Отчаявшийся было Дарнли приободрился, поцеловал ей руку и отправился выполнять поручение.
Выслушав предложение королевы, Мортон и Ратвен не выказали готовности немедленно ухватиться за него.
– Все это только обещания, – проворчал больной Ратвен, лежа на диване.
– Наверняка французские штучки, – добавил Мортон. – Научилась интриговать, а теперь, как змея, только и высматривает, куда бы вонзить свое жало. Вас-то она еще может ввести в заблуждение и подчинить своей воле, но нас не проведешь. Она в наших руках, и без надежных гарантий мы ее не отпустим.
– Какие же гарантии вы считаете надежными? – поинтересовался Дарнли.
В эту минуту на пороге появились Марри и Линдсэй. Мортон изложил им суть дела. Марри равнодушно прошел к окну и сел на скамью. Он протер заиндевевшее стекло и принялся рассматривать зимний пейзаж. Линдсэй проявил интерес к предмету дискуссии, однако высказался в духе Ратвена:
– Нас не устраивают пустые обещания, которые она нарушит с той же легкостью, с которой их раздает.
Дарнли переводил взгляд с одного на другого, расценивая их неуступчивость как подтверждение слов своей жены. Кроме того, он обратил внимание на то, чего раньше не замечал – абсолютное отсутствие почтения к нему, как к своему сюзерену, со стороны этих спесивых лордов.
– Джентльмены, – сказал он, – клянусь, вы несправедливы к ее величеству. Я готов вверить свою жизнь ее честному слову.
– Ну-ну, вверяйте, если вам так угодно, – усмехнулся Ратвен, – но нашими мы уж как-нибудь сами распорядимся.
– В таком случае скажите, каких вы желаете гарантий, и я дам вам любые.
– А королева? – живо поинтересовался Мортон.
– И королева тоже – она меня заверила в этом.
– Ладно, мы подумаем до вечера, – поставил точку Мортон.
Целый день лорды-протестанты думали и к вечеру изготовили документ, в котором были перечислены все их требования. Дарнли проводил Мортона с Ратвеном в сопровождении Марри в королевскую опочивальню, где королева содержалась фактически под домашним арестом.
Мария была печальна, в слезах, и оттого еще более прекрасна, чем всегда. Известная истина – сила женщины в ее слабости, и королева рассчитывала, что следы пролитых слез убедят заговорщиков в ее смирении и готовности покориться их воле.
Лорды преклонили колена и лицемерно склонили повинные головы, словно испрашивая отпущения грехов. Каждый, будто за дверью не расхаживал вооруженный караул, произнес заранее заготовленную покаянную речь, после чего Мария вытерла глаза и с явным усилием взяла себя в руки.
– Милорды, – начала она дрожащим голосом, – неужто я столь алчна до ваших владений и кровожадна, что вам не оставалось ничего иного, кроме как идти на меня войной? Вы, не считаясь с моей королевской властью, будоражите страну заговорами и мятежами. Но я вас прощаю – в надежде на то, что моя снисходительность вызовет в ответ хоть капельку любви и преданности своей королеве. Пусть все, что произошло, будет предано забвению, но я хочу, чтобы вы поклялись, что отныне станете моими друзьями и будете верно служить на благо Шотландии. Ибо я всего лишь слабая женщина, и мне неоходимы настоящие друзья.
Тут Мария несколько раз всхлипнула, но снова справилась с собой – правда, с таким трудом, что даже твердокаменный Ратвен почувствовал некоторое смущение.
– Простите мне мою слабость, – продолжала королева прерывающимся голосом. – Вы знаете, в каком я положении, и мне трудно себя сдерживать. Мне больше нечего добавить, джентльмены. Если вы со своей стороны даете слово, что все заговоры в прошлом, то я обещаю прощение и помилование всем, кто был выслан из страны за участие в мятеже, а равно и тем, кто замешан в убийстве синьора Давида. Будем жить так, будто ничего этого просто не было. Прошу вас, джентльмены, дать мне перечень необходимых гарантий, и я подпишу его в том виде, который вас устраивает.
Мортон вручил ей захваченный с собой документ, и Мария медленно прочла его, то и дело прерываясь, чтобы смахнуть набежавшую слезу. Наконец она кивнула своей золотистой головкой.
– Все верно, на мой взгляд, – заключила королева. – Здесь все так, как должно быть. – Она повернулась к Дарнли. – Будьте любезны, милорд, подайте перо и чернила.
Милорд обмакнул перо и протянул его супруге. Королева положила пергамент на небольшой пюпитр и склонилась над ним, как вдруг перо выскользнуло из ее пальцев, и она с глубоким судорожным вздохом упала на спинку кресла. Глаза королевы закатились, в лице не осталось ни кровинки.
– Ее величество в обмороке! – воскликнул Марри, подбежав к креслу, но Мария через несколько секунд пришла в себя и смотрела на всех со слабой извиняющейся улыбкой.
– Пустяки, это пройдет, – прошептала она, приложив руку ко лбу. – Голова что-то закружилась. Мне в последние дни нездоровится… – Ее жалобная интонация и томный вид вызывали сострадание. Суровые джентльмены поневоле испытывали неловкость и раскаяние. – Может быть, вы оставите это здесь? Я немного отдохну и подпишу, а утром передам вам.
Милорды поднялись с колен, и Мортон от имени всех выразил сожаление о тех страданиях, которым они ее подвергли, и обещал искупить свою вину.
– Благодарю вас, – бесхитростно ответила Мария и шевельнула рукой. – Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, ступайте.
Милорды удалились, весьма довольные тем, что благополучно обстряпали дельце. Они покинули дворец и разъехались по своим эдинбургским домам; Марри отправился вместе с Мортоном.
Вскоре к оставшемуся в Холируде Мэйтленду Лесингтону подошла горничная королевы с просьбой явиться к ее величеству. Лесингтон прошел в опочивальню. Королева лежала в постели и встретила его слезами и упреками.
– Сэр! – воскликнула она. – Я подчинилась воле милордов и удовлетворила все их требования, но одним из моих условий было немедленное изменение того унизительного положения узницы, в котором я сейчас нахожусь. А между тем двери моих покоев до сих пор охраняют солдаты с оружием и не дают моим слугам свободно входить и выходить. Так-то вы держите свое слово? Разве я не исполнила все пожелания лордов?
Пристыженный Лесингтон, сознавая справедливость ее упреков, удалился в смущении и тотчас исправил положение, сняв караулы в коридоре, на лестницах и повсюду внутри дворца, оставив только стражу у ворот снаружи.
Наутро он горько пожалел о своем легковерии: ночью Мария Стюарт не только бежала сама, но и прихватила с собой милорда Дарнли. С помощью своего трусливого мужа она осуществила план, задуманный ею еще позапрошлым утром. В полночь они под охраной нескольких слуг, пройдя неохраняемыми теперь коридорами, спустились в подвал и ушли потайным ходом, ведущим в часовню, и дальше через кладбище, мимо свежей могилы Давида Риццо. За оградой кладбища их ждали приготовленные по распоряжению Дарнли лошади. Вскочив на них, беглецы поскакали во весь опор – напомним опять, что Мария-то была почти на сносях – и уже к пяти часам утра прибыли в королевский замок Данбар.
Тщетно надеялись одураченные лорды на гонца, отправленного к ним с требованием подписать обещанную грамоту. Слишком поздно они смекнули, что королева провела их, сыграв на трусости и глупости Дарнли.
Меньше, чем через неделю, пленница, выскользнувшая из лап вероломных заговорщиков, вернулась во главе армии и обратила их в бегство.
II. НОЧЬ В КЁРК-О'ФИЛДЕ
Убийство милорда Дарнли
Жизнь королевы Шотландской, вообще говоря, изобиловала оплошностями. Однако нерешительность в осуществлении возмездия милорду Дарнли – возмездия, в котором Мария Стюарт поклялась в ночь убийства Давида Риццо, – была, возможно, роковой для нее ошибкой.
Итак, Риццо был убит; сама Мария, беременная будущим королем Шотландии и Англии Иаковом, находилась в плену у заговорщиков в королевском замке Холируд, а ее муж начал править, как король. Королева сделала вид, что верит в невиновность Дарнли, и столь тонко сыграла на его тупости и трусости, что убедила милорда изменить своим союзникам Мортону и Ратвену, которые вместе с остальными изменниками-лордами осуществили заговор. Мария, как мы помним, убедила своего незадачливого мужа, что его новые друзья на самом деле как были, так и остались его непримиримыми врагами, и, как только исчерпают все возможности использовать его титул в своих целях, уничтожат короля-консорта безо всякой жалости. Дарнли, спасая свою шкуру, предал недавних союзников, приняв участие в спектакле с подписанием королевской грамоты о полном помиловании заговорщиков. Вместе с Марией им удалось обманом отложить подписание документа до утра и в то же время ослабить бдительность лордов и избавиться от стражи, охранявшей дворцовые коридоры. В ту же ночь венценосные узники, не простившись с мятежными лордами, потайным ходом покинули дворец и после пятичасовой скачки оказались в безопасности в королевском замке Данбар. Легко представить себе досаду и ярость одураченных лордов, когда наутро они не обнаружили во дворце ни королевы, ни грамоты. Гонца, отправленного ими в Данбар за обещанной бумагой, попросту осмеяли, и он вернулся ни с чем, а Мария между тем спешно собрала войско, двинулась в поход на мятежников и обратила их в бегство.
В победе над врагами королеве вновь помогла хитрость. Действуя по принципу "Разделяй и властвуй", она теперь уже сама предложила полное прощение и восстановление в правах изгнанникам, принимавшим участие в бунте против ее замужества, но не запятнавшим себя убийством синьора Риццо. Многие лорды-протестанты, хотя последний заговор был затеян отчасти в их интересах, о нем ничего не знали и, высланные из страны, не могли повлиять на ход событий. Сводный брат Марии – граф Марри, граф Аргайл и часть их сторонников немедленно откололись от заговорщиков и с благодарностью приняли милость королевы. Дарнли покинул предателей-лордов еще раньше, и, увидев, что им больше не на кого рассчитывать, те стали искать спасения, где могли.
В конце марта Мортон, Ратвен, Джордж Дуглас, Линдсэй и около шестидесяти их соратников были объявлены вне закона и заочно приговорены к смерти и конфискации владений, а некто Томас Скотт, командир стражи Холируда в дни заточения ее величества, повешен, а затем колесован и четвертован на рыночной площади в Эдинбурге.
Известие об этой казни привело беглецов в бешенство, терзавшее их тем сильнее, что главному зачинщику убийства Риццо – Дарнли, заключившему позорную сделку с главным его исполнителем Ратвеном, – все как будто сошло с рук после того, как он торжественно и прилюдно заявил о своей непричастности к расправе над итальянцем и неосведомленности о намерениях заговорщиков. И хотя вся Шотландия презрительно хохотала над столь беспардонной ложью и трусливой наглостью, ярости Ратвена это отнюдь не погасило.
Смертельно больной Ратвен в это время лежал, всеми брошенный, в Ньюкасле на смертном одре. Там он шесть недель спустя и испустил дух, но перед этим успел нанести последний ответный удар, послав королеве ранее подписанную Дарнли бумагу, бережно хранимую на случай его предательства.
Документ полностью изобличал короля. То было не просто свидетельство участия в заговоре, но доказательство того, что Дарнли являлся его вдохновителем, и на нем лежит главная ответственность. Фактически это был приказ учинить расправу над Риццо, в награду за которую король обязался вернуть мятежникам все их права и оградить от преследований. Внизу красовалась отчетливая подпись Дарнли, скрепленная королевской печатью.
Однако удар был нанесен зря. Чуть раньше королева и мечтать не могла о таком подарке, а сейчас ей было уже не до супруга-негодяя. У Марии появилось новое увлечение – мужественный и надменный граф Босуэлл.
Королева пока ограничилась тем, что, вызвав к себе Дарнли, продемонстрировала собственноручно им подписанный приговор итальянцу и, обвинив в двуличии и подлости, окончательно расторгла притворный союз, который давно ее тяготил. Мария разыграла приступ необузданной ярости и выгнала мерзавца вон. Ошеломленный неожиданным разоблачением, Дарнли пулей вылетел из ее покоев.
С тех пор королева при каждом удобном случае подчеркивала свою неприязнь к супругу, которая распространялась и на всех тех, кто пользовался расположением Дарнли. Жизнь при дворе стала для него невыносимой, и он, почуяв, что тучи сгущаются, ударился в бега.
Некоторое время Дарнли скитался по стране, но его никто не преследовал, и только двери всех знатных домов – противников или верноподданных королевы
– захлопывались перед его носом. Всеми одинаково презираемый, в конце концов он оказался в Глазго у своего отца, графа Леннокса. Там король стал искать забвения в эле и бестолковых развлечениях, то гоняясь по окрестностям с собаками и соколами за дичью, то заводя случайные любовные интрижки с вульгарными особами.
Так Мария, не доведя до логического конца свои планы мести, упустила время. Не повесив мужа за измену и подстрекательство к убийству, не отправив его, на худой конец, в изгнание, она совершила роковую ошибку.
Самоуверенный, мужественный Босуэлл, циничный властолюбец и грубый вояка, но в то же время образованный человек, оказался тем другом, на которого Мария могла положиться в трудную минуту. Он не бросил ее на произвол судьбы в Холируде, предводительствовал собранным войском и быстро приобрел громадное влияние на королеву. Пользуясь почти безграничной властью
– несравнимо большей, чем его предшественник Риццо, – Босуэлл повсюду сопровождал Марию и участвовал во всех ее делах. Марии он казался олицетворением достоинств, которых были лишены оба ее мужа*, и случилось то, что должно было случиться – в ее душе проснулось чувство. Противиться ему или скрывать его было бесполезно. Это была не просто любовь, а настоящий пожар, шквал, ураган.
Дело дошло до того, что в июне, составляя завещание перед родами, Мария назначила Босуэлла опекуном ребенка и регентом королевства в случае своей смерти. Дарнли же отказала единственное бриллиантовое кольцо, которое тот надел ей на палец во время венчания. "Это кольцо в день свадьбы подарил мне король – пусть ему и остается", – пренебрежительно писала она.
Разумеется, о каком-либо возмездии королю теперь не могло быть и речи – во-первых, это выглядело бы устранением помехи с пути любовников, а во-вторых, будущему ребенку, во избежание осложнений, связанных с кривотолками о нежной дружбе королевы с Давидом Риццо, необходимо было официальное признание законного отца.
Босуэлл вознесся на недосягаемую высоту и, конечно, стал костью поперек горла завистливым баронам и лордам. Вся Шотландия ненавидела его за цинизм, беспринципность и жестокость.
Родился наследник; король, приехавший в Холируд на крестины, был весьма прохладно встречен Марри и Аргайлом; Босуэлл старался вовсе не замечать его. Выздоравливающая королева при каждом удобном случае демонстрировала свое презрение к мужу и намеренно ласково обращалась в его присутствии с фаворитом. Униженный пуще прежнего, Дарнли снова удалился в Глазго.
В конце июля внезапно разразился грандиозный скандал: забыв об осторожности, королева уединилась с Босуэллом в Аллоэ. Прослышав об этом, Дарнли примчался снова, тщетно пытаясь отстоять свои права короля и супруга, но был без всяких объяснений выгнан вон. Тут он впервые почувствовал, что его жизнь подвергается опасности, и понял, что лучше бы ему совсем покинуть Шотландию, однако, на свою беду, он не внял голосу разума. Глупая мальчишеская самонадеянность заставила его вернуться к соколам и гончим и сделать вид, будто он ждет своего часа.
При дворе Дарнли теперь почти не появлялся. Даже когда в октябре Мария заболела и лежала при смерти в Джедберге, он показался на один день и снова исчез, хотя положение королевы оставалось опасным. Правда, на сей раз ее хворь не вызвала бы сочувствия, окажись на его месте любой другой: Мария занемогла после того, как проскакала на коне тридцать миль туда и обратно в один день, помчавшись в замок Эрмитаж в безумном страхе за своего Босуэлла, получившего три тяжелые раны в пограничной стычке с контрабандистами. В Джедберге Дарнли повстречал и самого раненого Босуэлла, в свою очередь поспешившего проведать Марию после известия о ее болезни. Босуэлл держался более чем надменно, и хотя пренебрежение к королю выказывали все, кому не лень, презрение со стороны любовника Марии глубоко уязвило Дарнли.
Отношения супругов достигли критической точки. Все вокруг понимали, что долго так продолжаться не может.
В конце ноября Мария набиралась сил в Крэйгмилларе. Сидя перед пламенем жарко растопленного камина, исхудавшая королева пыталась согреться и унять озноб. Из горностаевой оторочки ее темно-пурпурной накидки выглядывало одно только осунувшееся, прозрачное личико. Под печальными синими глазами залегли тени, отчего они казались еще больше и печальнее. Держась рукой за спинку кресла, подле нее стоял чернобородый Босуэлл. Его грубое лицо с ястребиным носом нельзя было назвать красивым, но женщин оно притягивало неодолимо.
– Лучше бы я умерла! – вздохнув, сказала королева.
Граф поморщился, отбросил упавшие на лоб кудри и тоже вздохнул.
– Никогда не стал бы желать собственной смерти только потому, что кто-то стоит на пути к заветной цели, – вполголоса отозвался он. В другом конце комнаты над столом склонились восстановленный в должности секретаря Мэйтленд Лесингтонский и граф Аргайл.
Мария резко вскинула голову и пристально посмотрела на Босуэлла.
– Что вы такое нашептываете? – спросила она, и когда тот открыл рот, собираясь ответить, нетерпеливо подняла руку. – Нет-нет, я не поддамся дьявольскому искушению. Нужно действовать другим способом.
– Есть и другой, – невозмутимо сказал Босуэлл. Он расправил широкие плечи, обошел кресло и встал перед королевой спиной к огню. Он больше не понижал голос. – Мы все уже обсудили.
– Что именно, и кто обсудил? – нервно спросила она.
– Не волнуйтесь, мы думали всего лишь о том, как разорвать связывающие вас супружеские узы. Наш добродетельный Марри имел честь лично начать об этом беседу с Аргайлом и Лесингтоном. Он полагает, что это будет благом для вас и для Шотландии. Впрочем, пусть они сами расскажут. – Босуэлл усмехнулся и окликнул лордов, велев им подойти к королеве.
Аргайл и Лесингтон поспешили на зов. Босуэлл обратился к худощавому Лесингтону, одетому в странное платье с меховой оторочкой ниже колен.
– Ее величество интересует, как развязать гордиев узел ее замужества.
Лесингтон пошевелил бровями, провел языком по губам и потер костлявые руки.
– Развязать… – удивленно повторил он. – Хм, развязать! – Глаза на лисьей физиономии хитро блеснули. – Такой вопрос предполагает ответ: не лучше ли по примеру Александра этот узел разрубить? Так было бы вернее… И навсегда.
– Нет, нет! – воскликнула королева. – Я не желаю крови.
– Однако сам Дарнли не миндальничал, когда дело касалось другого, – напомнил Босуэлл.
– Это на его совести. Я же не могу взять на себя такой груз, – был ее ответ.