Кто этот незнакомец? Никаких документов у него при себе не было. Нашелся, правда, в кармане его брюк грифель и листок рисовальной бумаги с наброском детской головки. Казалось, будто в час невзгоды мужчина этот только-только встал с постели.
Корабельный плотник внимательно осмотрел дверь.
- Итальянская работа, - заключил мастер.
Но что это давало? Это вовсе еще не означало, что корабль плавал под итальянским флагом.
Де Вермон понимал это. Приходилось ожидать, пока незнакомец сможет сам сказать что-либо о себе. На "Тулоне" полагали, что раненый - с одного из захваченных корсарами судов.
После ужина, когда офицеры и оба пассажира набили трубки и, как обычно, собрались вместе покурить, оба кузена разговорились с врачом. Глаза де ла Виня горели нетерпением, однако он чувствовал, что сейчас важнее помалкивать и слушать, чем говорить о вещах, совсем для него новых. Он напряженно ловил каждое слово, запоминая то, что казалось ему важным.
После доставки пострадавшего на борт "Тулона" Пьер Шарль почти безотлучно был возле его постели. Обнаружил его, правда, не он, а де ла Винь, однако де Вермон чувствовал себя каким-то образом ответственным за потерпевшего. Он и сам не знал, что влечет его к незнакомцу. Может быть, какая-то тайна связывала их, что-то необычное, сулящее риск и приключения. Он еще раз, более внимательно, осмотрел раненого. Однако результаты были малоутешительные. Если предположения де Вермона о свершившемся преступлении были верны, то, помимо удара, незнакомец пережил еще, видимо, и тяжелейшее нервное потрясение. Не исключалось даже, что он потерял память, а может, и вовсе останется парализованным. И все же оставалась надежда, что молодой организм справится с бедой.
- Что же с ним будет? Куда его теперь? - спросил де Вермон.
- Самое лучшее - в Геную, в лазарет.
Врачу не терпелось поскорее отделаться от этого непредвиденного пациента.
Молодой француз ничего не ответил, только укоризненно взглянул на врача.
- Похоже, мое предложение не нравится вам, месье де Вермон?
- Вы не ошиблись, доктор. Я не знаю, самое ли подходящее место лазарет для такого экстренного случая. Да и где он, этот лазарет? Доберись-ка до него! А может, лучшим лечением для этого человека окажется просто полный покой?
- Вы правы. Покой и терпение - только они могут ему помочь. Если удар не вызвал паралича, то вполне возможно, что наш подопечный уже скоро сможет встать с постели. Он будет ходить и даже бегать, не сознавая, однако, что делает. На солнце находиться ему в ближайшее время нельзя, и не надо пытаться задавать ему наводящих вопросов, чтобы вернуть утраченную память. Настанет день, и больной сам начнет удивленно оглядываться по сторонам, узнавая деревья, дома, предметы, которые держит в руках, людей. А потом он вспомнит свое имя и имена своих родных, своего корабля и все другие вещи и события, которые в нынешнем его состоянии выпали у него из памяти.
Примерно так же думал и сам де Вермон. Не просто тяжелый, а тяжелейший случай, но не для лазарета.
- Я знаю нашу лечебницу в Ла-Кале, - сказал он, - и сам видел, как от палящего солнца люди теряют рассудок и впадают в неистовство. Случись нечто подобное, когда этот человек будет лежать в госпитале, и все наши усилия пойдут прахом. А уж об эпидемиях мне и вспоминать не хочется. Тогда в помещение набивается столько больных, что обслуге заниматься каждым в отдельности просто невозможно.
Подвергать незнакомца такой опасности де Вермону ни в коем случае не хотелось. Человек этот, как он понимал, не моряк. Еще там, в море, отрывая его пальцы от дверной ручки, Пьер Шарль обратил внимание на его ухоженные, непривычные к тяжелой работе руки. Такими руками с тросами и парусами, с веслами и балластом не управиться. Узкое лицо и высокий лоб выдавали в нем человека, привычного к умственному труду, к перу и бумаге. Грифель и рисунок, найденные в его карманах, подтверждали догадку, что несчастный мог быть и художником. Все это, разумеется, не могло не вызывать сочувствия француза. Но не только и даже не столько это. Решающим было то, что раненый был жертвой преступления.
- Доктор, - снова обратился де Вермон к врачу, - а что, если я возьму его к себе в дом?
- Не возражаю, при условии, конечно, что будут выполняться поставленные мною требования.
- Не сомневайтесь! - без размышлений заверил француз.
На берегу полуострова, на котором расположен Ла-Каль, он владел прекрасной виллой с большим садом при ней. Имение с незапамятных времен принадлежало семье де Вермонов, столь же давно занимавшихся добычей кораллов. Слуга-француз и несколько негров, несомненно, так же самоотверженно ухаживали бы за незнакомцем, как делали это для своего молодого хозяина.
В списках компании по добыче кораллов Пьер Шарль де Вермон все еще числился служащим, хотя на самом деле это было уже не совсем так. Предприятие, чья деятельность с 1806 года сильно ограничивалась распоряжением дея и конкуренцией англичан, пользовалось своеобразными способностями молодого де Вермона лишь от случая к случаю, в трудных деловых ситуациях.
Большое отцовское состояние позволяло Пьеру Шарлю целиком посвятить себя своим романтическим увлечениям: путешествиям, охоте и прочим удовольствиям, короче - вольной жизни. Он недолго засиживался в маленьком Ла-Кале с его французской обыденностью. Ведь он был в Африке! На этом таинственном Черном Континенте, о котором до сих пор так мало известно. В стране, полной загадочных неожиданностей и невообразимых приключений. А земли, лежащие за отрогами Телль-Атласа, которые были некогда римской Нумидией! Он много читал о них в студенческие годы в римских исторических хрониках. Мировая империя владела в Северной Африке цветущими поселениями; здесь были хлебные закрома Рима. Но с тех пор миновало два тысячелетия всемирной истории, по ущельям Атласских гор и алжирским равнинам пронеслись ураганом оставившие за собою неизгладимые следы вандалы и всадники ислама. Английский ученый доктор Шоу путешествовал по стране несколько десятков лет назад и описал все, что ему встретилось. А для него, Пьера Шарля, вся Африка клином сошлась, что ли, на этом скучном городишке с его добычей кораллов? Может, плюнуть на все это, оставить Ла-Каль и самому сейчас, своими глазами взглянуть на то, что осталось от древнего регентства?
Страсть к приключениям и любопытство ученого влекли его вперед. Поначалу Пьер Шарль предпринимал лишь кратковременные экскурсии в окрестностях Ла-Каля, а затем отважился и на более продолжительные, по нескольку недель рейды по этой древней земле. Особая склонность к языкам и юношеская восторженность всем необычным, связанным с риском и приключениями, сделали вскоре молодого француза великолепным знатоком страны и людей, а смелость, доходящая порой до безрассудной отваги, помогла ему стать отменным охотником.
Однако с обнародованием своих впечатлений и результатов экспедиций этот искатель приключений и исследователь пока не спешил. Ничто не заставляло его сейчас же, немедленно, переводить их в звонкую монету. Он делал свое дело не по обязанности, не был связан ни договорами, ни временем. Его ничуть не волновало, сумеет ли он собраться когда-нибудь с духом и засесть за свои бесчисленные записи и заметки о памятниках римского строительного искусства и свести их наконец в удобопонятное единое целое. Ему все казалось, что не все еще сделано, что надо еще кое-что выяснить: лишь эти недостающие детали позволят ему написать законченный портрет этой древней благодатной земли.
Сейчас, после полугодового пребывания на родине, страсть к охоте просто бурлила в нем. Франция сковывала ее, он истосковался по свободе. Но скоро, очень скоро он снова будет сидеть у костра со своими туземцами, жить одной жизнью с ними. Пьер Шарль де Вермон дружит со всеми. Их не интересуют его богатство и положение в обществе. Для них он просто Эль-Франси. В любом доме, в любой хижине Эль-Франси предложат в знак привета пригоршню фиников. Все относятся к нему с симпатией и уважением - арабы, негры, мавры, кабилы и берберы. Как часто надежные руки туземцев защищали этого отважного охотника от хищников, как часто он сам был примером для них, им восхищались, ему подражали, его враги были их врагами! Он добрался уже до края Сахары, куда дальше многих других путешественников, и удалось ему это единственно потому, что местные обитатели считали его своим. Он не делал непонятных им записей, не донимал расспросами о прошлом их страны, о ее тропинках и дорогах, об ископаемых богатствах, словом, обо всем том, чем путешественники нередко вызывали у туземцев недоверие, страх и желание расправиться с непрошеным гостем. Напротив, Эль-Франси считался молчуном. Рассказывать он предоставлял право тем, у чьего костра находил приют, и узнавал таким образом то, что в собранном вместе и систематизированном виде создавало истинную картину здешнего бытия.
Никогда не говорил Эль-Франси дурных слов о турках - иноземных господах, малочисленном, но напористом и чуждом сантиментов верхнем слое общества, завладевшем гигантской территорией, чьи границы потерялись далеко в пустыне. Берберы и кабилы не таили перед охотником своей ненависти к туркам. Никогда не сделает Эль-Франси ничего, что грозило бы гибелью им, порабощенным. При нем можно говорить свободно и открыто; с его губ не сорвется ничего из услышанного. Так думали туземцы о Пьере Шарле. Он никогда не подведет их, но и помочь им тоже ничем не сможет. Не один раз поднимали здесь оружие против чужеземцев. Однако мощь дея и его янычар всякий раз оказывалась сильнее, ибо население Алжира не было единым народом. Племена, народности и расы упорно не желали объединяться, изматывали свои силы в семейных распрях и племенной вражде - к великой радости маленькой кучки турок, с которыми можно было бы без труда покончить, если бы кому-нибудь удалось объединить все эти храбрые и привычные к войнам общины и племена, возглавить их и обратить против нескольких тысяч чужеземных поработителей.
Де Вермон знал, что кабилы гор Джурджура, берберы Атласа и арабы равнин и пустынь не занимаются морским разбоем. Ремесло это - чисто турецкое, туземцев же к нему приманить удается лишь с трудом, разве что принудить.
- Дела заставят, видимо, меня уехать, не дожидаясь полного выздоровления нашего больного, но все заботы о нем примет на себя мой кузен, господин де ла Винь, - заверил Пьер Шарль врача.
- Тогда я согласен. Пока фрегат не уйдет, я буду ежедневно посещать вашего подопечного.
* * *
"…и теперь он у меня, - заканчивал молодой де Вермон письмо к отцу. - Я выждал две недели, прежде чем отправить это письмо в надежде, что состояние незнакомца улучшится. Небольшой успех есть: парень уже встал с койки, но это пока и все. Память к нему не возвращается".
Ксавье де Вермон перечел письмо вторично, руки его дрожали. Этот спасенный мог быть сыном его друга Парвизи. Купец сопоставил даты: отплытие "Астры" из Генуи, ожидаемое прибытие несчастного корабля в Малагу, выход "Тулона" из Марселя - все шло к тому, что обнаруженные французским фрегатом обломки принадлежали пропавшему без вести генуэзскому купеческому судну. "Тулон" лишь несколько часов спустя оказался на месте катастрофы. И потом, может, самое важное - очень хорошо, что Пьер Шарль упомянул об этом, - грифель и начатый рисунок. Андреа частенько вспоминал о художнических талантах Луиджи, велел даже привезти из города рисунки, чтобы полюбоваться ими вместе с другом.
- Браво, браво, Пьер Шарль! - вслух похвалил сына довольный де Вермон, будто тот за тысячи миль отсюда, в Африке, мог его услышать.
Скорее известить обо всем Парвизи! Сообщить ему о возможности и даже вероятности того, что Луиджи - жив! Далее: с ближайшей почтовой оказией поручить Пьеру Шарлю разузнать о судьбе "Астры" и людей, что были захвачены на ней в неволе. Такую же просьбу - французскому консулу в Алжире. Французскому консулу? Де Вермон задумался. Может, обойтись без чиновников? А ну как консул, вопреки ожиданиям, разовьет слишком уж бурную деятельность и вместо помощи только все испортит. Дей - очень нелегкий человек. Своенравный, недоверчивый, вероломный, дикий. Не учинил бы он чего с попавшими к нему в лапы людьми с "Астры", заметив, что Франция - пусть даже всего лишь по просьбе де Вермона - вступается за них. Нет, лучше консула не подключать. Но прежде всего Пьер Шарль должен искать следы Рафаэлы Парвизи и маленького Ливио. Сделает это, тогда можно урегулировать и все остальное.
* * *
Шли недели. Пьер Шарль давно уже снова отправился в путешествие в глубь страны. Он охотно дождался бы просветления в разуме своего подопечного, но больной оставался безучастным ко всем внешним впечатлениям и воздействиям. Он машинально ел и пил, не отбивался, когда его брали под руку и вели в сад или приводили обратно. Большую часть времени он проводил на воздухе. Отдыхал на приготовленном для него из подушек и одеял ложе. Потом часами гулял рука об руку с приставленным к нему слугой - глаза опущены в землю или устремлены вдаль.
Де ла Винь проводил возле незнакомца большую часть своего свободного времени. И не только потому, что об этом просил кузен: его самого сильно волновал этот странный случай заболевания. Неужели несчастному ничем уже нельзя помочь?
Как-то один из немногих друзей, которыми молодой служащий успел обзавестись в Ла-Кале, Постав Мариво, пришел навестить его и пригласить назавтра к себе на маленький семейный праздник. Седьмая годовщина свадьбы, счастливое, достойное праздника число - друг, конечно, понимает… Холостяк Роже де ла Винь ничего, разумеется, не понял, но очень обрадовался возможности разнообразить столь приятным образом свое одиночество. Случайное времяпрепровождение с коллегами в прокуренном портовом кабачке в счет не шло.
Гюстав пришел не один. Его сопровождал маленький Мариво - милый шестилетний карапуз Клод.
Все сидели в саду, болтали. Время от времени де ла Винь бросал взгляды на отдыхающего в сторонке за деревьями больного.
Ребенку неинтересны были разговоры взрослых. Он скучал.
Птичка клюет песок. Вот здорово! Малыш встал и очень тихо, медленно, подобрался к ней. Ах, ты улетаешь прочь, скрываешься в кустарнике? А ну-ка посмотрим, где ты там прыгаешь!
О, да там человек! Клод посмотрел на незнакомого дядьку издали. Совсем неподвижно лежит. Может, спит? Да нет, глаза открыты, только смотрит не поймешь куда. Клод осторожно подошел поближе, присел на корточки. Подождал. Кивнул головой. Ничего в ответ. Смотрит застывшими глазами прямо перед собой и даже не моргает. Страшно. Мальчик вздрогнул и пустился наутек.
- Да, Клод, дядя болеет. Уже много, много недель, - пояснил Роже и добавил, повернувшись к другу: - Потерпевший крушение, я рассказывал о нем.
- И никаких улучшений?
- К сожалению.
Вскоре гости распрощались и ушли.
* * *
Маленький юбилей был отмечен очень интимно. Много говорилось на этом чудесном празднике о семейном счастье. Малыш Клод был самым дорогим в жизни этой счастливой пары. Для своего мальчика они готовы на любую жертву. Он должен жить беззаботно и счастливо.
Голос мадам Мариво звенел как колокольчик. Вольно развалясь в кресле, де ла Винь слегка рассеянно слушал ее бойкую болтовню. Вдруг он резко подобрался и поставил на стол стакан, из которого только что собирался пить. Малыш! Детская головка на рисунке!
Друзья с удивлением смотрели на него. Движением руки, означавшим "Ничего, все в порядке", он успокоил их: так, немного задумался. Секунду спустя он снова уже участвовал в легкой, беспечной беседе.
Он слушал краем уха застольные разговоры, сам вставлял порой подходящие слова, а из головы не шло: малыш, ребенок! Полно, возьми себя в руки, Роже! Не порть ты своими неистовыми, бешеными мыслями этот замечательный вечер! Впрочем, что там: праздник все равно подходит к концу. Пора прощаться.
Де ла Винь, едва разбирая дорогу, пронесся по сонным улочкам Ла-Каля и, запыхавшись, остановился у ворот виллы. С моря дул резкий ветер, вихрем взметая к небу дорожную пыль. Скоро Атласские горы покроются снежной шапкой. Осень на пороге.
Где те штаны, что были на больном, когда его достали из воды? Вот они, висят среди старой одежды. В левом кармане рисунок. Но где же он? Карман пуст.
Может, Пьер Шарль отправил его в письме дядюшке? Да нет! Ведь он же давал Роже прочесть это письмо и запечатал при нем. Рисунка там не было. Если его не порвали - Роже часто и прерывисто задышал при этой мысли, - то он определенно где-то среди бумаг кузена. К счастью, у него есть ключ от секретера Пьера Шарля. Ну вот, наконец-то. Он облегченно вздохнул. От рисунка, правда, мало что осталось. Морская вода обесцветила штрихи. Но детская головка все же видна. Может, в ней и таится спасение больного? Не окажется ли этот клочок бумаги той веревочкой, за которую можно будет вытянуть несчастного из ночной тьмы к свету?
Роже де ла Винь твердо верил в это.
На другой день он положил грифель и бумагу на колени незнакомца и застыл, напряженно ожидая реакции. Однако, к разочарованию своему, установил, что больной и к этому остался безучастен.
А впрочем, может, все так и должно быть? Ты что же, считал - мертвые вещи сотворят чудо? Невозможно. И все же именно малыш, ребенок расшевелит уснувшую душу больного! Роже был просто убежден в этом.
Может, еще раз попробовать с Клодом?
Переговоры с родителями мальчика шли долго. Были рассмотрены все доводы за и против. Наконец порешили все же сделать еще одну попытку.
В назначенный для визита день Роже де ла Винь был очень рассеян на службе, никак не мог сосредоточиться на деловых письмах и цифрах, мыслями он был на вилле де Вермонов.
Удастся ли визит? Этот вопрос продолжал его мучить и после того, как он вернулся домой. Друзья еще не пришли, приходилось ждать. Томительное ожидание. Вопросы громоздились один на другой: имеют ли они вообще право предпринимать такую попытку? Какое действие она может оказать?
Проклятые сомнения! Согласился бы на это врач? Природа - лучший лекарь, организм сам поможет себе, если только помощь вообще возможна, - говорил он кузену, передавая ему больного.
Мысли молодого француза метались между надеждой и сомнениями. Да и за ребенка было страшно - не случилось бы чего. Однако делать что-то было необходимо. Природа природой, но если можно помочь человеку, то нечего и сомневаться. Конечно, попытка, что и говорить, рискованная, но молодой организм в конце концов победит, так что - вперед!
Клода ни во что не посвящали. Просто уселись все рядом, как и в прошлый раз. Только теперь с ними была и мадам Мариво.