- И лег вот здесь у притолоки, - в тон ей с издевкой сказал эксперт, заворачивая в целлофановый мешочек только что собранное вещественное доказательство.
- Убежал, говоришь, без головы? - стиснув зубы, проговорил оперработник. - Вы не петуха, а нашего работника вот здесь, как решето, ножами искололи, и если бы представилась возможность, то, наверное, и без головы оставили, - произнес он. При этих словах у Люськи подкосились ноги, и она села прямо на пол.
- Умер, значит? - вырвалось у нее. - Я же этого не хотела, - проговорила она, еле шевеля языком.
"Значит, лед тронулся - теперь она все расскажет", - подумал я. Люську повезли в отделение.
На другой день мне не пришлось подключиться к операции. Сразу же после завтрака меня вызвали к Мирному.
- Яхонтов, говорят, вы завели большую дружбу с музыкантами, - вместо приветствия сказал подполковник, как только я вошел в кабинет.
- Есть такой грех, - улыбнулся я.
- Ну, раз так, вам и карты в руки. Курсанты за эти дни поработали здорово, теперь им нужно отдохнуть, - как бы советуясь со мной, размышлял он вслух. - Мне говорил старшина, что вы однажды сюда скрипача приводили и его выступление очень понравилось курсантам, и вы, кажется, договорились о выступлении целого симфонического оркестра.
- Было такое, - коротко ответил я. - Только речь шла не насчет симфонического оркестра. Мой товарищ обещал, если мы захотим, организовать концерт симфонической музыки силами студентов консерватории.
- Тем лучше, - ободряюще сказал Мирный. - Они студенты, вы студенты - лучше поймете друг друга. Завтра будет у вас день отдыха, а вечером симфонический концерт.
- Как, товарищ подполковник, завтра? - удивился я. - Их же предупредить надо.
- Вот вы сейчас пойдете и обо всем договоритесь.
- Так точно, товарищ подполковник, - отрапортовал я.
Выходя, я увидел на лице подполковника улыбку.
"Ох и добрый дядька!" - подумал я.
Наша дружба с Борисом началась с того самого памятного вечера, когда мы познакомились на автобусной остановке. С каждой нашей встречей я все больше тянулся к этому интеллигентному юноше.
Борис никогда не кичился и на мои откровенные восхищения отвечал:
- Леша, мои знания что... Я их просто приобрел из книг. Я завидую тебе. Твоему большому жизненному опыту, его никакие книги никогда не заменят.
Почти каждое воскресенье мы проводили вместе, больше за книгами в их домашней библиотеке, под которую была занята полностью одна стена в гостиной. Я не пропускал ни одного скрипичного концерта с участием Бориса.
Борис, в свою очередь, был частым гостем у нас на заводе.
Иногда он целыми часами стоял и смотрел, как ковш экскаватора загребает породу, а когда я останавливал машину, он, подбегая, кричал: "Ты виртуоз, Леша!"
- Брось ты, Борька, - отмахивался я.
- Вот это труд, я понимаю, - говорил он. - Как ковш бросишь, так куб земли есть, еще ковш - еще куб. Не то, что я - пиликаю на скрипке, и результата не видно.
Я понимал, что это шутка. Попробуй кто-нибудь скажи ему, что он бесполезно пиликает на скрипке, так он сразу прочтет тебе не одну лекцию о музыке, перечислит десятки имен великих композиторов и исполнителей, чья музыка и поныне доставляет людям удовольствие, вдохновляет их на труд и на подвиги.
Когда я впервые сказал Борису, что поступаю в школу милиции, он с удивлением посмотрел на меня и протяжно произнес:
- О-о-о! Вы хотите стать юристом! - и тут же сам ответил: - А почему бы нет? Ведь все великие люди были юристами. - Но вдруг выражение его лица изменилось. - Леша, ты это всерьез?
- Да, Боря, всерьез.
- А зачем это тебе нужно?
- А зачем тебе быть скрипачом? - парировал я.
- Музыка позволяет людям понимать прекрасное, возвышенное.
- А я помогу людям не делать друг другу ничего плохого и спокойно слушать твою прекрасную музыку. Как ты считаешь, это нужно? - спросил я Бориса.
- Ты мог бы стать инженером или педагогом, это у тебя не плохо получается. Но то, что ты сейчас сказал, это очень необходимо людям. Очень необходимо, - повторил он.
Прошло время... Я поступил в школу милиции, и Борис стал частым гостем у нас.
- Ты знаешь, Леша, - сказал он как-то. - Теперь я на милиционеров смотрю совсем по-иному. Ведь я своего лучшего друга только и вижу в этой форме. Мне иногда хочется крикнуть встречному милиционеру: "Как дела, Леша?"
- Вы делаете успехи, Борис Евгеньевич, - отшутился я. - Может быть, и вы наденете милицейскую форму? - И мы дружно рассмеялись.
С каждым приходом Бориса в школу, вокруг нас все чаще и чаще стали собираться ребята. Мы шутили, спорили, а иногда Борис рассказывал нам интересные истории из музыкальной жизни.
Однажды Борис пришел к нам с двумя товарищами. Они втроем: виолончель, рояль, скрипка - дали в клубе концерт, который всем понравился. И чтобы как-то отблагодарить ребят за доставленное удовольствие, я попросил у начальника разрешения показать Борису и его товарищам наш школьный музей криминалистики.
Глава одиннадцатая
Музей криминалистики, куда я привел своих друзей, был своеобразной летописью нелегкой милицейской службы. Каждый экспонат музея свидетельствовал о давно прошедших событиях, рассказывал о героизме работников милиции.
Сабли с золотыми эфесами, обрезы разных калибров, ятаганы, трехлинейки, плетки с набалдашниками - все это было когда-то вооружением басмачей, с которыми в двадцатые годы приходилось бороться отрядам рабоче-крестьянской милиции.
Поравнявшись со стендом, где были различные кастеты и самодельные финские ножи, Борис сказал:
- А ты не находишь, Леша, что между вот этими кастетами и оружием басмача есть что-то общее?
- Да, пожалуй, ты прав, Борис, - ответил я.
- Сколько ненужных, вредных вещей создает себе человек, - задумчиво произнес высокий, смуглолицый, с редкими зубами юноша по имени Рустам. - Вот здесь лежит финский нож, изготовленный какой-то искусной рукой. А рядом этикетка: "Холодное оружие, изъятое у преступника..." - продолжал он говорить глухо, с печалью, как бы скорбя о тех, кому были нанесены раны этим ножом.
Слушая этого парня, я тоже невольно задумался: "А зачем это делает человек? Ради чего совершается преступление? Человек порою становится жертвой буквально из-за ломаного гроша, которым затем поживится преступник, из-за справедливого слова, сказанного прямо в глаза хулигану. В данном случае все уже позади: нож - под стеклом в музее, преступник отбывает наказание, у человека зажила его рана, но остается рана, нанесенная обществу, морали".
Ребята молча рассматривали экспонаты. Каждый думал о своем...
- Да, это далеко не музей изобразительных искусств, - прервал молчание Борис. - Но между тем, посетить его не мешало бы каждому. Я раньше посещал музеи, наслаждаясь величием творений искусства, созданных человеком. Теперь я попал в музей, где собрано все то, чем разрушает человек. - И он, окинув взглядом зал музея, продолжал: - Человек - созидатель! Человек - разрушитель! Оба они находились во чреве матери, питались грудным молоком, сделали свой первый шаг по земле, взяли в руки по букварю. Но что их затем разделило?! Что заставило одного из них стать преступником?
- Боря, что это ты ударился в рассуждения? - остановил его румяный парнишка, что играл в этот вечер на рояле, - пусть этим занимаются психологи, антропологи и еще, я не знаю кто там... юристы, - и он кивнул в мою сторону.
Глаза у говорившего были такие спокойные и томные, как будто он только что выпил кружку парного молока и собирался лечь отдохнуть. - Наше дело - крути музыку, - заключил он.
- Нет, Юрчик, - обратился Борис к говорившему, - это дело не только психологов и юристов, как ты говоришь. Это дело каждого человека. Я держу смычок в руках, но я играю не только для себя, а для человека; солдат стоит на посту, охраняя не себя, а тебя и меня - всех нас. - Борис говорил, а взгляд его выражал глубокое волнение.
Рустама заинтересовала старая телогрейка, к которой булавочкой был приколот замызганный клочок бумажки. Рустам рассмеялся.
- Что тут тебя развеселило? - спросил его Борис.
- Бывают же чудаки! - сквозь смех говорил Рустам. - Вот эту телогрейку бросил в магазине воришка, когда переодевался во все новое. А в кармане осталась "визитная карточка", - и он показал на приколотый к телогрейке обыкновенный почтовый конверт, на котором был адрес с указанием улицы и фамилии ее владельца.
Мы тоже от души посмеялись над неосмотрительностью преступника, вот уж где, поистине, подтверждался тезис криминалистов: "Мир материален и совершить в нем преступление, не оставив следа, нельзя!"
В этом я уже успел убедиться за свою короткую курсантскую жизнь, хотя не на собственном опыте, а на большом практическом материале милицейской службы.
Органами раскрываются такие преступления, которые на первых порах кажутся безнадежными, "даже нет никакой зацепки", как говорят на профессиональном языке работники уголовного розыска.
В музее внимание всех посетителей всегда привлекал макет глинобитного домика в разрезе. Он манил к себе поразительным сходством с теми глинобитными домиками, которые можно встретить в каждом городе и кишлаке Узбекистана. Мастерски сделан дворик, обнесенный глиняным дувалом: айван, навесы из виноградных лоз, плоская камышовая крыша сверху засыпана землей и помазана глиной. Такие крыши в жарких краях обычно хорошо предохраняют летом от зноя, зимой - от стужи.
Глядя на этот домик, хотелось спросить: "Зачем он здесь? Что общего между музеем, где собраны обрезы, кастеты, замысловатые замки вскрытых сейфов, и этой мазанкой?"
Но макет мазанки попал сюда не случайно. Он был копией домика, стоявшего когда-то на одной из улочек Ташкента.
В этом глинобитном домике было совершено чудовищное преступление - в одну ночь убито четыре человека. Погибла сразу вся семья Ваниных: муж, жена, ребенок, старуха-мать. На разрезе макета показаны комнаты и кровати с кровавыми лужами.
Преступник скрылся, не оставив никакого следа, разве что семь гильз от пистолета ТТ, которые он разрядил, совершив свое бесчеловечное преступление. Поиски преступника усугубились тем, что в течение трех дней никто не знал о трагедии семьи Ваниных. Пришедшая к ним за солью соседка, не достучавшись, позвала людей, и те, взломав дверь, обнаружили мертвой всю семью. Приехавшим по вызову оперработникам никто не смог ничего рассказать. Семья как семья. Сам Петр Ванин - майор пограничной службы, за неделю до гибели приехал в отпуск с пограничной заставы. Жена с матерью и ребенком жили здесь. Жили мирно, ни с кем не ссорились, посторонних людей у них никто не видел.
... Никаких следов борьбы, четыре трупа и семь гильз - вот и все, что записано в протоколе осмотра места происшествия. Такое доселе невиданное преступление заставило ужаснуться даже видавших виды работников уголовного розыска.
Розыскная собака за давностью времени не взяла след. Оставалось лишь одно: все те же семь пустых, закопченных пороховыми газами гильз от пистолета ТТ. Начались поиски. Длительное время они были безуспешными. Казалось, что тайна совершенно канула в Лету и разрешить ее уже невозможно никакими путями.
Какие только не строились на этот счет версии. Комитет государственной безопасности отрабатывал версию убийства Ванина диверсантами. Милиция - грабителями. Но развязка была неожиданной и поразила всех не менее, чем само преступление.
Я поведал своим спутникам эту историю, такой, какой ее слышал сам от работников милиции.
Я рассказывал, а на меня со стендов с укоризной смотрели лица-маски. Они как бы упрекали меня: "Зачем ты этим молодым людям, почти еще детям, рассказываешь эту грустную историю всей глубины человеческого падения?". И, действительно, зачем я это сделал? Ребята стояли понурые. И молча, не отрываясь, смотрели на макет мазанки.
Ребята выходили из музея задумчивыми, даже несколько подавленными, и мне стало как-то неловко. Приглашая их в музей, я хотел отблагодарить их за доброе дело, доставить удовольствие. Но мир преступности и его экспонаты - это безрадостное зрелище.
Глава двенадцатая
Этот вечер для нас был необычным. Во дворе у подъезда горели лампы дневного света, отнимая у темноты серые стены нашего здания. В этот момент оно казалось величавым дворцом, глядящим на мир десятками бездонных, залитых ярким электрическим светом окон. В парадном убранстве актовый зал. В коридоре царит оживление. У всех улыбки. На мундирах, переливаясь, горят начищенные до блеска пуговицы. То тут, то там мимо синих мундиров стайками проплывают девчата, внося какое-то особое оживление в строгую курсантскую жизнь.
Борис сдержал свое слово, пришел на наш вечер с группой студентов консерватории. Я их встретил около проходной. Здесь были виолончель и контрабас, альт и десятка полтора скрипок - в общем, целый симфонический оркестр, то, о чем просил Мирный. Увидев нас, он как-то недоверчиво посмотрел на моих спутников, притихших в необычной обстановке. Но вся эта неловкость исчезла сразу же, когда в зале полилась, как тонкая серебристая струйка воды, музыка. Мгновенье, другое - и эта струйка, уже нарастая, превратилась в горный поток, весь в белых водяных брызгах, бьющийся и ревущий среди скал. Но вот последний раз взмахнул волшебной палочкой дирижер - и нет уже водопада. Грянул гром аплодисментов.
Я сидел, и все во мне пело, ничего в этот момент для меня не существовало, была только музыка и ее прекрасный мир. "Как хорошо жить на свете, - думал я, - как хорошо, что есть музыка, этот изумительный эликсир жизни, созданный чувствами и умом человека".
В зале полумрак. Тишина. Со сцены снова льется музыка. Одно произведение сменяет другое.
- Чайковский. Пятая симфония, - раздается громкий голос ведущего. Затем на сцену выходит Борис, - затянутый во фрак, он кажется еще стройнее, - и мягким приятным голосом поясняет, как рождалось это произведение, говорит о чудесной музыке Чайковского.
Слушая музыку, я посмотрел в зал. Ребята сидели как завороженные: сосредоточенный Вадим, удивленный Степан, мягкий и спокойный Толик. Они так же, как и я, не все понимают в музыке, но слушают ее с большим наслаждением.
Но вот я увидел скучающее лицо и перекошенный от зевоты рот. Это Захар. Перехватив мой взгляд, он сказал:
- Тоже мне, нашли, чем время занимать. Это твоя идея, Яхонт? Лучше бы кино показали, а то скрипят на разные лады, культуру наводят. Мозги плавятся. - Захар еще хотел что-то добавить, но его шепот потонул в громе оваций.
А на сцене уже стояла девушка, высокая, стройная, с низко опущенной головой. Лица ее не видно, его закрывали прямые, ниспадающие на грудь, волосы. Она стояла и молчала. Молчал и погруженный в полумрак зал. Замерли вскинутые смычки, готовые начать свою нескончаемую песню. Повисла в воздухе дирижерская палочка. Так продолжалось, кажется, минуты две, пока в зале откуда-то издалека еле уловимо послышалась нежная музыка. Она как бы вдохнула жизнь в эту, застывшую на мгновенье, фигуру девушки. Плечи ее постепенно распрямились, руки откинулись назад. Высоко вскинув голову, девушка смотрела куда-то вдаль, словно готовая взлететь и слиться воедино с мелодией музыки. Но вот она бросила взгляд в зал, и словно неожиданно увидев нас, протянув руки вперед, запела. Голос ее был звонкий и чистый. Она пела, высоко запрокинув голову. Музыка волшебствовала. Мне в какое-то мгновенье захотелось встать и взять певунью за руку, пойти за ее песней.
Концерт окончен. И вот уже на месте девушки, которую звали Лидия Кришану, стоял Мирный и благодарил от нашего имени ребят из консерватории. Затем начались танцы под обыкновенную радиолу. Сиротливо в углу стояли скрипки, а музыканты вместе с нами кружились по залу. Я вальсировал с Борисом, в надежде разбить танцующую пару девчат, а рядом мимо меня, словно дразня, уже не первый раз проплывала в танце Лидия Кришану. Она танцевала с Мирным. Ее черные, озорные глаза бросали меня в какую-то непонятную дрожь, от которой я не мог избавиться на протяжении всего вечера.
- Ох, вот дает! - невольно вырвалось у меня при виде Мирного, который лихо, с улыбкой на лице, кружил свою партнершу.
- О чем это ты, Леша? - удивленно спросил Борис и, перехватив мой взгляд, многозначительно протянул:
- А-а-а, вон вы куда смотрите, товарищ Шерлок Холмс! Вы опоздали, - продолжал он подшучивать, - ваш командир оказался проворней.
Я что-то невнятно буркнул в ответ и, кажется, покраснел, чем вызвал у Бориса улыбку.
- Не надо, Леша, оправданий! Все мы видим, - и чем больше Борис шутил, тем меньше следил я за танцем и музыкой и, кажется, пару раз безжалостно наступал своими тяжелыми солдатскими сапогами Борису на ногу.
- Леша, мы так не договаривались. Ты меня оставишь без ног, - не то в шутку, не то всерьез взмолился Борис.
Собственно говоря, мне теперь было все равно: танцевать или стоять на месте, меня уже не волновало, что нашу пару девушек разбили другие курсанты. А так даже лучше. Ты стоишь, а зал кружится, и все как на ладони: и улыбки девушек, и неуклюжие движения наших ребят, а самое главное, я мог беспрепятственно наблюдать за Мирным и Лидой. Она, подхватив одной рукой шлейф своего длинного театрального, цвета морской волны, платья и слегка откинувшись назад, веселая и беззаботная, вихрем проносилась по залу, увлекая за собой Мирного. Круг-другой, и вот они, как вкопанные, встали перед нами. Она разрумянилась, глаза искрились, а Мирный, слегка побледнев и тяжело дыша, но тоже улыбаясь, произнес:
- Что, молодые, на стариках хотите отыграться? А ну, покажите свою удаль. - И, не успев опомниться, я уже кружился в паре с Лидой.
- Ах, вот вы какой, Леша! - произнесла она. И меня удивил ее голос. На сцене он был звонкий, чистый, как колокольчик, а здесь я услышал мягкий, бархатистый и слегка приглушенный.
- Мне о вас много рассказывал Борис. - Она долго и внимательно рассматривала меня своими большими черными глазами.
Нужно было что-то говорить, а я молчал. Проклятая дрожь не давала мне взять себя в руки. И я, кажется, наступил Лиде на ногу. Нет, я танцевать больше уже не мог и, как бы поняв меня, музыка умолкла.
Глава тринадцатая
Всю неделю, дожидаясь субботы, я жил под впечатлением прошедшего вечера. Я сидел на лекциях, а в моей голове звучала музыка, слышался голос Лиды: "Леша, приходите к нам в субботу на вечер в консерваторию. Я буду вас ждать!"
"Приходите, я буду вас ждать!" - все повторял и повторял я.
"Я буду вас ждать", - слышалось мне в словах майора, читавшего лекцию по спецдисциплине.
"Я буду вас ждать", - записал я в конспекте.
- Леха, ты что это за чепуху в конспекте пишешь? - удивился Степан. - Смотри, "пару" схватишь, майор этих шуток не любит.
Опомнившись, я тут же старательно зачеркнул в конспекте ненужную запись. И все же в эту субботу нам не суждено было встретиться.
После лекции дневальный передал мне записку от Бориса. Он сообщил, что знает о приглашении, но вечера не будет: они уезжают на шефский концерт в пограничную зону и вернутся лишь где-то в понедельник.