Чукча был, видимо, щеголем. Об этом говорили и отличная ровдуга его одежды и подзор кухлянки, искусно набранный из меха росомахи, и стрижка его обнаженной головы. Бритую голову чукчи окружали две узкие каемки волос вместо обычной одной. Высокие сары из кожи нерпы – на ногах, шапка из оленьего выпоротка – за плечами. Костяной нож, болтавшийся на поясе, и расшитый кисет с огнивом, трутом и кремнем, висевший на шее, завершали наряд чукчи. Самым же примечательным в облике молодого человека было выражение его лица: самодовольное, добродушно-веселое, в то же время снисходительное и дерзкое. Если прибавить, что перед водоносами был крепыш, силач, пышущий здоровьем, то легко предположить, что они увидели первого парня на стойбище.
– Мельги-таньги? Э? – снисходительно обратился он к Степану Сидорову.
Кочевому мастеру не понравился тон вопроса, и, выпрямившись, он сухо ответил:
– Ну, здравствуй, коли пришел.
"Видно, и досюда о нас, русских, слух дошел", – подумал Сидоров, отлично знавший, кого чукчи называли мельги-таньгами.
– Сказывайте, – продолжал чукча.
– Нечего, – ответил за Сидорова подошедший Сухан Прокопьев, хитро оглядывая собеседников.
– Что слышали?
– Ничего не слышали, – тотчас ответил Прокопьев, знакомый с манерой чукчей завязывать беседы.
– Что видели?
– Ничего не видели.
После такого обмена уставными фразами чукчи обычно приступали к деловой беседе.
– Мури-Юкко, – важно произнес чукча, выпятив грудь и указывая на себя. – Есть ли кто-либо средь мельги-таньги, кто мог бы меня осилить?
– Да мне тебя на раз, – ответил Сидоров, смерив чукчу и плюнув на ладонь.
Юкко улыбнулся и, заметив саблю, висевшую на поясе Вахова, издал радостное восклицание:
– Кха-кха!
Схватив саблю, Юкко бесцеремонно вытянул клинок из ножен.
– Ну, пошто схватил? – обиделся было Вахов, но, заметив подмигивание Прокопьева, покладисто прибавил:
– А не то гляди. Ладно уж…
Постепенно около мореходцев собралось человек тридцать чукчей. Меж ними были женщины, одетые в меховые штаны. Из-за спин матерей выбежали ребятишки, живые, круглолицые, большеротые, в меховых одеждах похожие на медвежат.
Евтюшка Материк, с удивлением смотревший на татуированных чукчанок, не мог удержаться от восклицания.
– Глянь-ко, Ивашко, писаные рожи! Гы!
– В штанах бабы-то! – не менее удивился и Вахов.
Мореходцы дружелюбно объяснялись с чукчами, кто как мог. Состоялись кое-какие мены. Материк променял железный нож на костяной топор.
Афанасий Андреев поспешно выслал на берег Бессона Астафьева, и тот разложил перед чукчами свои товары: гвозди, сковороды, котелки, ножи, бусы. Чукчанки побежали в стойбище за "рыбьим зубом". Торговля налаживалась.
Щеголь-чукча Юкко, посмеиваясь, похаживал от одного мореходца к другому и развязно ощупывал их одежду и оружие. Подойдя к карбасу вслед за водоносами, Юкко увидел в нем пищаль Сидорова. Для Юкко воскликнуть "aп! aп!" и схватить пищаль было недолгим делом. Сидоров тотчас же сердито вырвал оружие из его рук, памятуя строгий приказ Дежнева не давать пищалей в руки иноземцев.
На лице самоуверенного чукчи попеременно выразились удивление, обида, гнев, упорство и дерзость. Он ухватился за пищаль и начал тянуть ее к себе. Однако кочевой мастер, человек строгий и скорый на руку, долго не думая, треснул дерзкого по уху.
Двое силачей схватились. Юкко был крепок, но и Сидоров был силен, а кулачный бой сызмальства был его любимой забавой. На помощь Юкко бежали другие чукчи. Замелькало оружие.
Заметив драку, Дежнев тотчас же крикнул:
– Подать знак: на кочи!
Котельный бой разнесся по берегу. Водоносы и торговые люди отошли на кочи. Чукчи исчезли за скалами.
Нужно было бы очень пристально всматриваться в хаос каменных глыб, чтобы увидеть две согнутые фигуры, прятавшиеся между скалами. То ползком, то короткими перебежками, они незаметно продвигались все ближе к кочам.
Внезапно оглянувшись, Иван Зырянин заметил движение меж камнями. Всматриваясь, он увидел длинный лук, поднимавшийся из-за камня.
Зырянин бросился на колено. Положив тяжелый ствол пищали на борт, он прицелился в руку лучника. Коч качался, и цель убегала. Рука, поднимавшая лук, остановилась. Вторая рука, невидимая за камнем, натягивала тетиву.
Попов стоял на коче спиной к берегу. Выстрел пищали грянул, заставив его вздрогнуть. Никто не слыхал свиста стрелы, заглушенного грохотом эха. Пораженный в спину, Попов рухнул словно срубленная береза. Оперенная стрела, дрожа, торчала в его спине.
Прогремели пищали Захарова и Сидорова. Тучи птиц взлетели в воздух. Чукчи бежали к ущелью, перепрыгивая через камни и прячась за скалами.
Фомка не стал стрелять с качавшегося коча. С пищалью в руке он спрыгнул в карбас, из которого еще не успели подняться Материк с Прокопьевым. Сидорка бросился за ними.
– Греби! – крикнул Фомка, схватив правило.
До берега – всего несколько сажен. Едва карбас врезался в гальку, Фомка с Сидоркой выпрыгнули из него, разбрызгивая воду.
Вытащив карбас на угор, Материк с Прокопьевым повернулись, чтобы следовать за ними, а их уж и след простыл.
Дмитрий Вятчанин бросился к Попову и попытался вытащить стрелу из его тела. Попов содрогнулся, ивовое древко стрелы оказалось в руке у Вятчанина, зазубренный же костяной наконечник остался в ране. Вятчанин растерянно оглянулся.
Тогда Кивиль оттолкнула Вятчанина и, выхватив кинжал, разрезала ремни куяка и кафтан раненого. Вставив конец кинжала в рану у зубцов наконечника стрелы, она выдернула наконечник из раны быстрым движением и прильнула губами к ране, высасывая кровь.
Старый Удима опустился на колени рядом с ней.
– Хорошо, – сказал он покрученикам. – Девочка знает дело. Не бойся рвать раны. Больше крови – скорей заживет. Сосать хорошо. Бывает яд. Кивиль знает, – так делают якуты-воины.
Попов пришел в себя. Его рана, хоть и болезненная, не была опасной. Пройдя меж ремнями куяка, защищавшего лишь грудь, стрела впилась в левую лопатку. Кость помешала ей поразить сердце.
Скоро перевязанный Попов лежал в казенке, бледный от потери крови. Кивиль сидела на полу, спрятав лицо в одежде раненого.
Тем временем Фомка с Сидоркой перебегали от камня к камню. Чукчи останавливались и стреляли из луков.
Фомка же с Сидоркой, мимо которых то и дело свистели стрелы, берегли заряды.
– Вот я тебе покажусь, непутевый, стреляй! – бормотал себе под нос Фомка, высовываясь из-за камня.
Что-то мелькнуло впереди. Фомка прыжком перескочил к новому укрытию.
– У, р-рыбий глаз! Чуть ухо не оторвал, – воскликнул Сидорка, едва увернувшись от стрелы.
Еще в дозоре при совете Дежнева с Поповым Фомка далеко проследил тропу ущелья. Он знал, что за поворотом – водопад, а тропа круто поднимается вверх, обходя его справа.
Чукчи скрылись за скалой у водопада. Фомке с Сидоркой предстояло пробежать до этой скалы сажен пятьдесят.
– Ну, Сидорка, мил человек, помогай бог, а бежать надо что есть духу. Промедлим – убивцы взбегут по тропе, доспешат до укрытия, а там – поминай как звали.
– А коль они не бегут, а за углом сторожат? – беспокойно оглянулся Сидорка.
– Я и говорю: помогай бог, – ответил Фомка.
Он оглядел курившийся фитиль пищали, поправил порох на полке и бросился вперед. Сидорка, перепрыгивая через камни, следовал за ним. Бежать приходилось по подъему. Хаос камней заставлял друзей метаться из стороны в сторону. Сердце Фомки стучало. Он задыхался.
Пошатываясь, он оперся о скалу, скрывавшую водопад. Сидорка был рядом с ним. Еще раз осмотрев пищали, они выбежали из-за скалы.
Слева шумел и пенился водопад. Ни Фомка, ни Сидорка не взглянули на него. Справа по красноватой базальтовой стене вилась узкая крутая тропинка. На ней никого не было.
– Убегли! – разочарованно проговорил Фомка, останавливаясь.
– Прыткие черти, громом их разрази!
Гулкий звук оборвавшегося камня донесся из глубины ущелья. Сидорка побежал вверх по тропе. Фомка, не успевший отдышаться, остался внизу.
У поворота тропы Сидорка выглянул из-за камня. Едва ли не все ущелье открылось перед ним до самой верхней террасы. В глубине ущелья он увидел чукотских воинов, спускавшихся прыжками. В их руках были копья и высокие прямоугольные щиты, облицованные костяными пластинками. Сидорка разглядел и их костяные панцири.
– Чукчи идут! – сообщил Сидорка.
– Много ли?
– Много.
– Беги вниз! Поспешим к приказному.
Друзья побежали к кочам. Встретившиеся Материк и Прокопьев последовали за ними. Едва четверо охотников поднялись на коч, как копья чукотских воинов уже замелькали около ущелья. "Что делать? – думал Дежнев. – Пресной воды взять не успели. Остаться – биться с чукчами".
Дежнев оглянулся.
Ватаги обоих кочей ждали его команды. В море чернел высокий остров. Дежнев круто обернулся в сторону "Медведя".
– Эй! Вятчанин! – крикнул он. – Как твой хозяин?
– Ничего, отходит, – ответил Вятчанин.
– Лука! Будешь старшим. Катай якоря! Плыть к острову!
Ватаги засуетились. Заскрипели вороты. Захлопали поднимаемые паруса. Подбежавшим к берегу чукчам не с кем было сражаться. Кочи ушли.
– Еще подумают – мы испугались, – недовольно проговорил Иван Зырянин, занося весло.
– Лишь бы ты сам, мил человек, знал, что не боишься, – ответил Фомка.
– Здоровую трепку мы б им задали, – с сожалением вздохнул Степан Сидоров.
– Пустое мелете, – сурово произнес Дежнев.
Однако скоро он снова взглянул на Зырянина с Сидоровым и, несколько смягчившись, сказал:
– А ну, подумаем, робята, хоть малость. Впервые мы сюда пришли. Худое сделаем – вражду посеем. А где черт не сеял, там он и не пожнет! Кто знает, сколько раз нам идти этим путем!
– Да мы так, по глупости болтали, дядя Семен, – виновато ответил Зырянин. – Обидно показалось, что чукчи в драку лезут, а мы уходим…
– Так-то вот, милый. К добру, брат, всегда гребись, а от худа шестом суйся.
Дежнев поднялся на мостик.
Начальник стражи Михайла Захаров подошел к творилу поварни и отпер замок. Отбросив творило, он крикнул:
– Эй! Выходи двое на проминку!
После короткой перебранки двое анкудиновцев торопливо вылезли из поварни.
– Ходить будете здесь, на носу, до мачты, – сказал Захаров. – Вам следить за ними неоплошно, – прибавил он, обращаясь к стоявшим на страже Евтюшке Материку и Бессону Астафьеву.
Один из анкудиновцев, лохматый мужик с медно-красной морщинистой шеей, зевнул и, поворотясь к стражникам спиной, стал осматриваться. Второй пленник, Калинко Куропот, человек лет за сорок, подошел к Евтюшке Материку и слегка дернул его за полу кафтана, приглашая в сторону.
– Испить бы, – произнес он, подмигивая Евтюшке, – горько в глотке-то после морской водицы. Наглотался…
Евтюшка вопросительно взглянул на Михайлу Захарова.
– Дай воду, – нарочито сурово ответил Захаров. От него не укрылось подмигивание Куропота.
Евтюшка подтолкнул Куропота за парус, где стояла бочка с пресной водой, и подал ему ковш. Куропот едва слышно прошептал:
– Евтюшка, это ж я тебе и Ивашке весло, а потом и ведро в море скинул. Слышь, это я их скинул!
"Ты?" – чуть было не вскрикнул Евтюшка, но Куропот закрыл ему рот.
– Тише, дурень! – прошептал он ему в самое ухо. – Наши услышат – убьют меня. А я с вами…
Услышав шаги сотоварища, Куропот отпрянул от Материка и торопливо принялся пить.
…Дежнев беспокойно вглядывался в идущего сзади "Медведя".
"Федя-то мой по здорову ли? – думал он. – Что, бишь, ответил мне Вятчанин? Отходит-де… Как это – "отходит"? Лучше ему? Или он хотел сказать – умирает, мол? Отчего это я понял тогда, что лучше ему? А вдруг умирает? Может быть, умер уже…"
Лоб Дежнева покрылся холодным потом.
– Бессонко! – почти крикнул он Астафьеву. – Бессон, что Вятчанин давеча ответил мне про Федю? Тоже не знаешь? Эй! Сидорка! Роняй парус!
– Что случилось? – беспокойно спросил Афанасий Андреев, подходя к Дежневу.
– Обождем "Медведя". Про Федю узнаю. Жив ли он, сердешный! Сердце болит… – ответил Дежнев.
Впервые Андреев услышал, что голос его дрогнул.
3. Киты
– Говоришь, лучше ему? – нетерпеливо крикнул Дежнев Луке Олимпиеву, когда "Медведь" приблизился к "Рыбьему зубу".
– Лучше! Коли не было яду, здрав будет!
– Ты меня утешил. Уте-шил, го-во-рю! Не отставай! – прокричал Дежнев и, обернувшись к Афанасию Андрееву, облегченно вздохнул. – Хоть немного отлегло от сердца.
– Бедный Федя! – покачал головой Андреев. – Снова ему не повезло.
– Дядя Семен! – вдруг вскричал Иван Нестеров. – Глянь-ка, что там за чудо!
– Чудо?
– Вон! Вода из моря вверх бьет. Батюшки! Зверь всплывает!
– Кит, – спокойно ответил Дежнев.
– Кит?!
– А ты, ростовский лапшеед, небось думал: вот чудо-корыто плывет да в небо плюет, – сострил Сидорка, безжалостно глядя на свою оробевшую жертву.
Когда смех затих, Сидорка продолжал с невинной миной:
– Где же ему, Ивашке, было кита видеть? В их ростовском государстве моря-то нету. Было у них одно озеро, да и то, сказывают, сгорело. Ростовцы, вишь ты, его соломой подожгли!
Смех поднялся пуще прежнего. Нестеров добродушно-растерянно улыбался.
Солнечные лучи прорвали гряду облаков и брызнули по морю. Волны, только что казавшиеся свинцовыми, позеленели и заиграли веселыми отсветами. Тут мореходцы увидели, как в полусотне саженей всплыла черная чудовищно огромная глыба. То был полярный кит, называемый гренландским.
Усатый полярный кит не хищник. У этого гиганта, вес которого в двадцать пять раз больше веса слона, нет зубов. Однако большая часть мореходцев не была уверена в миролюбивости сказочной "рыбы-кит" и посматривала на нее с некоторым опасением.
Зеленые волны, выплясывая вокруг кита, то показывали мореходцам, то вновь скрывали черную нижнюю губу чудовища, выдававшуюся под верхней. Пасть кита, длиною до трети его тела, была закрыта.
Вдруг два высоких фонтана с шумом вырвались из носовых отверстий кита. Сверкавшие на солнце струи увенчивались радужными шапками мелких брызг. Фонтаны красовались недолго. Не успел Сидорка произнести "чтоб тебя громом разразило", что на этот раз выражало восхищение, как чудесные фонтаны сгинули.
– Нету! – изумился Нестеров, протирая глаза.
– Принять вправо! – крикнул Дежнев, дабы избежать столкновения с китом.
Чудесные фонтаны снова взлетели ввысь и снова пропали. Кит дышал. Казалось, он не замечал ни кочей, ни мореходцев.
Выпустив восьмую пару фонтанов, кит шумно втянул воздух, и его голова погрузилась. Черная спина с удивительной быстротой колесом мелькнула над водой. Гигантский двухлопастный хвост взметнулся из волн и тотчас же скрылся. Кит нырнул.
– Ну как, лапшеед, то-то ты, чай, страху набрался? – пытался продолжать шутки Сидорка.
– Посмотрел бы я, Сидорка, на твою храбрость, коль бы этому дяде вздумалось вынырнуть под "Рыбьим зубом", – прищурив глаз, проговорил кочевой мастер Сидоров. – Он бы наш коч, как лягушку, из воды вышиб.
– Сила, – задумчиво проговорил Дежнев. – Кажись, такому чудовищу и бояться некого… А вон чукчи из его костей хаты делают.
– Да тут целое стадо! – закричал Иван Зырянин. – Мишка! Глянь-ко! Справа вода вверх хлещет, слева – тоже! Нас, видно, не боятся.
Мореходцы на обоих кочах толпились у бортов, наблюдая за черными головами китов и их фонтанами.
Вдруг ближайший к кочу кит, крупнейшее морское чудовище, в пасть которого могла бы войти лодка с гребцами и мачтой, гигант, казавшийся неодолимым, издал жалкий свистящий звук и бросился наутек.
Все стадо всполошилось. Вспенивая хвостами волны, киты помчались к острову.
– Чего же они испугались? – недоумевающе спросил Афанасий Андреев.
– Неужто есть такой зверь, чтобы кит его испугался? – изумленно спросил Меркурьев.
– Вон он! – крикнул Сидоров, указывая на что-то пальцем.
– Где? Что? – посыпались вопросы.
Сначала мореходцы ничего не могли разглядеть. Однако скоро они увидели, на что показывал кочевой мастер.
С юга, вслед за убегавшими китами, рассекая волны, стремительно неслось несколько узких черных треугольников, высотою с полусажень. Их основания скрывались в воде. Они казались косыми парусами. Неведомая, видимо мощная, сила несла их со скоростью полета ястреба.
Мореходцы переглянулись.
– Что это?
– Косатки, – объяснил Сидоров.
Он знал этих страшных хищников всех морей. Случалось, они разбойничали и в Белом море.
– Косатки?
– Морские убивцы. Зубы – во! Сорок восемь зубочков. Острые, словно серпы. Ты не смотри, что косатка меньше кита. Сейчас увидишь, как косатки начнут его трепать.
– Да где ж они, эти разбойники?
– Вон, видишь, над водой бегут черные клинья? То их спинные плавники. Не дай бог кому-нибудь упасть сейчас за борт.
Стая хищников налетела на заднего тихоходного великана. Море словно бы закипело. Средь поднятых волн мелькали мощные хвосты, черные головы, изогнутые спины, оскаленные пасти. На десятки сажен волны окрасились кровью.
Борьба была слишком неравной. Беззубый кит мог отбиваться лишь хвостом. Косатки вырывали из его тела куски мяса и пожирали их. Одна из косаток вцепилась в нижнюю челюсть кита. Другие тем временем вырвали из пасти кита язык. Язык кита, весящий до ста восьмидесяти пудов, видимо лакомый кусочек, был вмиг растерзан.
– Конец, – проговорил Дежнев.
– Ух ты, страсти какие! – бормотал Ефим Меркурьев, обтирая пот.
– Чисто волки, эти косатки, громом их разрази!
– Экого великана загрызли! – сокрушенно покачал головою Фомка.
– Дядя Семен, дозволь пальнуть в разбойников из пищали, – детски улыбаясь, попросил Иван Зырянин.
– Недосуг… Михайла! Восьмерых анкудиновцев – на весла. Чтоб засветло быть на острове!
Скоро терзавшие тушу кита косатки остались далеко позади. Приближался остров – неприступная каменная крепость, созданная природой. Впереди ревели и пенились буруны.
Дежнев осматривался, выискивая проход меж бурунами.
– Кит спереди! – воскликнул Михайла Захаров.
– Лежит, словно дохлый. Не дышит.
– Должно быть, с перепугу. Затаился.
Кит действительно не дышал и не шевелился, боясь выдать себя косаткам. Он напряженно слушал наводящие ужас звуки, передававшиеся через воду: свистящие – дыхание косаток, глухие – удары их хвостов. Испуганный кит не замечал новых врагов, внезапно и неслышно для него появившихся из-за скал острова.
Сначала мореходцы заметили одну маленькую, одноместную лодочку. Она ловко прошмыгнула меж бурунами. За ней появилась вторая, третья. И вот уж до десятка маленьких лодочек заплясали на волнах, подгоняемые взмахами однолопастных весел. То были каяки эскимосов, народа, до той поры не встречавшегося с русскими.