Он лежал и глядел в дождливый сумрак. Вновь и вновь восстанавливал в памяти последовательность происходившего с "Альфой" и "Гелой". .
Думал о судьбе "Аргуса". Сопоставлял различные варианты возможных действий разведчиков и фашистской контрразведки.
И не находил ошибки в своих выводах.
Зазвенел будильник, поставленный на 7.30.
Катя села, поправляя рассыпавшиеся волосы. Думая что муж еще спит, спрыгнула с тахты, остановила будильник. Зябко передернула плечиками, стала будить Танюшку.
Наверху кто-то ходил.
За стеной включили радио. По интонациям левитановского голоса -Алферов догадался, что передают сводку Информбюро.Танюшка побежала умываться. В ванной шумно заплескалась вода."В чем же мой просчет? - думал Алферов. -В чем?" Катя подошла к тахте, присела, положила руку ему на лоб.
Он открыл глаза.
- Давно не спишь? - спросила Катя.
Свою ошибку Алферов понял шесть дней спустя К этому времени еще ничего не определили: работает ли на нас Винкель из Берлина, это сам Винкель или его фашистский дублер? Получаемая за подписью "Гела" информация оказывалась не очень интересной, запоздалой но и особых сомнений вызывать не могла. Васильев, читая телеграммы, пожимал плечами.
- Всяко бывает. - неопределенно произносил он.
Васильев, видимо, тоже напряженно думал о "Геле", уже не повторял на каждом шагу, что оснований для беспокойства не существует.
Генерал вычеркивал текст телеграмм, направляя "Геле", каждое лишнее слово.
Доклады о работе с "Гелой" выслушивал каждый день но о своем решении не говорил.
А Алферов догадался об ошибке как бы внезапно. Заглянул работник смежного отдела, попросил спички, пожаловался, что сильно устал.
- Не прибедняйся, - сказал Алферов. - Говорят, вы здорово поработали.
- Служим Советскому Союзу! - хитро подмигнул сосед и улыбнулся довольной улыбкой.
Прикурив, он ушел, а Алферов подумал, что сосед, занимавшийся дезинформацией гитлеровцев, выглядит, несмотря на усталость, счастливым.
И замер, глядя на закрывшуюся дверь...
Васильева на месте не было.
Алферов позвонил адъютанту генерала.
Генерал собирался уезжать.
- Очень срочно! - взмолился Алферов. - Скажи, что очень срочно!
Целую минуту он томился возле телефона, пока не услышал сдержанный голос адъютанта.
- Можете зайти, - сказал адъютант. Алферов почти бежал.
Генерал ждал в шинели. Поднял брови.
- Товарищ генерал! - сказал Алферов. - Разрешите доложить...
- Новости? - спросил генерал.
- Нет. Относительно ошибки с "Гелой". Товарищ генерал, я, кажется, понял! Пятого сентября дезинформацию дал именно "Гела". Понимаете, сам "Гела", товарищ генерал! И передал ее Винкель. Не кто иной, как сам Винкель!
Генерал стоял и смотрел на Алферова.
Расстегнул шинель, снял, повесил на вешалку.
Вернулся к столу. Нажал кнопку звонка.
- В школу поеду через час, - сказал генерал адъютанту. - Машину не отпускать. А ко мне Васильева. Немедленно.
Дождался, пока адъютант вышел, обернулся к Алферову.
- Садись.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Хабекер приветливо улыбнулся человеку с ровным пробором в каштановых, явно подкрашенных волосах.
- Извините, что побеспокоил вас, господин советник. К сожалению, служба...
- Я понимаю, - спокойно сказал человек с ровным пробором. - Видимо, вам нужны какие-то сведения.
- Кое-что, господин Штейн, - кивнул Хабекер. - Надеюсь, вы понимаете, по отношению к вам никаких- э" претензий нет.
- Можете задавать вопросы, - сказал человек, названный Штейном. - Я вас слушаю, господин... э-э-э-
- Хабекер! - сказал Хабекер и потер сухие руки, Я рад, что вы пришли, господин Штейн. Очень рад. Ибо надеюсь с вашей помощью выяснить некоторые подробности... жизни нашей колонии в довоенной Варшаве.
- Колонии? - переспросил Штейн. - Вряд ли могу быть полезен.
- Но ведь вы были пресс-атташе в Польше, не так ли?
- Совершенно верно. С тридцать шестого по тридцать девятый год. До начала войны. Однако я не сводил знакомств с членами немецкой колонии.
- Понимаю! - сказал Хабекер. - И все же были членом журналистского клуба в Варшаве?
- Естественно.
- Значит, вы знали немецких журналистов, посещавших клуб?
- Конечно!
- Не можете ли вы назвать хотя бы некоторых?
- Хм... Ну, Вольдемар Лейтц из "Фелькишер беобахтер", доктор Лауен из "Мюнхен нейзте нахрихтен", Инга Штраух из "Франкфуртер цейтунг", еще кое-кто...
- Вы довольно часто встречали названных вами господ? Доктора Лауена, например?
- Как сказать... Во всяком случае, регулярно.
- В клубе?
- Нет, не только в клубе. Иногда я приглашал их в посольство. Советовал, как освещать события в Польше.
- Понятно, господин Штейн. Это входило в круг ваших обязанностей, так сказать.
- Совершенно верно.
- Скажите, господин Штейн, можно ли из ваших слов сделать вывод, что немецкие журналисты были постоянными гостями нашего посольства в Польше? Что у них имелись в посольстве знакомые и помимо вас?
- Видите ли... - Штейн помедлил. - Я не стану утверждать, что у журналистов не существовало в посольстве знакомых, кроме меня. Но эти знакомства не были близкими, пожалуй. Так, обычные официальные знакомства.
Хабекер понимающе покивал:
- Да, да, конечно... Скажите, господин Штейн... Вот среди троих вы назвали Ингу Штраух... Она, кажется, была единственной немецкой женщиной-журналисткой в Польше?
- Во всяком случае, в Варшаве - единственной, - сказал Штейн и улыбнулся. - Единственной и весьма увлекательной, господин... э-э..." Хабекер...
- Красивая женщина?
- Да. Очень.
- Вероятно, у нее имелись поклонники?
- Ну, господин криминаль-комиссар, в этом можно не сомневаться!
- И среди членов посольства?
- Среди членов посольства? - поднял брови Штейн. - Нет. Инга Штраух как раз очень редко бывала в посольстве. На моей памяти всего два-три раза в дни общих приемов... Вас интересует эта женщина?
- Постольку-поскольку, - улыбнулся Хабекер, снова показав серые зубы. - Значит, в посольстве она бывала крайне редко? Но вы-то ее запомнили, господин Штейн!
- Ингу Штраух я довольно часто видел в клубе, -сухо ответил Штейн. - У нее была репутация активной национал-социалистки.
- Понимаю, - погасив улыбочку, уже без игривости сказал Хабекер, поставленный на место. - Извините, что я вынужден задавать такие вопросы, но... скажите, Инга Штраух, бывала в клубе одна?
- Нет, почему же! - возразил Штейн. - Обычно ее видели в обществе мужчин.
- С кем именно, не припомните?
- Ну, знаете ли!.. Иногда с ней появлялся Лейти, иногда тот же Лауен, иногда кто-нибудь из наших колонистов... А! Я видел ее как-то с прежним фюрером варшавских немцев, с Вергамом. Вас это очень интересует?
- Пожалуй, нет." А с иностранными журналистами она была знакома?
Там все были знакомы, господин следователь.
Значит, с советскими журналистами Штраух тоже встречалась? Там, в клубе?
Штейн пожал плечами.
- С советскими? - переспросил он. - Не замечал... Если вас беспокоит эта сторона, то вряд ли... Вот с Мак Ляреном я ее однажды видел.
- С Мак Ляреном?
- Дуайен клуба, - пояснил Штейн. - Агентство Рейтер. Поговаривали, что он связан с Интеллидженс сервис... Позвольте, когда же я их видел? Кажется, зимой тридцать седьмого, под Рождество. Штраух пришла с каким-то швейцарским промышленником, а Мак Лярен попросил разрешения присоединиться. Я сидел неподалеку, но о чем там говорили - не знаю. Вряд ли о серьезном. Мак Лярен много выпил и все время пытался рассказывать анекдоты. Кончилось тем, что Штраух и ее кавалер ушли.
- Н-да... - сказал Хабекер. - Это, конечно, любопытно. Скажите, господин Штейн, а какое впечатление производила Штраух лично на вас?
Штейн снова пожал плечами.
- Штраух была мне скорее симпатична, чем наоборот. Кроме того, я изучал ее статьи. Полезные статьи, господин криминаль-комиссар. Эта женщина обладала кроме красоты еще и тонким умом.
Лист глянцевой бумаги, лежавшей перед Хабекером, оставался чистым. Следователь подергал себя за указательный палец.
- Господин советник, - сказал он. Я вынужден сказать вам несколько больше, чем следует. Дело в том, что я веду чрезвычайно важное расследование. И меня очень интересуют варшавские связи Инги Штраух. Очень. господин советник! Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, Не была ли Штраух особенно близка с кем либо из сотрудников посольства, не слышали ли вы чего-нибудь о ее близких связях с иностранцами? Это очень важно, господин советник!
Штейн положил руки на подлокотник кресла, помолчал.
- Если я вас верно понял, Инга Штраух в чем-то замешана? - спросил он после паузы. - Можете не отвечать, господин криминаль-комиссар. Но, право, не знаю, что говорить!.. Штраух никогда ни у кого сомнений не вызывала. А круг ее знакомств?.. У журналистов он весьма да весьма широк!
- Меня интересуют связи Штраух с посольством" -настойчиво повторил Хабекер. - И с иностранными журналистами. Главным образом с советскими.
- Связи с посольством... Нет, хороших знакомых у нее в посольстве, насколько мне известно, никогда не было. А с советскими журналистами я ее не видел. Да они и не стали бы встречаться с ней! Национал-социалистские взгляды Штраух не секрет.
Хабекер вздохнул.
- Видите ли, господин Штейн, - сказал он. - Не хочу, чтобы это выглядело подсказкой, но-. Вы, конечно, хорошо знали графа фон Топпенау?
- Эриха фон Топпенау? Еще бы!
- В то время фон Топпенау был третьим секретарей посольства?
- Формально - да.
- Почему - формально?
- Видите ли, господин криминаль-комиссар" Эрих фон Топпенау - личный друг посла Мольтке. Работал вместе в Константинополе. Фон Мольтке и вызвал Эриха в Варшаву. Ну и фон Топпенау, занимая должность третьего секретаря, фактически играл роль куда более важную. Он не только ведал протоколом, он являлся доверенным лицом посла.
Хабекер оживился:
Вот как? Однако, по моим сведениям, между послом Мольтке и графом фон Топпенау пробежала кошка?
- А! - сказал Штейн. - Нужно знать Эриха. Он ведь мечтал быстро получать чины, а Мольтке его придерживал. Не спешил представлять. Вот Эрих однажды и нажаловался министру.
- Фон Риббентропу? - спросил Хабекер.
- Да, - сказал Штейн. Они близко знакомы. В тридцать восьмом фон Топпенау ездил на партейтаг в Нюрнберг, встретил Риббентропа и воспользовался случаем. Мольтке пришлось объяснять в Берлине, почему он тормозит продвижение графа.
- И что же?
- Да ничего. Топпенау дали звание советника. Намечался его перевод не то во Францию, не то в Бельгию, но потом события повернулись так, что перевод отложили, а в тридцать девятом перевод вообще стал бессмысленным.
- Ага! - кивнул Хабекер. - Скажите, а этот случай не повлиял на взаимоотношения посла и фон Топпенау?
- Почти не повлиял. Видимо, Мольтке не хотел портить отношения.
Хабекер вертел в пальцах карандаш.
- Скажите, что он за человек, граф фон Топпенау? - спросил Хабекер. - Вы знали его в течение трех лет. Наверняка у вас есть собственное мнение.
Штейн помолчал. Видимо, рассчитывал, не навредит ли себе, высказав больше, чем необходимо. Снял руки с подлокотников, вздохнул.
- Видите ли, - сказал он, - граф принадлежит к нашей лучшей аристократии. В прошлую войну служил в Кавалерии, воевал... Русских ненавидит с фронта, а слова "коммунизм" вообще слышать не может.. В партию вступил раньше многих других дипломатов. Еще в тридцать третьем.Но..
- Но?! - подхватил Хабекер. - Не стесняйтесь, господин советник. Все вами сказанное останется здесь.
- Я не стесняюсь, - недовольно возразил Штейн. - Я подбираю точное выражение... Граф несколько легко смотрит на жизнь.
- Легкомыслен, - констатировал Хабекер. - В чем же это выражается?
Штейн не спешил. Заговорил медленно, тщательно подбирая слова.
- Видите ли, я понимаю, что некоторые взгляды и привычки воспитываются в человеке семьей, пребыванием в определенном кругу общества, - начал он. - И мне ясно, откуда у графа фон Топпенау тяга ко всему, что отдает архаикой. Его преклонение перед бывшим императором, его склонность многое прощать человеку, даже национальность, за одну только принадлежность к родовой знати.
- Что вы имеете в виду?
- Дружеские связи Топпенау с польскими магнатами, - сказал Штейн. - Они ни для кого не являлись секретом, криминаль-комиссар. Наверное, вы слышали о скандале, который случился в тридцать девятом?
- Пожалуйста, подробнее, - попросил Хабекер. Я ничего не знаю.
- Может быть, и не стоит вспоминать об этой истории? - неуверенно сказал Штейн. - Собственно говоря с ней давно покончено...
- Пожалуйста! - повторил Хабекер. Штейн почесал бровь.
- В конце тридцать девятого, после оккупации Польши, графа послали в служебную командиров в Варшаву, - нехотя сказал он. - Фон Топпенау в обществе весьма уважаемых дипломатов и офицеров. И самым настоящим образом шокировал их, возмущаясь результатами наших бомбардировок, а также решением оккупационных властей, которые обошлись с прежними друзьями графа так, как они этого заслуживали.
- Граф выражал недовольство арестами польской сволочи?
- К сожалению, да, - кивнул Штейн. - Потом Эрих объяснял свое поведение заботой об интересах рейха. Говорил, что польских магнатов следовало привлечь к сотрудничеству, а не превращать во врагов.
- Когда "потом"? - спросил Хабекер.
- Графа отозвали из Варшавы сразу же, - сказал Штейн. - И некоторое время не допускали к делам. Вот тогда он и писал объяснение фон Риббентропу.
- Понятно, сказал Хабекер. - Но если я правильно понял, фон Топпенау удивлял вас отнюдь не приверженностью к родовой знати?
- Пожалуй, - сказал Штейн. - Эту глупость можно хотя бы понять.
- А какие глупости графа понять было трудно?
Штейн снова повозился в кресле, уставился на носки лакированных ботинок.
- Фон Топпенау многие находили умным человеком, - начал Штейн издалека. - Да и сам он был о себе высокого мнения. Иногда в шуточку называл себя старой лисой... Когда я приехал в Варшаву, меня предупредили, чтобы держал ухо востро: фон Топпенау умный интриган, он может втравить в такую склоку, что не сразу вы берешься.
Штейн покачал головой, усмехнулся, исподлобья посмотрел на Хабекера.
- Предупреждали не зря, - сказал Штейн. - Я довольно быстро убедился, что фон Топпенау мастер передавать и сочинять сплетни, способные рассорить людей на смерть. У него просто страсть к этому занятию. И надо сказать, делал он свои финты очень ловко. Комар носа не подточит.
Благодаря Топпенау все сотрудники посольства смотрели друг на друга с подозрением, а самого графа каждый считал доброжелателем. Иной раз это выглядело смешно. Действительно смешно.
- Зачем это было нужно фон Топпенау, по-вашему, господин советник? - полюбопытствовал Хабекер.
- Мне кажется, он не преследовал никакой особой, скрытой цели, кроме единственной - поиздеваться над человеческими слабостями, лишний раз убедиться в низменности человеческой натуры, - ответил Штейн. - А может быть, находясь в довольно ложном положении - третий секретарь, но доверенное лицо посла, -Топпенау испытывал потребность в подлинной, а не мни мой власти над людьми и удовлетворял эту потребность подобным образом.
- Жажда власти? - задумчиво протянул Хабекер. -Так.
- Фон Топпенау честолюбив, - заметил Штейн. -Да, пожалуй, это была жажда власти. Впрочем, не исключено, что ему просто хотелось независимости, какой он не обладал.
- Власть и есть высшая форма независимости, - сказал Хабекер. - Власть и деньги... Кстати, вы не сказали, почему посол Мольтке тормозил служебное продвижение графа. Вероятно, у посла имелись достаточно веские при чины, чтобы не помогать близкому человеку?
- Да, наверное, - согласился Штейн. - В свое время в посольстве толковали об этом... Полагали, что Мольтке не видит у графа настоящего служебного рвения, опасается его склочного характера, не одобряет его увлечений-
- Женщины? - спросил Хабекер.
- Да нет, - сказал Штейн. - Что там женщины. Они могут быть у каждого мужчины, а фон Топпенау вдобавок ограничивал свои связи кругом высшего варшавского общества.
Нет!.. Просто у графа существовала привычка к широкому образу жизни. А это требует соответствующих расходов. Я не говорю о таких мелочах, как гардероб, туалеты жены, званые обеды, хотя и они поглощают уйму денег. Ведь надо и квартиру иметь получше, и автомобиль, и шофера содержать, если уж ты запросто принят у тех же Потоцких. Да и карманные у этих господ побольше, чем у нас с вами, криминаль-комиссар.
- Разве у графа не было служебного автомобиля? - удивился Хабекер. - Разве его квартиру не оплачивало государство?
- Служебным автомобилем пользовались все, - сказал Штейн. - А государственная квартира фон Топпенау не устраивала. Мала. Граф брал положенные квартирные, но прикладывал свои деньги и снимал квартиру значительно лучшую. Он вечно нуждался в средствах. Занимал направо и налево.
- Вот как? Однако фон Топпенау состоятельный человек-
- Да, у его отца имение в Пруссии, а за женой он взял хорошее приданое. Но графиня фон Топпенау - женщина властная, а ее родные вовсе не дураки. В брачном контракте оговорено право графини на владение собственным имуществом. Таким образом, к жениным капиталам граф Доступа не получил. Что же касается имения в Пруссии, то~ Видите ли, фон Топпенау-старший женился в начале тридцатых годов на молодой женщине, а в таких случаях сыновьям посылают меньше, чем те хотели бы.
- Да, да, - согласился Хабекер. - История обычная. Значит, Эрих фон Топпенау был вовсе не так богат, как представлялось другим?
- Ну, бедняком его не назовешь, - усмехнулся Штейн. - Но нужду в деньгах граф испытывал. И пополнял свою кассу всеми возможными способами. Его знали как крупнейшего игрока на бегах. Картами граф тоже не брезговал. Как говорится, клевал по зернышку где только мог.
- Однако игрока подстерегает возможность проигрыша! - заметил Хабекер. - Или фон Топпенау не проигрывал?
- Ну как не проигрывал? - возразил Штейн. - Еще как проигрывал! Он же не шулер. Кстати, в посольстве узнавали об очередном финансовом крахе графа на следующий же день.
- Каким образом?
- По особенной ядовитости графа. И, конечно, по тому, что он у кого-нибудь просил в долг.
- Ему охотно давали? - полюбопытствовал Хабекер.
- Только те, кто рангом выше. Тем, кто ниже рангом, фон Топпенау отдавать долги забывал. И они, конечно, отказывали.
Хабекер исписал уже половину листа.
- Вы нарисовали довольно яркий портрет, - сказал он задумчиво. - И много вы встречали таких дипломатов, господин советник?
Штейн вынул платок и протирал пенсне.