперь скажем, что та же интуиция у Толстого. Здесь германская и русская мысли в главном вместе.
Не остановить себя приказом на полдороге - или чужим требованием, не своим - будь то императив объективности, тем более объектности.
А дильтеевское различение? Наука естественную связь в своем живом сознании переносит на предмет, наука о духе вглядывается в саму эту связь. Но чем? Опять ею же. Разница опять только между ограниченным и нет, между неотмеченным и отмеченным - но велика ли эта разница?! Снова дильтеевское различение не между предметами, а между степенями зоркости, т. е. различение между Naturwissenschaften и Geisteswissenschaften методическое.
Два тона мы можем слышать одновременно, два цвета - никогда. Но ведь это (25) потому что музыка вообще в переходе, в интервале, от тона к тону - время ни при чем здесь! Музыка занята переходами тонов.
Erlebnis - вовсе не минутное состояние, не эстетика. Имеется в виду именно включенность в жизнь, отмеченный, замеченный ее момент: интенсивность жизни. Когда она начинает светить, быть светом (свiтом). Но тогда вопрос: отмеченный чем? Самой жизнью, Erlebnis ее образование. Связь-любовь как середина жизни. Она сама себя высвечивает там, где смотрит: обращает внимание на свой глаз (27).
Раньше всякого познания эта вспышка жизни как связи, любви (увлечения) обещающей, которая хочет себя закрепить, обеспечивает собой, гарантирует. Она может-умеет обеспечивать, гарантировать. Показать - увидеть (там же).
Вопрос: есть ли другие переживания кроме связи? Сначала она, в ней, от нее все. Так она - бытие? Да: бытие как обещающее увлечение, привязанность к своему, желающая продолжения, сохранения того, что увлекает, в конечном счете всего, мира (28).
Начинаем всё с большим сомнением смотреть на принцип различения наук. Если он проводится, он ограничит Geisteswissenschaften априорной задачей быть другими чем, и т. д. Заражение методами наук, признанных в своем праве, неизбежно. Например, требование (29) "системы". Ах, если бы свое, одно способное хранить связь, было системой.
Великий замысел, опереться в науке на (28) жизнь, данность связи - и одновременно разгадать (29) тайну! Ему мало (там же) интуиции, но дано ли что большее? От этой научной самонадеянности еще будет страдать Гуссерль, пока его не осадит - озадачит Хайдеггер, показавший переменой тона философствования тупик научной философии. - Но у Толстого тон с самого начала не академический системный.
Хранение своего становится злым (зелым), яростным от встречи со злом, они пара, жажда хранения и зло - так является абсолют, принцип: от встречи со злом (35). - На том же уровне первобытного инстинкт вообще жесткого.
Связь = целость, "исходящий изнутри синтез" (55).
Весь (!) душевный склад участвует в переживании. В переживании дана связь, а чувства дают только пестроту (59).
Понимание, Verstehen по традиции как включение всего. Сначала целое, оно целым понимается, потом отдельное, оно уже не понимается, а только…
Испытай, переживи связь как первичную данность - этика, таким образом, внутри этой психологии. Целое оказывается кроме того что данностью еще и целью и ценностью. Мы осмеливаемся вести отбор нужного-ненужного в поступках, впечатлениях (59).
Связь самодвижная, она имеет свою историю, интригу, переходит в отбор, упорядочение - вообще что-то будет интересное (60). Т. е. та исходная связь, Er-lebnis, знает, что делать с собой и делать вообще. Сам Дильтей действует агентом жизни через ее определенность в тематизированном им переживании.
Всякое познание есть расчленение первичной связи. Она же - телеология. Цель должна рассыпаться на шаги к ней, потому что она по определению еще не достигнута (61).
При таком телеологическом статусе связи конструирование связи в смысле выявления ее исходя из фактов - значило бы пройти мимо их сути, которая с самого начала в стремлении к цели. Нелепо наблюдением выискивать - повторим, об этом уже говорилось - смысл явлений души, когда та же наша цель, жизнь или ее спасение, исходно уже связала все факты, которые перед нами.
Почему вообще нужен анализ? Опять же такова структура жизни! Она прорыв к своему как цели, свое исходно дано как родное, и оно исходно же рассыпается на шаги к нему. Так муравей берет иголку, тащит и т. д. Целое (связь) присутствует в нем как сама жизнь. Как данность оно подлежит описанию, но как неприступная подлежит анализу (62).
Важно: связь (целое) анализируется не потому что в ней исходно есть состав, она сложена из частей, - нет она проста, - а потому что подойти к ее простоте непросто, нужны ступени. Анализ Дильтея поэтому собственно конструкция, но из органического начала, как жизнь сплетает себя вокруг своего же влечения к своему.
Без конструкций (63).
Закон развития - то же что связь, ее цельность. "Развитие имеет тенденцию к прочной связи". Эта связь - "душевный облик" (65). Он хороший по определению? По-видимому это сформировавшаяся душа.
8
24 октября 2000
На верхнем этаже всех конкретно образующихся связей у Дильтея - связь этих связей, "живая связь человеческой души", "связь в живом сознании". Вообще "душевная жизнь есть связь" (22).
Через Дильтея здесь говорит европейская тысячелетняя традиция. Не в том дело что он по складу и установкам настроен на традиционное благо, не скептик и не нигилист. Ницше разоблачает платоническое и христианское благо, он говорит как скептик и нигилист ужасные вещи, но - из того же теплого дома европейской культуры. Она уникально сложилась и настроена на свое продолжение. Она продолжается через последовательность поступков.
Сказать "душевная жизнь есть связь" - укорененный в европейских традициях личный поступок Вильгельма Дильтея. Он дает обещание, беря на себя задачу обеспечить его, что наука, построенная на психологии как углублении в жизненную целость, и наука о духе, исходящая из первичной связности жизни, будет работать на продолжение успешного предприятия этой культуры. Это поступок и нравственное требование от уверенности, что Европа, школа личности, традиция духовности, язык культуры и воля продолжат Европу.
Дильтей участвует всем существом в обещании, которое он дает. Эта целость участия входит в дильтеевское понятие связи. Связь связей предполагает участие всего существа, волящего, говорящего, надвигающегося. И такое участие может быть само собой, без поступка?
Кто же инициатор поступка. Поступка завязывания связи. Дильтей этот вопрос не ставит. От кого начало, архе, принцип, власть? от человека? Если в Geisteswissenschaften это начало не ставится под вопрос, то в естественных науках и подавно. И там и там мы поставлены перед фактом связи, нам ее уже диктуют. Диктует воля? Ее не хватит для постоянства. Страсть? Она надежна пока длится.
Вспомним конец "Государства" Платона. Диктует любовь обещающая. Не себе обещающая - а красоте, драгоценности, тому, что прелестно и захватывает. Как поется в свадебной песне, "это вот моё". Не должен шокировать кажущийся захват в формулах "ты моя, ты мой": смысл здесь не столько принадлежности, сколько открытия своего. В формулах "я твоя, я твой" тоже не столько отдача себя в частную собственность другому, сколько уверенное приглашение другому расшифровать свое, родное, собственное.
В его интимную тайну всё так или иначе со временем тонет. Если пойти на один шаг дальше Дильтея, то можно сказать и скажем: в начале связи брачная связь. Как знак от знаю, так от беру, fero, - брак. Связь, какую имеет в виду Дильтей, так или иначе предполагает встречу на глубоком уровне, интимном, и беременность, вынашивание своего. В предыдущем курсе "Грамматика поэзии", читая стихи "Памяти Бродского" Ольги Седаковой в связи с браком в Ригведе (мысли-чувства как невесты) и в Евангелии (притча о девах со светильниками чувства, в ожидании жениха), мы уже подбирались, нерешительно, к брачной связи и порождению. С другого конца, но не совсем с другого, мы говорили об этом по поводу этимологии слова знаю, в этимологическом корне которого жена, и, в порядке опять же образных картинок, которые ничего не доказывают а только иллюстрируют, так что если бы не было сопровождения нашей феноменологии в истории языка, мы рыли бы там же, но вот это сопровождение всегда почему-то оказывается что есть, - я говорю, в связи с первоначальным смыслом слова знак, lingam, родовой признак и также в смысле связи. Наша цель, как всегда, не этимологические поиски, а феноменология. Уже не нужно привязывать то, что у нас получается, к чему-то расписанному, мы можем стоять на своих ногах. - И еще по поводу побочных соображений. Это как турист, альпинист может не видеть, не смотреть вокруг, видеть только камень, в который он вбивает скобу. Но альпинисту не запрещается смотреть вокруг. И в конце концов если бы человек не смотрел сначала на далекие пейзажи, задача для альпиниста вообще не была бы поставлена. Оглядываясь вместе со мной на разные открывающиеся пейзажи, держитесь узкой задачи. Она сейчас у нас совсем маленькая и конкретная: почему две сравнимых по размаху и задаче мысли, два философа жизни, Дильтей и Толстой, германская мысль дает основание как будто бы для двух групп наук, каждая в своем праве, одна естественные науки, другая науки о духе, - русская мысль признает только одну науку, одно надежное знание о том, что должно быть, и о том что есть, но только ближайшим образом надежно есть, как тепло, холод, смерть, спасение, а об атомах первичным образом знать недоступно.
Теперь. В наше время, сто лет после Дильтея, когда прибор для измерения радиации, которую чувства не воспринимают, иногда так же нужен как глаза, за дильтеевским различением кажется прочный резон. Так? Наукотехника такая же или прочнее опора человека как глаза, уши и ноги? или невидимость, неслышимость радиации в принципе не отличается от того, что давно известно как сглаз, или influentia, influenza, которая ведь тоже - влияние звезд - простыми чувствами не отличается, или mala aria, дурной воздух, малярия, которая не пахнет. С радиацией существенной разницы снова нет. Чуть передвигается граница между видимым и невидимым. Но ведь она и всегда была неопределенная. Расширение видимого в природе зато испорчено сокращением видимого в духовном, здесь почти всё стало невидимо.
С этой точки зрения разница между естественными и духовными науками только та, что в естественных будет обязательно остановка в углублении в интимность, в гуманитарных она обычно бывает, но не обязательно, без нее можно там и обойтись. Там допускается вольность не остановить себя приказом на полдороге - или чужим требованием, не своим - будь то императив объективности, тем более объектности.
Гейзенберг в своей автобиографии описывает момент, когда ему приоткрылась красота природы, но его усилие было направлено на конструирование математического формализма для ее описания, не на прослеживание ее там и так, как она открылась, т. е. остановка, ученый был ограничен своим методом. Заглядывание в загадочную красоту природы, но надо остаться при формуле. Гейзенберг видит поэтому, что возможна другая эпоха нового отхода от физико-математики, полного прекращения этих занятий и возвращение к состоянию Средних веков, когда такая же интуиция тайны в основании вещей вызывала работу духа совсем другую чем квантово-механические исследования. Фома Аквинский в первой трети XX века был бы скорее всего физиком-теоретиком и уж во всяком случае не богословом, а философом. В XVII веке он был бы возможно астрологом, т. е. астрономом, эти понятия были тождественны. Раз уж мы заговорили о традиции, то в свете вечности философии и постоянной смены моды на науки Толстой в традиции, Дильтей, при его вульгарном понимании, нет. При внимании, скажу я забегая вперед, дильтеевское различение было косноязычным способом вобрать науки о природе в одну общую науку, в которой восстановлены права философии; возвратить их в философию. Но это я далеко забегаю вперед и одновременно вбок, потому что заниматься с такой подробностью Дильтеем в этом курсе не придется.
Связь в традиции философии понимается как влечение, притяжение. У Николая Кузанского то и то же самое, исходное и его равенство себе, соединены между собой связью, и эти первоначала имеют богословскую проекцию в Боге-отце, Боге-сыне и Боге-духе. Традиция продолжает жить у Дильтея. "Лежащая в основе наук о духе связь" - это собирающая сила влечения к достоинству своего. Она и есть жизнь жизни. Та же интуиция у Толстого.
Наука о природе, ей нечем действовать как жизнью. Ограничивая связь, лежащую в основе жизни, наука о природе привязывает ее к определенному извне (заданному) предмету. Наука о духе вглядывается в саму эту связь, опять же ею самой, этой связью. Разница между забывшим о том, откуда движение, принявшим это движение жизни за данность - и тем, что осталось в удивлении перед спонтанностью жизни, ее авто-матом, само-движностью. Разница, что Naturwissenschaften имеют отчетливый предмет, a Geisteswissenschaften имеют предметом неопределенный дух, несущественна. В конце концов предмет и там и здесь. Но настоящая разница - это поразительное, собственно для нас, кто увяз в философии, непостижимое, невероятное беспечное принятие людьми науки, так называемыми, движения духа, своего и в искусстве, поэзии, истории, за данность. И обычно эти интеллектуалы такие чуткие к музыке, поэзии, не понимают жизни без этой стороны, они среда, иногда главная, ценителей, когда они сильны, они поддерживают искусство, едва ли у кого в наше время можно дождаться более тонких суждений - но удушает, я не боюсь этого слова, паразитарное отношение к духу. Дух есть, это прекрасно, он проявляется, что еще надо. Мне представляется здесь такая картинка: ученый-естественник гуляет по парку с фонтанами, он пожалуй слушает музыку или читает стихи; допустим, он не специалист по гидравлике и эта дисциплина его не интересует; спросите его, как он думает, эти фонтаны механические, с напором воды, или ключи; он скажет, какая разница от этого для красоты парка.
К различению Geisteswissenschaften и Naturwissenschaften можно было бы подойти и с такой стороны: оно - типа разницы между двумя тонами или двумя цветами? Два тона мы можем слышать одновременно одним слухом, два цвета разных (не их смесь) видеть одновременно одним зрением в одном и том же месте - никогда.
Разберем теперь (в смысле: "дайте мне разобрать, какая это буква на старом камне написана") спорный термин, по-русски переживание, Erlebnis. Его правильно делают что ругают, когда он значит минутное состояние, эстетика, эмоция. У Дильтея имеется в виду включенность жизни в саму себя, ее отмеченный и потому замеченный интенсивный момент, когда она начинает светить и становится світом, миром. Высвечивая сама себя, жизнь становится миром. Момент отмеченный чем? Самой жизнью. Erlebnis жизнь в ее подъеме. Erlebnis это всегда пере-живание (превосхождение жизни ею самой) связи. Как связь, Erlebnis середина жизни. Она тут обращает внимание на свой глаз.
Раньше всякого естественно-научного познания эта вспышка жизни как связи. Увлечение обещает, закрепляет, обеспечивает собой. Оно гарантия.
Вопрос: есть ли другие переживания кроме связи? Сначала она, в ней и от нее всё. Тогда переживание - бытие? Да: бытие как захватывающая захваченность своим, умеющая продолжать, сохранять то, что увлекает, в конечном счете весь мир.
Если различение наук не по типу дополнительных тонов, а по типу двух красок, оно ограничит Geisteswissenschaften задачей быть другими чем, и т. д. Тону не мешает обертон, делает богаче. Соседствующие две краски заразят взаимно. Заражение методами наук, признанных каждая в своем праве, неизбежно и случается на каждом шагу так, что нет естественной науки, не зараженной гуманитарщиной, и нет гуманитарной науки, не зараженной претензией на математику, хотя бы в виде "во-первых, во-вторых". Сюда же относится несчастное требование (29) "системы". Это неизбежное взаимное загрязнение наук создано их различением.
Если бы свое, одно способное хранить связь, было системой. Оно устроено иначе, это одинаково хорошо понимали Дильтей и Толстой. Но соблазнила система только Дильтея.