- Пусть слышит! Все равно я ему завтра скажу, пусть идет своей дорогой. Нам с ним не по пути. Мы свое отстрадали. Еще раз не будем!
- Саня! - взмолился Сидоркин. - Не суйся в мужское дело. Я сам ему скажу, а ты не суйся. Поняла или нет?
- Ладно, говори сам. И непременно утром.
На том они и порешили. Ни муж, ни жена так и не заснули до самого утра, взбудораженные тревожными мыслями и подозрительными шорохами, которые они принимали за бог весть что. Им казалось, что вот-вот в двери постучат, и тогда конец… Конец всему…
Утром, лишь рассвело, Сидоркин и его жена были на ногах. К их общему удивлению, Лапин уже сидел на диване одетый. Он исподлобья злобно сверкнул глазами и уставился на Сидоркина, ожидая, что тот ему скажет.
- Послушай, - неуверенно начал Сидоркин.
- Бабу наслушался! - грязно выругался Лапин. - Ну давай, давай! Только бы не пришлось тебе пожалеть. Выгоняешь, значит! Ладно, я уйду, но и ты ходи по улицам с оглядкой. Я не прощаю ничего. За хлеб-соль - благодарность, за остальное - сочтемся! - Мишка поднялся и, ощерившись своей ехидной ухмылкой, пошел к двери.
И только когда за ним закрылась дверь, Сидоркин понял, что Мишка слышал их ночной разговор. Ему стало не по себе от угроз, которые, как он знал, у Мишки не были пустыми словами.
* * *
- Не ждала я, что это случится так скоро, - печально проговорила Сидоркина.
- Вы думаете, это он, Мишка, вашего мужа? - спросил Перминов.
- Кто же другой? Кому он нужен? Люди его уважают. Электричество - его рук дело. Движок отремонтировал, и весь поселок залился огнем, кто же ему спасибо не скажет. Парнишку выучил, и тот следит за движком. А этот напужался, что Ваня про него властям расскажет. Вот и порешил его.
В словах женщины была железная логика, которой подивился Перминов.
- Вы об этом кому-нибудь заявляли?
- Нет, думала, что все напрасно. Да и Ваня предупреждал меня никому про Мишку не говорить, чтобы не было худа.
- Как чувствует себя Иван Романович? К нему бы пойти надо, - с сочувствием проговорил он.
- Не пустит доктор.
- Вы не помните, не называл ваш муж фамилию этого человека?
- Нет, не называл. Мы о нем мало говорили. А имя я слышала, он сам себя называл Николаем. Мой Ваня все путал, то Мишкой его назовет, то Николаем. А тот сердился и шипел, когда Ваня ошибался.
- Спасибо вам, Александра Ивановна! - сказал Перминов, поднимаясь с лавочки. - Вы мне очень помогли.
- Подождите! - окликнула женщина Перминова. - Забыла вам сказать. Боялся Ваня этого человека. Письмо написал в КГБ, да не успел отправить. Нашла я его в пиджаке. Бросила в ящик, да, видать, оно не дошло. Может, там и есть фамилия.
- Дошло, Александра Ивановна, дошло. Получили мы ваше письмо, еще раз спасибо! Только фамилия там не настоящая…
Ее сообщение не удивило Перминова. Он уже был уверен, что письмо писал Иван Сидоркин. Его больше обеспокоило то, что Сидоркин, желая поимки Мишки Лапина, все же не называл его фамилию, под которой тот скрывался. Значит, и он боялся Мишки-палача. Порассуждав немного, Перминов пришел к следующему выводу: Мишка мог совершить покушение на Сидоркина по двум причинам - либо из чувства мести, либо из опасения, что Сидоркин запомнил его липовую фамилию, которая служила ему столько лет хорошим прикрытием. Да, последнее, видимо, и было причиной нападения на бывшего полицая. Лапин боялся, что тот выдаст его.
Часть IV
Свет пролит
Сначала майор Агатов хотел связаться со Ставрополем и попросить местных сотрудников провести работу прямо на месте. Однако затем пришел к выводу, что это необходимо проделать самому. Сотрудникам, не знакомым близко с делом Мишки-палача, будет трудно решить, что является в первую очередь важным для Агатова, а что - нет. Все существенно нужное для поиска скрывается не в тех вопросах, которые он мог бы задать уже сейчас. Какая-то незначительная на первый взгляд деталь, вскользь оброненное слово, упоминание давно забытого имени, черта характера, подмеченная лишь женой, - разве можно все предусмотреть? Они могут открыть больше, чем ответы на вопросы. Кроме того, было еще одно немаловажное обстоятельство, которое заставляло майора самого отправиться на Кубань. Письменный запрос отнял бы драгоценное время, а такую роскошь, как трата времени, он не мог себе позволить, да и начальник управления вряд ли ему это разрешит. Сроки, отведенные на розыск, на расследование дела, подходили к концу, а Мишкин след еще так и не найден…
В самолете Агатов откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, продолжая размышлять о мнимой смерти Лапина-Донорова. Теперь все представлялось в другом свете. Двадцать лет назад преступник, напуганный ошибочным вызовом в милицию, долго не мог успокоиться и, видимо, решил окончательно замести следы. Интересно, что даст эксгумация и проверка давнего калининградского дела? Петренко докопается, хватка у него крепкая…
В местном отделении КГБ молодой сотрудник, своей спокойной рассудительностью и серьезностью напоминавший Перминова, заверил Агатова, что отыскать жену Донорова будет не так-то уж трудно.
- Екатерин Николаевн по всей Кубани предостаточно, - рассуждал он вслух. - Агрономов Екатерин Николаевн, согласитесь со мной, ровно в сто крат меньше. Итак, сначала их была тысяча, допустим, теперь стало сто. Из этих ста только у одной может быть сын, которому двадцать лет и которого зовут Владимир Михайлович. Вот и вся арифметика! - заключил он.
- Ловко! - засмеялся Агатов. - А теперь, раз уж все разложено по полочкам, вынем нужный номер. С кого начнем?
- С той, у которой двадцатилетний сын Володя! - в тон ему ответил молодой сотрудник.
К своему удивлению. Агатов не смог не заметить, с какой легкостью и точностью сбылись его предсказания. Уже к полудню удалось закончить "просеивание" и "прозванивание" чужих судеб. Сначала были Екатерины Николаевны, но не было среди них агрономов. Все районы упорно твердили - нет агрономов. И только в одном настойчиво предлагали животновода.
- Она у нас заслуженная, таких телят мир не видал, - долетал издалека голос. - Я могу дать ей машину, и вы с ней познакомитесь, - упорно настаивал директор какого-то далекого кубанского совхоза, видно приняв его за журналиста.
- Нет, нет! Спасибо! Спасибо, говорю! - надрывался в трубку помощник Агатова. Он уже сорвал себе голос, стараясь перекричать расстояния кубанских степей, где жили и работали тысячи людей, среди которых находился единственно нужный в этот момент человек.
- Говорю ему русским языком, нужен агроном, а он все твердит про животновода! - повернулся лейтенант к Агатову.
- А почему, собственно, агроном? - подивился внезапной мысли майор.
- Мы же ищем агронома Екатерину Николаевну…
- Да участковый мог и спутать: мало ли что, агроном, животновод, зоотехник… Для меня эти профессии тоже как-то переплетаются. Для участкового, когда он рассказывал, видимо, было все равно: агроном она или животновод - одним словом, специалист по сельскому хозяйству. Звоните, лейтенант, в тот далекий совхоз и узнайте, что это за животновод там у них.
- Фамилия ее Шершень. А ведь верно, это может быть как раз она, - оживился тот и принялся снова вызывать далекий совхоз.
Через десять минут лейтенант, довольно щуря глаза, смешно складывая в трубочку полноватые губы, говорил:
- Здесь километров семьдесят будет. Если сейчас махнем, то к трем окажемся на месте. Есть у нее сын Володька, механизатор, осенью в армию идет… Михайлович отчество, - словно приберегая под конец эту сенсацию, сообщил лейтенант.
…Огромная станица, почти сплошь застроенная новыми домами, одним краем цеплялась за высокий берег быстрой реки, распластав над ее водами зеленую стену вишневых садов. Другой конец станицы огибал глубокий овраг, тянулся вдоль пшеничного поля, отгораживаясь от него серой наезженной конной дорогой и такими же густыми зарослями вишняка.
- Вы только посмотрите на эти сады! - с восторгом говорил лейтенант. - Где вы видели такие?
Майор Агатов улыбался в ответ на юношескую радость своего помощника. Лейтенант нравился майору не только своим ясным умом, но и своей непосредственной, неподдельной радостью, вспыхивавшей в нем при виде всего хорошего и яркого. Раза два Агатов не удержался и, отступая от официального тона, называл его просто Петей, а не Петром Яковлевичем, как в начале знакомства.
Дом Екатерины Николаевны Шершень на высоком каменном фундаменте, с черепичной крышей и тремя окнами, обрамленными расписными наличниками, мало отличался от соседних домов. Здесь, в станице, была своя особая архитектура, которой станичники рьяно придерживались. Дома вырастали похожими, будто местные плотники рубили их по особому типовому проекту.
Хозяйка, средних лет женщина с сединой в темно-русых волосах, оглядела нежданных гостей и пригласила их в дом.
- Спасибо, - поблагодарил лейтенант в ответ на предложение войти, - мы из Комитета государственной безопасности. - В его голосе прозвучали горделивые нотки, похожие на те, когда он говорил о садах. - У нас к вам есть несколько вопросов, но мы заранее просим извинить нас за беспокойство.
- Какое там беспокойство! - ответила женщина слегка певучим голосом, растягивая "о". - У меня еще целый час времени.
В доме во всем чувствовалась заботливая хозяйская рука. На окнах на аккуратных подставках стояли горшочки с цветами. Середину комнаты занимал круглый стол, покрытый тяжелой бархатной скатертью. На стене - ковер с цветными оленями, поверх ковра - охотничье ружье. На стене, над диван-кроватью, майор увидел в рамке небольшую овальную фотографию мальчика с белыми, как степной ковыль, волосами. Серьезный не по годам взгляд устремлен прямо в объектив камеры. "Наверное, это и есть Володя. А если это так, то, видно, и Мишка был в молодости таким же", - подумал Агатов.
Пока они осматривались, хозяйка вышла из комнаты и тут же вернулась с крынкой молока.
- Жарко, попейте с дороги, - предложила она и сразу же налила кружку майору.
Агатов с удовольствием выпил молока. Лейтенант чуть поколебался, но потом последовал примеру майора.
Теперь хозяйка села к столу напротив Агатова и, посмотрев ему в глаза, спросила:
- Так чего же хочет от меня Комитет государственной безопасности?
Сейчас майор хорошо видел ее красивое славянское лицо, невольно мелькнула мысль, что двадцать лет назад от нее нельзя было оторвать глаз, если встретить на улице. "И такая досталась прохвосту!" - с каким-то грустным сожалением подумал он, задерживаясь с ответом на вопрос.
- Видите ли, Екатерина Николаевна, мы не намерены скрывать, что приехали к вам за помощью.
На ее лице отразилось неподдельное удивление, и майор снова подумал про себя: "Эх, двадцать бы лет назад встретить тебя, наверное, это было бы счастье".
- Мы разыскиваем вашего бывшего мужа Михаила Васильевича Донорова. И я рад, что мы застали вас дома одну, что при нашем разговоре не присутствует ваш муж и, главное, ваш сын…
Женщина внимательно слушала, наклонив голову, видимо, предстоящий разговор был для нее не из приятных.
- Почти двадцать лет прошло с тех пор, как он ушел из дома и погиб, разбившись на мотоцикле. Это все, что мне известно. О каком же розыске может идти теперь речь? - Она подняла голову и пристально, как смотрела при первой встрече на улице, взглянула майору в глаза.
Он выдержал требовательный взгляд ее глаз и мягко, как с больным человеком, которого врач хочет успокоить перед операцией, произнес:
- В том-то и дело, что у нас нет полной уверенности в гибели Донорова под Калининградом. Думается, здесь произошла ошибка, и мы хотим установить, так ли это.
- Ошибка! Ведь столько лет… - она не докончила мысль, но Агатов и так понял, что она хотела сказать.
- Не могли бы вы рассказать нам о его жизни, характере, привычках. Если помните кого из его родственников, то укажите их адреса. Одним словом, места, где, по вашим предположениям, мог бы находиться Доноров, окажись он живым и здоровым.
В ее глазах появилась настороженность, она вдруг начала что-то смутно понимать и судорожно схватилась за еще неоформившуюся мысль.
- Вы хотите сказать, что он где-то скрывается? - с ужасом выдавила она.
- Да, именно это я имел в виду.
- Но почему? Ведь он ничего не совершал. Был в плену, в лагере для перемещенных лиц, да мало ли кто не попадал тогда в плен. За это ведь сейчас не наказывают? Он был репатриирован в тысяча девятьсот сорок пятом году. Работал в колхозе в Жмаковке. Да еще как работал! Объясните, что же случилось?
- Екатерина Николаевна, - серьезно и тихо проговорил Агатов, - Михаил Доноров во время войны изменил Родине, служил в гестапо и совершил ряд тяжких преступлений против советских людей, за что ему дали кличку Мишка-палач. При наступлении советских войск ему удалось скрыться, а потом благополучно вернуться в родную деревню… Теперь вы знаете все.
Женщина растерялась, ее руки нервно забегали по скатерти, выискивая что-то невидимое, лицо вытянулось и, постарело на глазах, резче проступили морщины вокруг рта и на лбу.
"Что это она так разволновалась?" - не понял майор причины волнения Екатерины Николаевны. Но в следующую секунду все разъяснилось.
- Как же теперь быть? - прошептала она. - Володечка, он же ничего не знал. Как же теперь ему жить? - Ее отчаяние рвалось наружу. Ей страшно стало за сына, за его судьбу. Такой ужасной вести ее мальчик не перенесет. Позорное клеймо на всю жизнь - сын изменника Родины! Нет, нет, она должна что-то сделать, чтобы оградить его от свалившегося несчастья. Она должна! Собственная судьба ее мало тревожила. Сын, ее Володечка! Он только что встал на ноги, только что стал понимать жизнь, радоваться этой жизни, и вдруг такое известие. Она невольно застонала и прикрыла лицо руками.
- Вы напрасно волнуетесь, Екатерина Николаевна, - дошел до ее сознания голос майора. - Сын ваш никакого отношения к этому не имеет. Он честный советский гражданин. Дальнейшее зависит от вас, будет он знать об этом или нет. Мы, со своей стороны, сделаем все возможное, чтобы не бросить даже легкой тени на имя Владимира Шершеня.
Слова майора ее несколько успокоили.
- Что я должна делать? - спросила она.
Он повторил ей свои вопросы и приготовился слушать.
- Вы, наверно, знаете, что Доноровы жмаковские, - начала Екатерина Николаевна. - Это была крепкая, по рассказам старика, моего бывшего свекра, кулацкая семейка. Мельницу держали, работники у них были, шесть коров, четыре лошади. А потом пришла Советская власть и все у них отняла. Доноровых с их скарбом сослали куда-то в Казахстан.
Потом они вернулись, дом им отдали и одну корову. Тут сыновья стали подрастать. Михаил пошел учиться кузнечному делу. Кузница стояла рядом с нашей хатой, и я часто видела оголенного до пояса мускулистого парня, размахивающего пудовой кувалдой. Чего греха таить, нравился он мне, напоминал великана из какой-то сказки, хотя росточка он был среднего, с белым льняным чубом, и светлыми глазами. Видать, и я ему приглянулась, встречаться стали… - Она задумчиво перевела глаза в угол комнаты, воскрешая в памяти те далекие девичьи годы.
- Перед самой войной мы поженились. Старик потребовал, чтобы мы жили в его избе, ему была нужна работница в дом, старуха его почти совсем ослепла. Мама моя скрепя сердце согласилась, хотя знала, в какую семью я иду. Пока еще был Михаил, жизнь у меня была сносная, он нет-нет да и цыкнет на отца, а потом война началась, и его с первых дней призвали в армию. Получила я всего два письма от него, на том и кончилась моя замужняя жизнь. Старик совсем очумел, шагу ступить не давал, грозился, что запорет вожжами. Ругал самыми грязными словами, обвинял, что я не верна его сыну. А я, где уж там, на двор и то со свекровью ходила. Потом пришли немцы. Гляжу, мой свекор повеселел, ходит молодо, голову аж назад закидывает. Сделали его немцы старостой. Лютый был староста. Два сына, Андрюшка и Петрушка, тоже определились к немцам на службу. Петрушке вообще тогда семнадцатый год шел, но, видать, батя крепко его подкрутил. Как начнут продовольствие для немецкой армии выжимать из людей, так некуда деться от них было. Себя старый тоже не обижал, прихватывал что хотел. Соберутся, бывало, вечером, сядут за стол и начинают друг перед дружкой выхваляться, кто что нашел и где нашел. А свекор мой вздохнет и скажет: "Видать, нет в живом списке Мишутки, а то бы давно домой прилез. Нечего ему на той стороне защищать, не дурак он". А я сижу и думаю: "Эх вы, гадюки! Мишка мой не вам чета. Живой он, а сюда вы его и не ждите, пока немцы тут. Потом он еще с вами посчитается".
Хозяйственные заботы по деревне ослабили надзор за мной. Старика и братьев нет целый день, а старуха в мои дела не вмешивалась. Вышла я как-то в огород капусты кочан срезать. Слышу, тихонько окликает меня кто-то: "Эй, тетка, в селе немцы есть?" - "Куда ты, родименький, пришел! - говорю ему, а сама озираюсь по сторонам. Чудится мне, что увидит кто-то человека этого. - Это же хата старосты, и его сыновья у немцев служат". А он только присвистнул и тихонько просит: "Подойди поближе, не бойся".
Подошла к кустам, вижу - худой, черной бородой заросший, и глаза черные, как у цыгана, ободрался весь в лесу…
"Отощал я, сил нет идти, и рана на руке разболелась. Помогла бы мне, чай, христианская совесть у тебя есть, не выдашь своим родичам".
Спрятала я его у своей матери, навещала несколько раз. Звали его Николай Шершень. Вылечился он, отдохнул и ушел в лес, а я покой с той поры потеряла. Куда ни пойду, стоит перед моими глазами Коля со своими черными угольными глазами. Ложусь спать, глаза закрою, а он уже тут как тут. И забывать начала Михаила совсем. Как-то ночью постучали в двери. "Открой, староста! - крикнул молодой голос. - Гости к тебе из города".
Открыл свекор дверь, а в нее вошли трое с автоматами. Затрясло старика, чуть от страха не умер. Андрюшку пьяного из постели вынули, надавали ему по щекам, чтобы в себя пришел. Высокий в гимнастерке без погон, гладко выбритый, вытащил из кармана бумагу и прочитал: "Именем Советской власти, за измену Родине и предательство советских людей народ приговаривает старосту деревни Жмаковка Василия Донорова и его сыновей Андрея и Петра к высшей мере наказания". Не успел он закончить, как один сразу застрочил из автомата, и оба родственника замертво повалились на пол, обливаясь кровью. Я первый раз видела, как на моих глазах убивали людей, но жалости к ним не почувствовала. Петрушка уцелел, он в это время на какую-то операцию со своим отрядом выезжал. Когда Красная Армия пришла, он и вообще сбежал из деревни…
Летом сорок пятого вернулся домой Михаил. Измученный, усталый, постаревший и какой-то затравленный. Говорит, в лагере сидел в Австрии, еле живой выбрался. В колхозе рук не хватало, а он отличный кузнец. Кланялись ему отовсюду, зарабатывал он много. Володечка родился, семья как будто опять сложилась.