- Дядя опять лежит в кресле за кустами, Клод, - начал де ла Винь разговор с ребенком.
- Ах, тот дядя, о котором ты мне рассказывал, Клод? Ты, наверное, снова хочешь его навестить? - обратилась мать к малышу.
- Но ему же вовсе нет дела до меня, мама!
- Он сейчас очень болен. Он совершенно не знает, что творится вокруг него. Не замечает ни птичек, ни людей, ни деревьев, ни цветов, совсем ничего, - вставил Роже.
- Да, Клод. Может, он снова поправится, быстро поправится, если его погладить. Очень медленно и ласково. Вот так…
Потом она сорвала цветок.
- Или вложить ему в руку цветочек, такой вот красивый, как этот.
Малыш посмотрел на красивый цветок, взял его из материнских рук, понюхал, поиграл им.
- Можно мне подойти к нему? - спросил Клод. - И погладить его? Может, он и вправду поправится?
Первоначальная нерешительность сменилась в ребенке неистовой жаждой действий. Не дожидаясь ответа, он помчался к кустам. Там его шаги замедлились. Он украдкой заглянул за кусты.
Взрослые поднялись и ждали, что будет дальше. Мадам Мариво уцепилась за мужа; ей нужна была опора, поддержка.
- Добрый день, дядя! Я принес тебе цветочек, чтобы ты поскорее поправился. Вот!
Клод позабыл уже, что больной ничего не замечает.
- Ах, да ты ничего не знаешь, дядя. Вот, я даю тебе в руку стебелек.
Теплые детские ручонки силились сжать пальцы мужчины, он должен был взять цветок. Мягкие, теплые детские ручонки. Потом нежные пальчики погладили руку больного.
Он вздрогнул. Глаза его ожили.
- Ливио! - едва слышно произнес он свое первое слово. - Ливио! - Мужчина улыбнулся. Веки его опустились. Он спал.
- Ну слава Богу, кажется, удалось! - воскликнул Роже, заметив издали, что незнакомец проявил-таки интерес к мальчику.
- Мама, он мне обрадовался. Только он не знает меня. Он сказал "Ливио", - трещал Клод, возвратясь к родителям. - А что такое "Ливио"?
- Он даже заговорил?
Де ла Винь дрожал от возбуждения:
- Должно быть, ты ему очень понравился, Клод; ведь со мной-то он еще ни одним словечком не обменялся. Это ничего, что он тебя не знает, может, потом вы еще станете добрыми друзьями. Он сказал "Ливио"? Это не по-французски. Я не знаю, что это означает. Но мне думается, это имя. И скорее всего, имя маленького друга этого дяди. Но об этом наш больной расскажет после сам. Я очень благодарен тебе за ту радость, что ты ему доставил, и, как только будет время, непременно приду к тебе поиграть. Договорились?
- Ладно, дядя Роже! И папу тоже примем в игру?
- А меня? - лукаво спросила мать.
- Тебя нет. Ты боишься крабов и медуз.
Теперь важно было не спускать с больного глаз, и де ла Винь наскоро попрощался с гостями.
- Победа! - ликовал юноша, приветливо, почти ласково глядя на спящего.
Вдруг больной встал с постели, осмотрелся вокруг широко раскрытыми, ищущими глазами, вытянул вперед руки.
- Ливио, мой сын! Ливио! Где? Ах! - Он со стоном повалился назад в кресло.
В глазах де ла Виня потемнело. Победа… Какая уж тут победа! Все потеряно. Бежали секунды, минуты. Вдруг молодой француз вскочил, склонился над несчастным. И зачем только ты его тревожил, Роже? Зачем, зачем?
Он осыпал себя мучительными упреками: "Будь проклята шальная мысль, соблазнившая тебя вступить в эту отчаянную игру без совета врача и умелой помощи!"
После такой встряски больной уже никогда не придет в себя. Использовать так бездарно единственное средство!
И виноват во всем этом ты, Роже де ла Винь, ты, кому доверили больного. Что можешь ты сказать в свое оправдание? Нет, ничто не может извинить тебя.
Но я хотел спасти его, помочь, помочь!
Жалкие попытки заглушить растревоженную совесть…
Роже все еще стоял, склонившись над больным, все еще смотрел в его лицо. Юноша до глубины души был потрясен крушением своей попытки.
- Ну как он, месье де ла Винь? - спросил появившийся в саду слуга. Он только что проводил семейство Мариво и теперь вернулся.
Вопрос слуги вспугнул тяжелые, полные упреков мысли, разогнал застилавшую глаза юноши пелену. Незнакомец - Роже склонился над ним еще ниже - не был без сознания и лежал вовсе не в прежнем оцепенении. Он спал!
Его лицо стало лицом живого человека. Будто и не бывало на нем прежней каменной маски. Теперь черты его разгладились, помягчели, мелькнула даже усталая, слабая улыбка. Всего лишь мелькнула, затем губы снова плотно сжались, словно спящий боролся с неистребимой болью.
Всю ночь просидел молодой француз у скорбной постели, а на другой день в бюро не пошел, послав туда слугу с извинениями.
Больной все еще не раскрывал глаз. Но ум его работал Об этом свидетельствовала мимика.
Ни малейшего возбуждения на лице выздоравливающего де ла Винь пока не замечал. По всей вероятности, теперь-то уж он спасен. Значит, все же победа!
Напряжение ослабло. Спать, спать… Роже клюнул носом, но тут же вскинулся. Больного ни на минуту нельзя оставлять без присмотра. Пусть подежурит слуга.
- Разбуди меня сразу, если что изменится, - настрого приказал де ла Винь старому французу.
Время текло. Де ла Винь снова принял дежурство. Больной не просыпался.
Еще одна ночь. Может, влить ему в рот бульона? Нет, лучше не надо, а то еще разбудишь. Лучше не мешать ему. Говорят, что сон лечит. Сильно проголодается или пить захочет - сам проснется.
Под утро - дежурил слуга - больной пробормотал несколько слов по-итальянски.
- Месье де ла Винь, он говорит!
Роже сразу проснулся.
Это были бессвязные, непонятные слова, с долгими паузами между ними; потом больной встал с постели.
- Где я? Что со мной?
Слова звучали отчетливо, но французам были непонятны.
- Parlez-vous francais, monsieur? Je ne puis pas comprendre .
- Да. Где я? Что со мной? - повторил он по-французски.
- Вы у друзей! Не тревожьтесь!
Де ла Винь лихорадочно соображал. Теперь вперед, теперь сорвать пелену неизвестности! Он прекрасно сознавал таящуюся в этом опасность - ведь вновь обретенная память способна преподнести больному такое, что пойдут насмарку все столь счастливо завершившиеся труды. И все же он задал вопрос:
- К сожалению, мы не имеем чести знать вас. Как ваше имя?
- Луиджи Парвизи.
- Из Генуи?
Молодой человек задрожал от возбуждения. Значит, это и в самом деле тот человек, о котором писал дядя Ксавье!
- Верно, из Генуи. Но откуда вам это известно?
- Сейчас это не важно. Но так или иначе, я очень рад был узнать ваше имя. Разрешите и мне представиться: Роже де ла Винь из Марселя, в настоящее время - служащий компании по добыче кораллов в Ла-Кале.
- Очень приятно. Ла-Каль? Как я попал сюда? Что со мной, месье де ла Винь?
- Об этом после. Вы были очень больны. И наверное, вы проголодались и хотите пить? Что вам принести?
- Пожалуйста, не причиняйте себе хлопот; мне не хотелось бы быть вам в тягость.
К ним уже спешил слуга, предусмотрительно державший в последние дни наготове разные припасы.
За едой Парвизи пытался продолжать разговор.
- Не говорите ничего сейчас, - отбивался де ла Винь. - Вам нельзя утомляться. Я говорил уже, что вы были очень, очень больны.
- Но я вовсе не чувствую себя больным. Так, легкая усталость.
- Тогда поспите еще. Я останусь с вами. И ради Бога, не волнуйтесь. Вы у друзей. Набирайтесь сил. Завтра часок-другой поболтаем. А сейчас вам нужен полный покой, синьор Парвизи.
- Позвольте только мне сказать вам еще кое-что: я так благодарен вам!
Роже радостно улыбнулся - Луиджи Парвизи спасен!
* * *
Лишь с большими трудами удалось супругам Мариво и де ла Виню удержать молодого итальянца от безрассудного поступка. Луиджи так и горел сумасбродством, несбыточными планами: прорваться в резиденцию дея и добиться выдачи жены и ребенка.
- Я должен знать, что с Рафаэлой и Ливио, - возражал он в сотый раз на деловые и успокоительные доводы друзей. - Если судьба была к ним милостива и даровала им жизнь, их во что бы то ни стало надо выцарапать из когтей этих бестий!
Мучительные страхи несчастного отца можно было понять. Да, уводить людей в рабство - гнуснейшее преступление, и оно не должно остаться без возмездия. Но как же собирается Парвизи его осуществить? В одиночку? Один против пусть и малочисленной, но организованной и сплоченной силы? Невозможно! Будь здесь Пьер Шарль, может, он сумел бы что-то посоветовать…
- Дождитесь моего кузена, Луиджи, - предложил де ла Винь. - Он великий знаток всего и всех в регентстве.
Друзья правы, полностью правы. Но, Боже, как горько ждать сложа руки! Когда вернется месье де Вермон? Пожимают плечами. Не знают.
Счастье, что маленький гордый Клод принял дружбу нового дяди. О да, Клод был очень горд. Ведь это он, он спас больного! Роза, которую он всунул тогда в его руку… Ну вы же знаете! Другого такого доброго, такого хорошего дяди вообще и быть не может. Он может нарисовать все - коня, верблюда, домики, гнущиеся под ветром пальмы, могучие корабли и маленькие рыбачьи лодки, море, когда оно ласковое и когда оно бушует, папу, маму и самого Клода. Вот он, Клод - совсем такой, каким видит себя в зеркале: смеющийся или плачущий, с растрепанными волосами и чумазой мордашкой, или красиво причесанный и чисто умытый. А еще дядя Луиджи позволяет Клоду и самому рисовать. Картины получались хоть и не такие красивые, как у дяди Луиджи, но ему нравились.
- Надо же какой верблюд! Вы только полюбуйтесь! Какие у него длинные ноги, как он сейчас помчится!
Эти часы с ребенком приглушали боль, но в то же время снова и снова бередили мучительные раны от потери близких Парвизи людей.
Меж тем он интересовался и событиями на родине. Ни одного письма из Генуи пока еще, правда, не было. А Ксавье де Вермон писал сыну и племяннику о переполохе, который вызвало их сообщение, и о преступлении Гравелли.
Было решено, что молодому итальянцу на родину возвращаться не следует, пока он не получит точных сведений о судьбе своих родных и всех остальных, кто остался жив из команды и пассажиров "Астры".
Наконец возвратился в Ла-Каль и Пьер Шарль де Вермон. Долго, мучительно долго пришлось дожидаться его на этот раз.
Он побывал в пустыне, завел новые знакомства, которые помогли ему увидеть новые, никем прежде не исследованные земли. Спасенный итальянец находился на попечении Роже. Возможно ли его выздоровление, оставалось неясным. Меж тем наступила зима. Пересохшие русла ручьев и речек взбухли, переполненные водой. Переправа через них была теперь связана с опасностью для жизни. Чудовищные массы воды, прожурчавшей здесь за зиму, сделали все тропки и дорожки полностью непроходимыми На вершинах Атласского хребта лежал снег. Пьеру Шарлю пришлось задержаться.
Домой он явился в тот самый момент, когда кузен его только-только пришел из конторы. Парвизи не было. Сидел, должно быть, где-нибудь в гавани и рисовал. Его альбом для зарисовок был подлинной летописью маленького городка. Каждый сколь-нибудь значительный дом, церковь, административные здания, магазины, любой диковинный уголок многократно были запечатлены грифелем Луиджи.
Первым делом де ла Винь поспешил сообщить кузену о выздоровлении Парвизи и о его печали.
- А здесь - почта из Марселя. Я только что получил ее в порту, - закончил он.
- Давай-ка просмотрим хотя бы бегло. Очень уж хочется знать, что нового на родине.
Все было как обычно: деловые распоряжения - по части Роже; семейные новости - для них обоих; выписки из старинных исторических трудов - для Пьера Шарля; политическое положение во Франции - снова для обоих; вопросы о Парвизи - об этом надо поговорить с итальянцем. И еще одно запечатанное вложение. Получатель - синьор Луиджи Парвизи в доме де Вермонов, Ла-Каль.
"Позже мы все обстоятельно прочтем и, что можно, исполним, - решил Пьер Шарль. - А сейчас мне не терпится сбросить поскорее с себя это тряпье, вымыться и снова стать европейцем. Настоящая ванна - о большем мне сейчас и думать не хочется".
Парвизи вернулся лишь поздно вечером. Родители Клода пригласили его на ужин. Смешно получается. Друзья приглашают тебя к столу - и это, конечно, очень приятно, и все же, когда в кармане у тебя ни единого су, чувствуешь себя нищим, хоть милостыни и не просишь. В последнее время частенько так случалось. Клод стал постоянным его спутником. Мальчика надо было провожать до дома. Мадам Мариво сидела обычно с книгой в саду. Она радостно встречала обоих "художников".
- Нет, нет, Луиджи, так не пойдет! Прощаться через забор - фи! Нянчился с нашим сыночком целый день, а теперь отказывается от глотка вина! Входите же, входите, дорогие мужчины!
- Извини, Элен, скоро Роже придет домой, не ожидать же ему меня.
- Ничего с ним не случится, а тебе надо утолить жажду. Ну пожалуйста!
Как тут быть, не отказывать же дорогим друзьям. А на столе - чисто случайно, конечно, - уже приготовлен ужин. А тут появляется и отец Клода. О, эти женщины, как тонко все провернут…
- Я понимаю вас, синьор Парвизи, - завершил Пьер Шарль долгий разговор в тот первый вечер после возвращения. - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы разыскать ваших жену и сына и вырвать их из-под власти дея. Не скрываю, что эта затея может стоить жизни.
- Вы не должны заниматься этим, месье де Вермон. Я просил только вашего совета, - сказал Парвизи, потупив взор и кусая губы. - Не могли бы вы одолжить мне немного денег, чтобы я мог поехать в Алжир.
- Пожалуйста. Если вам нужно, то в любой момент. Но лучше поговорим об этом обстоятельно завтра.
Увлеченные описанием боя "Астры", кузены и думать забыли о письме. Но вот Роже вспомнил:
- Пришло письмо для Луиджи! Я сейчас принесу его.
- Совершенно верно, мой отец приложил кое-что и для вас.
Итальянец дрожащими руками сломал печать. Первое прямое известие из Европы для него. Что содержится в этих страницах? Парвизи медленно раскрывал сложенный вдвое листок. "Спокойно, спокойно!" - уговаривал он себя.
Он был разочарован. Чисто деловое. Торговый дом де Вермонов открывает синьору Луиджи Парвизи из Генуи под именем Жана Альфонса Менье первый кредит в десять тысяч франков.
- Почему Жан Альфонс Менье? - спросил Луиджи, не подумав, что оба кузена о содержании письма и знать не знают.
- Простите, но я не знаю, о чем вы, - ответил де Вермон.
- Вот, пожалуйста! - Парвизи протянул платежное поручение.
- Гм-м-м. Что это означает? В конце тут стоит: "Письмо это немедленно уничтожьте". Кассе "Компани д'Африк" поручается выплатить названную сумму Жану Альфонсу Менье, чью личность удостоверит Пьер Шарль де Вермон либо Роже де ла Винь. Отец пишет не без умысла. Жан Альфонс Менье - это вы, Луиджи Парвизи! Французское имя здесь безопаснее итальянского.
Роже и Луиджи с напряженным вниманием следили за размышлениями Пьера Шарля.
- Ах, я понимаю отца. Наполеон отрекся, сослан на Эльбу. Генуя больше не часть Франции. Так что вы теперь, синьор Парвизи, по подданству снова итальянец, генуэзец. Я не сомневаюсь, что дей немедленно воспользовался ситуацией и напустил на генуэзские суда своих корсаров. Моя родина, столетиями связанная с турецкими правителями Алжира договорами, должна, разумеется, выполнять и свои обязательства перед варварийцами. Дом де Вермонов не может нарушать это соглашение, особенно в том тяжелом положении, в каком оказалась сейчас наша "Компани д'Африк". Англичане спят и видят, как бы лишить нас наших старинных привилегий. И все же, учитывая объем наших сделок, может ведь наш дом ошибиться. Надо же какое недоразумение! Ну кто бы мог представить, что Жан Альфонс Менье - генуэзец Луиджи Парвизи? Ни мой отец, ни я прежде с месье Менье знакомы не были; он всего лишь был тепло принят нами, и у нас не возникло на его счет ни малейших подозрений. Прискорбный, но простительный недосмотр. Вы не находите, месье Менье?
Друзья разразились громким смехом.
- Просто чудесно! Я постараюсь быть настоящим Жаном Менье. А вы помогите мне в этом: ты, Роже, и - если позволишь - и ты, Пьер Шарль!
- С удовольствием перехожу на "ты", Луиджи. Впрочем, вздор - не Луиджи - Жан!
Смена имени вызвала бурное веселье.
- Мне не надо больше нищенствовать. У меня просто камень с души свалился. Роже рассказывал мне, что твой отец уже давно поручил тебе съездить в столицу и разведать там все, что можно. Возьмешь меня с собой, Пьер Шарль?
- Напрямик говорю: нет.
Парвизи смутился. "Де Вермон, конечно, очень деловой человек, но в этом деле я, отец, мог бы добиться большего, - подумал он. - Француз добрый, преданный друг и готов оказать всяческую помощь, но здесь надо иметь особое чутье, а это чужому недоступно. А я, неужели я не обнаружу, не учую своих любимых, если буду рядом с ними? Ведь наши связи, эти невидимые, но прочные нити, нерасторжимы. Рафаэла и Ливио - мои, и ничьи больше. Я разыщу их".
- Я должен быть в Алжире, Пьер Шарль! - настаивал он.
- Ты, генуэзец?
- Я, муж и отец!
- Именно поэтому было бы безумием брать тебя с собой. Мало ли что могло случиться с твоими близкими. Поручишься ли ты, что не потеряешь голову, узнав о чем-нибудь страшном? Нет, Луиджи, это выше твоих сил. Ты задрожал при одном намеке на это, а значит, и помочь им, увы, не сможешь; ты только себе навредишь и рискуешь даже погибнуть.