Вот как раз кафтан ему и требовался, потому что бегать по Питеру в одной рубахе и камзоле даже для выпивохи было непристойно. Ероха, неуклюже барахтаясь, облачился в кафтан, запахнулся и понял – сейчас угреется и заснет, и это – единственное, что в его жизни хорошо. А завтра – будет день, будет и пища. Не привыкать ложиться на пустой желудок.
К тому времени как Ероха проснулся, в столице уже началась уличная жизнь. Выбравшись из-под лодки и надвинув на щетинистый череп шапку, он пошел куда глаза глядят.
Одежка, обнаруженная под лодкой, была причудливая – бурого какого-то цвета с голубыми полосами. Полосы, конечно, в моде, но это даже для самого смелого щеголя было избыточно, более всего удивили Ероху большие белые пуговицы – надо полагать, костяные. Он решил, что лучше бы эту находку снести в трактир к Аксинье Мироновне, а она уж сообразит, что с такими полосами делать, заодно и нальет. Раз не вышло вернуться во флот – значит, пить можно и нужно…
Предчувствуя и выпивку, и даже закуску, Ероха помыкался в закоулках, забрел на кладбище и вышел к Александроневской лавре. Далее путь лежал к Невскому, до Казанского собора, а оттуда на Большую Мещанскую. А что люди таращатся на странное одеяние – так и черт с ними.
Ероха преспокойно дошел до Литейного, когда его ангел-хранитель, видимо, сказал: на сегодня хватит.
– Постой-ка, молодец! – крикнул ему господин, похожий на средней руки русского купца. – Куда торопишься?
Ероха остановился, купец подошел, да не один – с ним были двое детин, сытых и наглых, которым как раз за наглость и прилипчивость жалованье платят. Все трое были в длинных темных кафтанах, наглухо застегнуты.
– Никуда не тороплюсь, – отвечал Ероха, – а тебе, сударь мой, что за дело?
– Не про тебя ли вчера в "Ведомостях" пропечатано?
– Нет, обо в газетах не пишут.
– А мне сдается, пишут! Пантюха, Митенька, ну-ка орла под белы рученьки!..
– Пустите, сукины дети! – заорал Ероха. – Что привязались?!
Приказчики, похоже, для того и были выкормлены, чтобы тяжести таскать. Они подхватили Ероху и, как он ни упирался, легко и стремительно затащили его во двор. Купец вошел следом.
– Экая забава, а я-то скучал! – весело сказал он. – Вяжите его, братцы. Десять рублей на дороге не валяются!
– Помогите! – закричал Ероха, и тут же ему заткнули рот скомканным платком величиной чуть ли не со скатерть. Шапка слетела с головы, и Митенька с Пантюхой, удивившись, дали оценку Ерохиной прическе, не стесняясь в выражениях. Шапку, впрочем, подобрали.
Меж тем купец развил бурную деятельность.
– Дашка, эй, Дашка! – кричал он. – Федосью Марковну к окошку позови! Гаврюшка, закладывай гнедого в телегу, на телеге повезем, невелик барин! Федосья Марковна, глянь – он самый, полосатый!
Ероха ничего не понимал.
Не прошло и часа, как он, связанный и спеленутый старой простыней на манер младенца, с закрытым лицом и тряпичным кляпом во рту, с матросской шапкой под головой, ехал куда-то на телеге, и хорошо еще, что "не ногами вперед". Лошадь шла шагом, кучер переговаривался с веселым купцом, который шествовал рядом с телегой, сопровождаемый Митенькой и Пантюхой. Вся эта история сильно его развлекала.
Наконец телега остановилась, голоса пропали. Был обычный уличный шум, и только. Ероха ничего не понимал и мысленно молился – читал "Отче наш" и пытался вспомнить псалмы, но и в годы учения не знал ни одного целиком, а теперь уцелели какие-то отдельные фразы, жалобы на свое горе и призывы на помощь. Ероха даже обещал бросить пить, если эта история благополучно кончится, обещал – и понимал, что врет…
– Эй, горемыка, – окликнул его кучер. – Ты жив там?
Ероха промычал то, что в подобном случае отвечает русский человек, чтобы от него отвязались.
– Только следом за тобой. Ты лежи на спинке, радуйся, – посоветовал догадливый кучер. – Вот спустится твой барин – измочалят тебе спинку-то, неделю на брюхе будешь спать, дуралей.
Эта новость привела Ероху в ужас. И когда его потащили из телеги, стал брыкаться. Снова вознеслась к небесам беззвучная клятва бросить пьянство навеки. Митенька и Пантюха под локти заволокли Ероху вверх по лестнице, поставили на ноги и тогда раскутали ему лицо.
– Вот, ваше превосходительство, – гордо сказал купец. – Он самый! И кафтанец полосатый – все соответствует!
– Что за черт! Кафтан точно наш, ваше степенство, а рожа – не наша, – отвечал пожилой господин, одетый в шлафрок и с утра нечесаный. – Рожа – каторжная!
Этому господину было за шестьдесят, однако стариком его называть еще не стоило, скорее – мужчиной, лицо которого расчертили вдоль и поперек морщины.
– Как не ваша? Я и "Ведомости" прихватил. Вот, извольте! – и купец, найдя нужную страницу, прочитал громко и внятно: – "Бежал от господина статского советника Еремея Гавриловича Титова крепостной дворовый человек его, Николай Степанов, который росту среднего, волосы у него на голове черные, нос прямой, лицо чистое, собой худощав, от роду имеет двадцать семь лет. На нем был суконный темного цвета с голубыми полосами и белыми пуговицами фрак. Если кто, его поймав, приведет или подаст верное о месте его укрывательства сведение в Садовой улице в вышеозначенном под № 801 Пучковом доме, тот получит десять рублей за труды". Как же не ваша? Вот он – нос, вот они, пуговицы! Бездельник, как тебя звать?
Тут Ероха понял, что сходит с ума. Следовало бы назваться любым мужским именем, хоть Елпидифором, а он вдруг понял, что не может соврать, и произнес скорбно:
– Николаем…
– Ну вот! И волосы были черные – пока не сбрил! Знал, что – примета!
Ероха исподлобья окинул взглядом комнату. Он был в прихожей богатой квартиры, откуда две двери вели в покои, и обе были приоткрыты, а в щель виднелись составленные в пять ярусов головы любознательной дворни.
– Надо ж, какое совпадение, – сказал господин. – Не мой человек, право, не мой.
– А кафтанец? – с великим подозрением спросил купец.
– Сейчас узнаем. Тришка, вели в столовую кофей подать мне и этому господину. И все, что к кофею, – распорядился хозяин дома. – А ты отвечай, да не ври. Где взял фрак?
– Под лодкой, – честно ответил Ероха и вкратце объяснил дело: ночевать было негде, свой кафтан пропил, залез под лодку, а там такая благодать.
– Теперь понятно. Мой подлец догадался, что его по приметному фраку враз признают, и избавился, – сделал вывод статский советник Титов. – К тому же я нескольким своим людям велел сшить такие фраки, и в городе они известны. Ваше степенство, прошу в столовую! Есть, слава богу, чем угостить доброго человека.
– А этого куда? – недоверчиво спросил купец.
– Да пусть убирается куда знает. Только фрак у него заберите! – велел хозяин дома слугам. – Питух в хозяйстве мне не надобен. Теперь ясно, что своего Николашку я уж более не увижу.
– Так дайте другое объявление, ваша милость. Что, в самом деле, за примета – одежа? Да я на Святки у своей Федосьи Марковны платье взял, в нем плясал с харей на роже, что же – меня теперь по ее платью искать? Пусть ваши люди вспомнят точные приметы, – посоветовал купец. – Зря, выходит, мои Пантюха с Митенькой старались. А чаяли награду получить…
– Я им по рублю дам за старание, – высокомерно пообещал статский советник. И то, рубль – деньги немалые.
Ероху вытряхнули из полосатого фрака и вытолкнули из прихожей на лестницу. Он сел на ступеньки и вновь затосковал – до чего же все в жизни нескладно! И тут дверь титовской квартиры снова отворилась.
На пороге возникло изящнейшее в мире создание – с тонкой талией, с крошечными ножками в вышитых туфельках, с голыми по локоть белыми ручками, вот только о волосах Ероха судить не мог – волосы были упрятаны под прехорошенький крошечный чепчик.
– Послушай, молодец, – негромко сказала прелестница, – ступай скорее прочь и, перейдя улицу, жди меня в москательной лавке. Понял?
– Понял, – еле выговорил Ероха.
Пьющий человек имеет простые и непритязательные отношения с женщинами. Ероха был хорош собой, и, случалось, когда пили не в трактире, а в чьем-то доме, какая-либо дама за руку уводила его в спальню; прелестницы обыкновенно попадались такие, что в трезвом виде он бы от них шарахнулся, как черт от ладана. Сейчас Ероха не был пьян и, глядя на девицу, вспомнил, что в его жизни давно не было любовницы. Когда пьешь – оно как-то забывается, но в двадцать семь лет и на трезвую голову естественная потребность напоминала о себе весьма настойчиво.
– Ступай, ступай! – прелестница скрылась, а Ероха почесал в затылке – надо же, какие приключения, а в кармане притом ни гроша…
В москательной лавке нестерпимо воняло. Ероха был привычен ко всяким ароматам: на судне и тухлятины, бывает, нанюхаешься, и мощной отвратительной вони свиного хлева, если в долгое плаванье берут ради свежего мяса поросят; и густой пороховой дым – не райское амбре; и в матросском кубрике тоже порой хоть топор вешай, – однако смешанный запах снадобий, которые покупают красильщик и аптекари, был невыносим.
– Чего тебе? – спросил унылый сиделец, державшийся за щеку, как при зубной боли.
– Девиации ведро, – отвечал Ероха.
– Что это, краска?
– Не знаю, хозяин велел взять. И румбов десятка два.
– Десять лет служу, впервые такое слышу. Точно ли тебя в москательную лавку послали?
– Точно.
– Гераська, позови хозяина, – велел сиделец мальчишке, переставлявшему какие-то ящички. – Может, он догадается.
Городить чушь и нести околесицу с похоронным видом Ероха выучился еще во флоте – его самого гоняли с юта на бак и обратно за ведром девиации, а он, уже став мичманом, посылал кого-то из гардемаринов искать четвертую ногу трехногой астролябии.
К счастью, объясняться с хозяином лавки не пришлось – прибежала прелестница.
– Вот, держи, – и Ероха получил в ладонь крошечную записочку. – Отнесешь в модную лавку мадам Анжу, что на Невском за Гостиным. Она дальше передаст. И двугривенный за труды. Я вижу, ты ни ремесла не имеешь, ни барина. В лавке тебе скажут, когда за ответом жаловать. Ответ сюда принесешь.
Говорила прелестница бойко и быстро.
– А как я тебя сыщу?
– Зайди к нам с черного ходу, спроси кухарку Феклу…
– Какая ты кухарка?! – изумился Ероха.
– Это матушка моя, она записку примет. Может статься, и я выйду… Прощай!
И прелестница, метнув лукавый взор больших и чуть раскосых глаз, убежала. Выскочил из лавки и Ероха, сжимая записку и монеты. Завтрак он себе, можно сказать, заработал. Хотя и постыдно для мичмана любовные записочки таскать, так ведь и мичман-то – бывший…
В таком положении проявлять любопытство незачем. Заплатили за доставку посланьица, заплатят за доставку и другого – глядишь, и еще один день прожит, вот только на ночь нужно искать пристанище. Но Ероха не удержался, поглядел, кому записочка адресована. И тяжко вздохнул. Хотя, конечно, могут в столице жить два "Mr. Mishel Korsakoff", и даже три, но интуиция подсказывала Ерохе – письмо адресовано тому самому Корсакову, с которым он учился в Морском корпусе. Потом Мишель, совсем немного послужив, вышел в отставку по семейным обстоятельствам, подробностей никто не знал, было лишь известно, что он уехал из Санкт-Петербурга в провинцию. Год назад Корсакова видели в столице, бодрого и хорошо одетого, но в Кронштадт повидать старых товарищей, он не наведался.
И вдруг стало ясно – вот у кого можно перехватить денег, коли это точно он! Изобрести какую-нибудь беду, добыть денег, заплатить квартирной хозяйке… а потом?.. Потом чем заняться?.. Ведь ежели сразу не решить, для чего нужны деньги, то монетки укатятся в известном трактирном направлении – для того они и круглые.
Так ничего путного и не придумав, Ероха добрался до лавки мадам Анжу. Француженки, служившие у мадам, записочку взяли, а Ероху, велев прийти за ответом вечером, к закрытию лавки, выпроводили. Он еще не забыл совсем французский язык и по их речам понял, что Корсаков за посланием явится самолично, поэтому следует к его приходу подрумяниться и припудрить носики. Оставалось лишь дождаться, и это было самое сложное: как и где выбрать на Невском место, чтобы видеть дверь модной лавки?
Ероха принялся слоняться взад и вперед, полагая, что Корсаков может прибыть в любую минуту. И чем дольше он дефилировал, тем больше ему казалось, что бывший однокашник – его единственное спасение. Корсаков мог бы дать в долг пять рублей или даже десять. Десять – это опять крыша над головой, а нужно еще одеться… а потом?..
Это проклятое "потом" ему не давало покоя.
Он понятия не имел, что может делать в столице человек, которого несколько лет обучали мореходному ремеслу. Давать недорослям уроки математики разве? Но для этого нужны связи, нужна протекция, чтобы взяли в хороший дом. А вот если возьмут – в том доме может оказаться и девица на выданье…
Не то чтоб Ероха страстно хотел жениться – он мечтал выстроить стенку между собой и водкой. А хорошая жена могла бы его от дури отвадить. А родня жены – найти для него занятие… И все это будет так же скучно, как чтение вслух логарифмических таблиц…
Он взял у идущего мимо квасника на копейку клюквенного квасу, выпил и продолжил опостылившее фланирование по Невскому. Потом заметил издали мальчишку-блинника с горячими гречневыми блинами на конопляном масле, укрытыми ветошкой. Ероха подбежал к нему, взял две штуки, посолил и умял с умопомрачительной скоростью.
Корсаков все не появлялся. Ероха уж малость одурел от ходьбы и было решил плюнуть на эту затею – чего доброго, сидельцы из окрестных лавок уже приметили подозрительного детину, что шатается без дела в одном зеленом камзоле и матросских штанах с напуском. Но ближе к обеду Мишель явился.
Он прибыл в наемной карете, выскочил, влетел в лавку мадам Анжу стремительно, как ястреб, дверь захлопнулась. Ероха уставился на нее, колеблясь – входить или не входить. Думал с четверть часа, когда Корсаков возник вновь.
– Стой, стой! – закричал ему Ероха. – Корсаков!
Давний товарищ повернулся к нему и несколько секунд глядел, не узнавая.
– Это я, Ерофеев! Я это! – твердил Ероха. – Помнишь? Итальянский дворец, корпус? Как ночью в окошко лазали? Как через док на плоту? Как ялик у Петровской пристани угнали?
– Ерофеев? Ох, ты ж, мать моя такая-сякая! Ерофеев! – обрадовался Корсаков. – Ты что тут делаешь? Полезай в экипаж!
Ероха, напрочь забыв, что должен взять в лавке записку, оставленную Корсаковым, полез вслед за товарищем в карету.
– Как ты, что ты? – спрашивал Корсаков. – Отчего в таком виде носишься по Невскому?
– Ох, и не спрашивай… – Ероха всем видом показал, что горе у него горькое и беда неизбывная. – А ты? Что ты, как ты?
– Ох, и не спрашивай…
Корсаков ответил примерно такой же гримасой.
Ероха смотрел на него и видел, что Мишель порядком изменился с гардемаринских времен. Круглая рожица похудела, черты ее оформились, стали резче, на лбу образовались две морщины – как у всякого, кто привык хмурить брови. Лишь голубые глаза глядели по-прежнему, с легким прищуром и очень внимательно. Ероха по одному этому взгляду взялся бы определить в толпе моряка, пусть даже бывшего.
Оказалось, что живет однокашник на Мойке, поблизости от Демутова трактира, напротив пудренной фабрики, и ехать было совсем недалеко. Он нанимал там скромное жилье, держал двоих слуг, но по тому, как эти слуги переглянулись, увидев гостя, Ероха понял – тут что-то происходит, но явно не для посторонних глаз.
– А мы сегодня и печь не топили, – сказал корсаковский человек, судя по возрасту – его дядька еще с тех времен, когда Мишеля перестали водить на помочах и кормить с ложечки. – Ужина нет, разве что в трактир спосылать.
– Так не умнее ли самим к Демуту отправиться? – спросил Корсаков, по всей видимости, поняв, что ему пытается намеками и взглядами сообщить слуга.
– Да, барин, и посидеть там, поразвлечься. А мы с Федей в харчевню пойдем.
Ероха почувствовал в голосе вранье. Что-то странное происходило в корсаковской квартире, если слуги хозяина с гостем дальше прихожей не пустили.
– Ты прав, Тимофеич. Только принеси мой прошлогодний кафтан, тот, цвета голубиной шейки. Тебе, Ерофеев, должно быть впору.
Ероха был очень благодарен за то, что Корсаков без лишних вопросов понял одну из его забот.
Кафтан был принесен очень скоро, и слуги опять уставились на гостя, словно спрашивая: да когда ж ты, сукин сын, уберешься?
– Идем, – сказал Корсаков.
Ероха вышел первым.
Он и радовался тому, что встреча состоялась, и какое-то беспокойство одолевало его – что-то в этой истории было не так, а что именно – он понял уже за столом.
Он забыл взять в лавке записку!..
– Послушай, Корсаков, мне нужно отойти по одному дельцу, – сказал Ероха. – Я вернусь через час и сразу же пойду к тебе на квартиру.
– Изволь, буду ждать, – не задавая лишних вопросов, отвечал Корсаков.
А дальше началась какая-то сумятица. Взяв в лавке ответное послание Корсакова, Ероха побежал к титовскому дому, но во двор, как сказала хорошенькая комнатная девка, попасть не сумел – ворота были заперты. Он отыскал дворника, просил вызвать стряпуху Феклу, дворник отказался бить ноги и стирать подошвы на лестнице, это означало – хочет хотя бы пятак. Они почти было сговорились, но вдруг вымогатель отскочил от Ерохи и, замахнувшись на него огромным совком для собирания конского навоза, взревел:
– Ходят тут всякие, ходят, мельтешат! А ну, пошел вон, побродяжка чертов!
Ероха с опозданием заметил, что возле дома остановился экипаж, откуда вышел статский советник Титов, и это для него дворник ломал комедию.
Встречаться вдругорядь с Титовым Ероха не хотел. Если в его хозяйстве водятся какие-то страшные тайны и даже дворне не позволяют вечером посидеть у ворот, погрызть орешки, то лучше не наводить статского советника на ненужные мысли. Ероха скрылся и, прогулявшись, вернулся в Садовую. Но теперь уж и дворника не наблюдалось. А для экипажа ворота отворили – и тут же захлопнули.
Как передать корсаковскую записку Фекле – Ероха понятия не имел. А надо было – и так в последнее время неисполненных обещаний и неотданных долгов накопилось множество – счесть хотя бы те пятаки, что благородный человек непременно вернул бы Новикову.
Безнадежно послонявшись вокруг титовского дома, Ероха подумал, что коли в записке содержится что-то важное, то ее непременно следует передать, а коли какая-нибудь амурная чепуха, то цена ей невелика. Просто порвать эти нежности в мелкие клочки – и все. Вряд ли судьба сведет его еще раз с той шустрой девкой и с кем-либо из титовского семейства.
Он развернул бумажку и, встав под фонарем, прочитал: "Она у меня, он благополучен, ждут оказии". Тут Ероха понял, что дело нешуточное – записка без обращения, без подписи, и ни единого лишнего слова – на случай, если попадет не в те руки…
А что, коли – вопрос жизни и смерти?
Самое простое – вернуться к Корсакову и со всеми возможными извинениями объяснить ему положение дел, – Ерохе в голову не пришло. Он старательно соображал, как переправить записку. А коли человек чего-то сильно желает, то ангел-хранитель посылает возможность, но посылает, словно бы говоря: да отвяжись ты от меня…