* * *
Полковник достал из стола заключение судебно-медицинского эксперта, где тот подробно описывает характер нанесенных в затылок ударов, - по его мнению, это сделано рукоятью пистолета - и зачитал его Донорову.
Тот молча слушал, пытаясь собраться к новой схватке. "Так, все замыкается на Шпаке", - решил он. Два убийства, одно от другого отделено почти двадцатью годами. Это должно смягчить вину. Если сейчас прекратить сопротивление, признать и это убийство - следствие закончится, перестанут копаться в прошлом, будет приговор, и все кончится благополучно: тюрьмой. Хорошо хоть, про плен нет разговоров, черт знает, до чего бы они там докопались. Нет, надо кончать с этим, признаваться и замыкать кольцо на Донорове-Шпаке.
- Думаете, как выскользнуть и на этот раз? - услышал Мишка слова полковника.
- А чего выскальзывать, так оно и было, - согласился Доноров довольно спокойно.
- Значит, вы признаете, что убили Николая Шпака и, воспользовавшись его именем, на протяжении всего этого времени скрывались?
- Да, признаю!
- Подпишите протокол допроса.
Мишка расписался, не читая. Теперь ему хотелось побыть одному, чтобы хорошенько все продумать. Можно считать, что следствие закончено, надо готовиться к суду. Хорошо бы попался толковый адвокат. Эх, то бы золото, что он собрал за войну! Защитник бы из кожи лез! Пропало золото, пришлось бросить в болото, когда неожиданно на отряд напали партизаны. Мишка бежал, обезумев от страха. Он не заметил, как под ногами начала чавкать вода, и опомнился лишь тогда, когда стал проваливаться в болотную жижу по колено. Черная эсэсовская шинель намокла и мешала бежать, а сзади настигали выстрелы и крики. Мишка сбросил шинель, и ее сразу засосало болото. Только на другой стороне, на сухом берегу, Доноров немного пришел в себя от пронизывающего холода и вспомнил про шинель. Вспомнил и завыл от отчаяния и злости, как волк, потерявший своего детеныша. В шинели, по всей ее подкладке, были пришиты золотые вещи и монеты. Их было много, поэтому-то шинель имела солидный вес и сразу пошла ко дну.
- Все собираюсь вас спросить, гражданин Доноров, - вдруг произнес полковник, когда с подписью протокола было закончено и в дверях появился конвоир. - Почему Сидоркин все называл вас Михаилом Лапиным?
Мишку словно током обожгло, он вздрогнул и отшатнулся. Однако в следующую секунду быстро пришел в себя, не заметив, что полковник очень внимательно следит за тем, какую реакцию вызовет у него имя Лапина.
- Какой Лапин? - переспросил Доноров. - Врет Сидоркин! - вдруг закричал он визгливым голосом. - Врет он, каторжник! Сам в тюрьме сидел и других хочет туда. - Мишка явно терял контроль над собой. - Не выйдет у вас ничего! Давайте сюда Сидоркина, я ему плюну в морду!
- Не могу я доставить вам удовольствия встретиться с Сидоркиным, умер он в больнице после тяжелых ранений в живот, полученных с вашей помощью, - прервал Донорова полковник.
Мишка, как норовистая лошадь перед препятствием, неожиданно встал и непонимающими глазами посмотрел на Федорова.
- Да, умер Сидоркин от ножевых ран в живот, - жестко повторил полковник. - Вы убили его, гражданин Доноров. Я предъявляю вам обвинение в убийстве гражданина Сидоркина!
Вот теперь, наконец, замкнулось кольцо обвинений, это понял и Мишка. Три убийства, от которых некуда деться, ранение чекиста, пистолет - пожалуй, из этого не выкрутиться. Бели даже найдутся смягчающие обстоятельства по всем трем убийствам, суд приговорит к высшей мере. Донорову стало жаль себя. Как неудачно сложилась жизнь!
- Хватит, гражданин Доноров, давайте вернемся к Лапину. Где и когда вы носили эту фамилию?
- Ничего я не знаю. Лапиным не был, я всю жизнь Доноров, - упрямо твердил Мишка. - Судите меня, я признался, но ничего другого вам мне не навесить.
- А, собственно, почему вас так взволновало, что Сидоркин назвал вас Лапиным? Ведь жили же вы под фамилией Шпака двадцать лет?
- Ничего не знаю, врет Сидоркин. Лапиным не был!
- Мы приготовили для вас сюрприз. О нем вы узнаете завтра. А сейчас идите отдыхайте.
Мишка вышел, сопровождаемый конвоиром. И столько было безнадежного страха в его сгорбленной, постаревшей фигуре, что майор Агатов сказал, как только за ним закрылась дверь:
- Сломался! Не оправдались расчеты на уголовника… Как там теперь Петренко?
- Вчера звонила Ольга Романовна, говорит, что чувствует себя хорошо. Сказала, что раньше как через месяц не выпустит его из больницы. Просила, чтобы жена приехала. Умная женщина и красивая. Машину ее изуродовали крепко, Перминов уже договорился с заводом, берут ее на ремонт…
Убийцу тянуло к жертвам
В камере, освещаемой тусклым светом, Мишка лег на железную койку, утомленный нервным перенапряжением во время допроса. Доноров задремал. И сейчас же увидел себя у Шарова леса. У противотанкового рва сбились в кучу женщины, и вдруг длинная костлявая рука схватила его, Мишку, за горло. Она стискивала шею все сильнее и сильнее, Мишка задыхался и хрипел. Он бил по этой руке кулаками, но удары были слабыми, а руки ватными. Мишка дико закричал и проснулся, покрывшись холодным потом.
Страшные видения начались у него недавно. А раньше невесть откуда появился страх. Спустя полтора десятка лет беспокойство все чаще стало охватывать Мишкину душу. Теперь уже не страх разоблачения был причиной вновь вспыхнувшего беспокойства в мозгу убийцы. Мишка начал бояться своего прошлого, ему были страшны видения времен войны, когда он водил на расстрел десятками женщин, стариков, детей к противотанковому рву. Иногда услужливая память выхватывала из общей массы отдельные лица и подсовывала их во сне. Мишка боялся смотреть им в глаза. Жертвы наступали на него со всех сторон, хватали за горло руками… Он просыпался в холодном поту и со страхом ждал следующей ночи. Спать ложился, не выключая света, и все же не мог избавиться от видений прошлого. И каждый раз видел парад мучеников…
Тогда он пошел к врачу. Врач осмотрел здорового, крепкого мужчину и, не найдя у него каких-либо отклонений, прописал успокаивающее лекарство. Но и это не помогло. Только алкоголь на время оставлял его в состоянии забытья.
В свой отпуск Доноров решил рассеяться, отправившись путешествовать по стране. Он и сам не заметил, как очутился в знакомых местах.
…У небольшого двухэтажного особняка, обнесенного высокой каменной оградой, он остановился. "Кто сейчас здесь живет? Наверное, какой-нибудь важный начальник, кто же еще может занять такой красивый дом", - зло подумал Доноров.
Ворота дома распахнулись, и оттуда вывалилась ватага веселых ребятишек вместе с молоденькой воспитательницей. Черт побери! Кажется, детский сад.
В этом особняке ему довелось побывать всего один раз.
…Он шел со страхом и трепетом по усыпанным желтым песком дорожкам. Рядом с ним шагал штурмбаннфюрер Шмиккер. Их вызывал к себе оберфюрер СС Генрих Бёме.
Мишка еще не оправился от испуга, который ему пришлось пережить в кабинете у Шмиккера, и сейчас вышагивал как автомат, ставя прямые ноги, стараясь подражать идущему впереди штурмбаннфюреру.
Со Шмиккером Лапин не встречался с тех пор, как с его благословения начал делать свою карьеру.
- Хайль Гитлер! - прокричал Лапин, высоко подбросив руку, как только переступил порог кабинета Шмиккера.
- Хайль! Садись, Михель! - ласково пригласил эсэсовец. От его вкрадчивого голоса мурашки побежали по телу Мишки. - Ну, рассказывайт, как идут деля.
Боясь попасть впросак, Мишка не знал, что и отвечать. О каких делах хотел знать шеф гестапо?
- Что ти мольчишь? Нет что сказать? Ай-яй-яй! Такой зольдат фюрера и такой не смелий. Я доволен твоя работа. Ти хорошо исполнял приказ оберфюрер Бёме. Ти уничтожил много партизанский бандит и их семья. Ти будешь иметь награда. Но я имейт для тебя другой работа. Хороший работа, умный работа. Поняль?
- Так точно, господин штурмбаннфюрер! - выкрикнул Мишка.
- Садись, садись. Будем говорить как два приятеля.
У Лапина стал проходить страх, уступая место его обычной нагловатости. Он вытянул шею, весь обратился в слух, демонстрируя Шмиккеру, как он думал, собачью преданность.
Штурмбаннфюрер видел, как минуту назад трепетал перед ним от страха этот русский с арийской внешностью. Как всякий жестокий человек, он признавал в обращении с людьми лишь силу. Его кредо было просто и понятно любому, философия сводилась к власти сильного над слабым. Он заставлял трепетать подчиненных и, в свою очередь, трепетал перед начальством. К оберфюреру Бёме он каждый раз отправлялся как на пытку или казнь, настолько Бёме подавлял и опустошал своего подчиненного. Сейчас ему тоже предстояло идти к оберфюреру СС, и Шмиккер оттягивал сколько мог этот неприятный момент.
- Я доверяйт тебе. Может, тебе будут бить один, цвай, драй раза. Но великая Германия помнит каждый свой зольдат! Ти полючишь награда, немецкий крест. Он лежит в мой стол. Сейчас мы идем к господин оберфюрер. Там будут еще люди. Потом ти пойдешь к оберштурмфюрер Паклер, он будет давать тебе урок на новый работа. Иди в машина! - Шмиккер вдруг протянул руку Лапину, хотя не собирался с ним прощаться. Мишка схватил ее обеими руками и с благоговением пожал. Едва за ним закрылась дверь, Шмиккер вытащил из кармана мундира ослепительно белый платок, тщательно вытер им руку и бросил платок в корзину для мусора.
…Генрих Бёме только что возвратился из Берлина. Настроение у него было преотличное. Встреча с Гиммлером, благосклонный прием, обед на загородной вилле, где присутствовал весь букет СС, были прелюдией к интимной беседе с Гиммлером. Ни о чем существенном они не говорили, но Генрих Бёме ощутил всю значимость этой встречи: не многих удостаивал такой чести Гиммлер. Как ни была коротка их встреча, оберфюрер хорошо запомнил, что говорил ему этот великий человек. Слова он произносил спокойно, веско, словно нанизывал их, разглядывая на свет бокал с янтарным искрящимся вином.
- Пусть русские сами загрызут русских. Мы должны им только приказывать. Ненависть должна рождаться не к нам, а к тем, кто нам служит. Жестокость и еще раз жестокость! Не останавливайтесь ни перед какими акциями! Но делайте это руками русских.
Это был приказ. И выполнить его - святая обязанность оберфюрера Бёме. Конечно, он сможет это сделать. В его руках отлично выученный аппарат, который знает свое дело. Несколько сот русских полицейских, помогая гестапо, почти полностью подавили сопротивление коммунистического подполья. Чтобы ликвидировать укрывшихся коммунистов и комсомольцев, пришлось расстрелять всех, кого брали в облавах. Лучше десять мертвых, чем один живой враг.
Штурмбаннфюрер Глюк встретил Шмиккера и Лапина в приемной. Там уже сидели несколько человек, одетых в черную форму СС. Глюк окинул всех взглядом и открыл дверь в кабинет Бёме.
- Входите, рассаживайтесь!
В просторном кабинете с огромным во весь пол ковром было мало мебели. Посредине, прямо напротив входа, стоял массивный стол, справа небольшой столик с телефонами, над столом в величественной позе нависал портрет фюрера в натуральную величину, в углу секретарский столик и стул. Напротив окна на глухой стене, затянутая шелковой занавеской, висела оперативная карта.
Генрих Бёме вошел стремительной походкой неожиданно для всех. Эсэсовцы рванулись со своих мест и дружно гаркнули:
- Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер! - ответил Бёме.
Только теперь Мишка разглядел присутствующих. Среди них были русские, несколько человек. Как правило, они имели низкие звания, самым старшим оказался пожилой, сморщенный, как печеное яблоко, человек в чине обершарфюрера.
- Слушайте меня внимательно, - оберфюрер прошелся по кабинету. - На днях я беседовал с рейхсминистром Гиммлером. Он не доволен нашей работой. Банды красных разгуливают по лесам и даже осмеливаются заходить в города и деревни. Несмотря на жесткие меры, которые мы приняли, дела обстоят из рук вон плохо. Мы должны уничтожить все красные гнезда, стереть с лица земли. Эту почетную задачу великая Германия возлагает на вас, русских, - солдат фюрера. Приказываю: создайте атмосферу страха у населения, чтобы они закрыли двери для лесных бандитов. Убивайте всех, кого заподозрите в причастности к партизанам. Ваше будущее теперь тесно связано с Германией, и за это будущее вы должны бороться всеми силами вместе с нами. Это теперь наша земля, и на ней должны быть наши порядки! Эти порядки поддерживать поручаю вам - русским! Устраивайте публичные казни, расправляйтесь с семьями тех, кто ушел в Красную Армию. Докажите свою верность великой Германии! Мы будем направлять ваши действия, помогать, поддерживать ваши отряды. Чем меньше останется населения после чистки, тем легче будет им управлять. Разрешаю пользоваться имуществом тех, кто окажется врагом Германии. Ваша служба будет отмечена фюрером после того, как мы разобьем окончательно большевиков. Хайль Гитлер!..
…Камера номер тринадцать переполнена. Мужчины и женщины вперемежку разместились на полу, кто как мог. Все они были друг другу чужие, незнакомые. Но общая опасность, ожидание неизвестного сблизили людей. Одни вспоминали своих родственников, другим хотелось поговорить о своей невиновности. Легкий гомон поднимался над этой людской массой, летел к сводчатому потолку, откуда, словно через прохудившуюся крышу, падали крупные холодные капли влаги, накопляясь и конденсируясь у холодных кирпичных стен. Раз в день в камеру просовывалась кудлатая голова надзирателя, он зычно выкрикивал:
- Баланду бери! - и пропадал до следующего дня.
Каждое утро кого-нибудь выводили из камеры и спустя час-полтора приволакивали обратно без сознания. Страшнее было тем, кого вызывали ночью: так уж повелось в тюрьме - они назад не возвращались, их увозили куда-то за город, и они исчезали совсем. В промежутках между баландой люди жили ожиданием и надеждой. Одни строили фантастические проекты побегов, другим просто хотелось жить, и они надеялись на чудо.
В один из таких дней в камеру бросили худенькое, безвольное тело девушки. Приходила она в себя долго и по нескольку раз, то уходя в забытье, то начиная осмысленно всматриваться в окружающих ее людей. Только под вечер, когда начиналась вторая, самая страшная половина ожидания, девушка окончательно пришла в себя и прижалась к влажной стене камеры.
- Плохо, дочка? - тихонько спросил пожилой, заросший бородой дядька.
- Ноги болят и голова… - прошептала она, наслаждаясь холодом, идущим от стены.
- А ты думай о чем-нибудь хорошем, она, боль-то, и отойдет, - посоветовал он и погладил ее по теплой, почти детской головке.
…У нее ныли ноги от перенесенных ударов. Боль отдавалась в мозгу, разноцветные круги плавали перед глазами. Худой и длинный гестаповец пододвигал стул к скамье, на которой она лежала, и начинал наносить ей сильные удары по суставам ног. Девушка кричала. Она кричала и судорожно шевелила пальцами ног. Наташа была слабым человеком, у нее не хватало сил молча сносить пытки.
- Ты вспомнила, куда шла? - спрашивал высокий, прекращая истязания.
Наташа плакала, обливалась слезами, захлебываясь, но не отвечала на вопросы, которые ей задавал гестаповец. Тогда он снова начинал бить по суставам. Видно, он очень хорошо знал, что бить по суставам больно.
- Любишь маму? - спрашивал гестаповец.
- Люблю! - Она захлебывалась рыданиями.
- Скажи, к кому шла, и я отпущу тебя к маме.
- Никого… Я одна… Одна совсем.
Фашист ударил ее палкой по голове. Рыдания прекратились, девушка потеряла сознание. Он открыл дверь в коридор и крикнул:
- Эй, там! Заберите ее!
Наташу унесли, и она оказалась в тринадцатой камере.
Чутье, конечно, не обманывало гестаповцев: Наташа Короткова неспроста появилась в этом районе.
…Ночь освещали мигающие звезды, рассыпавшиеся по небу, словно сверкающие алмазы на черном бархате. Девушка поднималась по трапу самолета. Люк плавно закрылся, в самолете было немного душно, пахло карболкой, краской и специфическим запахом изолированных проводов. В салоне она одна пассажирка, члены экипажа заняли свои места. Наташа откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Со скрипом начал раскручиваться винт, потом зачихал мотор, набирая ровные обороты. То же самое повторилось с другой стороны, и вот уже самолет, покачиваясь, как утка, покатил по неровному полю на взлетную полосу.
Полет продолжался не больше часа. При слабом свете плафона девушка проверила крепление парашюта, ранца за спиной, в котором спрятана рация. Ее отправляли в партизанский отряд Русака на смену убитому в бою радисту.
- Приготовиться, вижу сигнальные огни! - предупредил ее штурман, распахнув дверь пилотской кабины.
Наташа подошла к открытому люку - в лицо дохнул холодный неласковый ветер. В следующую секунду длинная плеть трассирующих пуль рассекла темное небо. Ей стало страшно, самолет качнулся, другая трассирующая плеть хлестнула совсем рядом с самолетом, и Наташе показалось, что она слышит шипение раскаленного металла, со страшной скоростью проносящегося мимо. Костры, о которых упоминал штурман, проскочили под плоскостью и скрылись во мгле. Девушка шагнула на край люка.
- Сделаем второй заход! - услышала она крик штурмана, но Наташа уже оторвалась от борта самолета. Ее подхватила упругая струя воздуха и бросила назад. Хлопнул над головой купол парашюта. Она закачалась на стропах в неожиданно замершей ночи. Где-то вдали постепенно затухал удаляющийся гул самолета. Огненные плети больше не хлестали ночное небо. Внизу была бездонная пустота, ни один огонек не пробивался сквозь черную толщу. Наташу охватило беспокойство: как она теперь найдет партизан? Но тут же успокоилась. На всякий случай ее снабдили явкой в деревне Переделкино.
Приземляться пришлось в редколесье, и она упала на землю довольно удачно. Однако парашют, как назло, зацепился за дерево, и девушка долго провозилась с ним, уничтожая следы. Несколько раз она залезала на дерево, резала ножом стропы и стаскивала куски шелка на землю. Наконец, ей удалось справиться и с этим трудным делом и, она, измученная, опустилась на траву, вслушиваясь в ночные шорохи леса. Преодолевая страх, девушка заставила себя встать и маленькой лопаткой вырыть яму, в которой закопала парашют. Оставалось спрятать рацию в таком месте, чтобы при необходимости ее можно было быстро отыскать. Наташа засекла направление по компасу и пошла на север. День медленно наступал на лес…
Вскоре она вышла на проселочную дорогу и облюбовала большой развесистый дуб. Девушка отмерила от него на восток двадцать шагов и под небольшим вязом закопала рацию. Она сделала зарубки на дереве, еще раз приметила место и снова вышла на дорогу. С компасом Наташа не спешила расставаться, думая использовать его, пока не набредет на какую-нибудь деревню. Через несколько километров она почувствовала усталость и прилегла у небольшого деревца. Сон сморил ее быстро. Сколько времени она проспала, Наташа не могла себе представить, хотя солнце уже переместилось к западу. Она достала из сумки сухарь, погрызла его и собралась продолжить свой путь. Теперь Наташа окончательно успокоилась и на всякий случай еще раз продумала легенду.