Булатный перстень - Дарья Плещеева 19 стр.


Оказалось, все четверо – при деле, в столице выкармливают младенцев вполне известных, а не загадочных. Про свою товарку, которую госпожа Ольберг рекомендовала для таинственных родителей дитяти, они ничего сказать не могли. Но сторож вспомнил, что у его супруги есть приятельница, промышляющая тем же ремеслом, и обещался сходить узнать про нее, а заодно и сожительницу навестить.

Александра понимала, что к возвращению Нерецкого нужно хотя бы напасть на след кормилицы. Да во всей суете не забыть про таинственную даму, что живет в квартире Нерецкого. Эту загадку тоже неплохо бы разгадать, да поскорее!

Бурная деятельность захлестнула душу – только успевай прыгать из экипажа в экипаж, подсылать Гришку и Пашку в дом на Второй Мещанской, выслушивать донесения, словно полководец, отправивший кавалерийские разъезды в разведку. Александра даже радовалась – вот это жизнь, как раз по ней!

Разумеется, было не до смольнянок. Допрос – дело длительное, докапываться до правды – значит потратить драгоценное время, да и никуда она, правда, не денется, дворне велено стеречь девиц, и когда разъяснится дело с младенцем и пакетом, можно будет перевести дух и произвести дознание. До той поры – пусть развлекаются шитьем да своими секретами.

Не бывши ни разу в тягостях, не знавши трогательных забот ожидания, Александра, занятая погоней и впавшая в азарт, впопыхах не сообразила даже спросить, на котором месяце гостья и скоро ли ей рожать. Брюхо вроде было не слишком большое – может, седьмой или восьмой, а дома постоянно сидит кухарка Авдотья, знающая толк в родах, и коли что, она предупредит.

Беда была еще и в том, что Поликсена Александре не понравилась. Смольнянка, пустившаяся в подозрительные похождения и оказавшаяся у чужих людей накануне родов, вызывала у нее раздражение. Как будто мало хлопот с Маврушей! И ведь не прогонишь. А потом, когда родится дитя, да начнет голосить и будет услышано всеми соседями, слухи пойдут самые разнообразные, и в материнстве обвинят всех поочередно – и Александру, и Маврушу, и Поликсену.

Странствуя из одного конца Санкт-Петербурга в другой, Александра додумалась, что надо бы услать Поликсену в Спиридоново, пока это еще возможно. Пусть там хоть навеки поселится – чай, не объест, тем более – господский дом пустует и вряд ли дождется этим летом хозяйки надолго, не до него. Надо бы съездить, пока староста с приказчиком совсем не обнаглели. Покойный муж, словно предвидя кончину, многое в деревенском хозяйстве успел растолковать молодой жене, а учиться она любила и все возможные плутни крепостного люда накрепко запомнила. Съездить, отвезти Поликсену – и сразу же вернуться, потому что скоро должен явиться из Москвы Нерецкий.

Мавруша с Поликсеной об этих планах Александры не подозревали – они почти не видели ее, да и не скучали по ней. Мавруша со всем пылом души взялась за кройку и шитье. Поликсена работала лишь под ее присмотром – она все больше норовила присесть к окошку и задуматься, а кончалось это слезами.

– Послушай, Мурашка, а не вернуться ли тебе к нему? – спросила Мавруша. – Мало ли что он той особе наговорил? Ежели он перед Богом муж твой – то должен об этом вспомнить и образумиться…

– Нет. Я когда шла к Арсеньевой, переходила Мойку…

– И что?

– Я ключ от жилья выбросила. Чтобы уж навеки уйти…

О том, как Поликсена представляет себе свое будущее с незаконнорожденным младенцем на руках, они более не говорили. Монашеская келья, и только келья – а дитя отдать на воспитание в порядочную бездетную семью. О том, что такая семья еще не сразу найдется, подружки вроде и знали, но поисков, конечно, не вели.

Стряпуха Авдотья, приглядевшись к ним и видя, что барыню состояние гостьи мало беспокоит, покормлена – и ладно, тайно взяла Поликсену под свое покровительство, приносила ей то сладенькое, то кисленькое, и однажды, явно подслушав разговор, обратилась с такой речью:

– Ты, сударыня, не погневайся на дуру старую, а я вот что скажу. Надобно тебе съездить к Андрею Федоровичу.

– Кто таков? – спросила вместо подруги Мавруша.

– А божий человек. Сказывали, на Смоленском кладбище новую церковь строят, так он туда часто наведывается. И у Матвеевского храма Андрея Федоровича встретить можно. И на Сытном рынке. Поискать нужно.

– И что будет?

– А правду скажет и на ум наведет. Андрей Федорович все видит и разумеет! И коли у кого семейное нестроение – скажет слово, и все наладится. Ему это от Бога дадено.

Мавруша выпроводила кухарку, но ее слова запомнила. Может, и впрямь есть человек, который усмирит душевное смятение? И не придется тайно плакать в подушку. И мысли о постриге куда-нибудь уйдут безвозвратно…

Что думала об этом Поликсена – дознаться не удалось. Чем ближе к родам – тем печальнее делалась бедная Мурашка, хотя старалась не плакать на людях и все больше отмалчивалась. Мавруша догадывалась: одно дело – принять решение о постриге и разлуке с младенцем, совсем другое – своими руками отдать его чужим людям.

Она не одобряла этого замысла. И в то же время знала – если бы оказалась в положении Поликсены и ждала дитя от Нерецкого, которого угораздило полюбить другую, точно так же скрылась бы, дав ему полную свободу. Ибо иначе это – не любовь, а что-то иное…

Глава одиннадцатая
Ефимка Усов идет по следу

Кир Федорович спозаранку привез целый мешок зелено-белесого курчавого мха и сразу принялся его сушить в легком жару большой кухонной печи на огромной доске для теста, старательно вороша и приговаривая:

– Слава те Господи, сейчас пойдет на лад!

По его просьбе комнатные девки сшили с десяток кисейных мешочков и даже их прокипятили. Потом подсушенный мох набили в эти мешочки и стали прикладывать к михайловской язве.

К тому времени он уже не метался в жару, головная боль отступила, проснулся настоящий моряцкий аппетит – ибо моряк на берегу должен побаловать себя впрок разносолами и есть так, что успевай только подносить. Госпожа Колокольцева, которой Родька ежедневно рассказывал, как именно выволакивал Михайлов его, обеспамятевшего, из-под летящих сверху горящих кусков рангоута, просто нарадоваться не могла на этот аппетит.

Мох оказался просто волшебным – очищал рану как губка. Вот только доктор, увидев вместо корпии народное средство, ругался по-немецки, вздымал руки, требовал сочувствия у "майн либер готт", но потом взял пару пригоршней мха, чтобы спросить мнение ученых ботаников.

– Надо же, – удивлялась госпожа Колокольцева, – ведь в детстве я его видывала, думала – он годен только избы конопатить.

– Надо будет отвезти хоть малость нашему судовому лекарю Стеллинскому, – решил Михайлов, и Кир Федорович был командирован в лес уже с двумя большими мешками.

Явился гость и к Михайлову.

О визите Новикова моряк заранее предупредил госпожу Колокольцеву, и отставной моряк был впущен сразу.

– Володька! – обрадовался Михайлов при виде мощной фигуры старого товарища. – Входи, садись! Что это у тебя, гостинец?

Новиков держал за веревочку холщовый мешочек.

– Считай, гостинец. Я вот чего принес, – сказал Новиков, растягивая веревку. – Может, в доме шахматный столик сыщется? Погляди – аглицкие!

И высыпал на одеяло простенькие, без изощренной резьбы, фигурки – белые и красные.

– Это ты хорошо выдумал. Я без шахмат соскучился.

За столиком послали к соседям.

– Как там мои? Ты когда у них был?

– Как раз вчера и заходил. Объяснил, что ты у добрых людей, где за тобой смотрят сиделки и немецкий доктор. Наталья Фалалеевна сильно недовольна – говорит, сами бы смотрели не хуже.

– Больно нужно девчонкам видеть батькины болячки! Как они, здоровы?

– Здоровы. Кланялись! Домой ждут.

– Теща?

– Вот теща, ты уж прости… Теще доктор нужен, это даже я вижу.

– Ее к доктору разве что связавши отнести. Все травками отпивается. Но я это сделаю. Раздобудь мне трость, – попросил Михайлов. – Без нее я разве что до нужника добреду.

– Я ничего в модных тростях не смыслю.

– Была бы лишь крепка. Я видал с набалдашником, как большой гриб, на нее, я чай, опираться удобно. Купи, я деньги отдам. Нога заживает, и обременять собой здешних хозяев дольше необходимого я не намерен. Что Усов?

– С Ефимкой вот что… Он тебе жизнью обязан и непременно хочет отслужить. А натура такая – коли что ударило в голову, нипочем не угомонится. Безумец вроде тебя. Вот я – человек спокойный, основательный, я – как большой колокол, меня раскачать трудно, да коли получится – так бумкну! А он человек пылкий и упрямый. И загадки разгадывать любит.

– Ты про Майкова? – сообразил Михайлов. – Ну, докладывай, не томи!

– Как ты велел, мы пошли его искать. "Иоанна Богослова" нам добрые люди показали, стоял на рейде. Я послал с матросами Майкову записочку – старый-де приятель желает встретиться.

– А вы разве приятели? Что ж ты молчал?

– Да я как-то его рисовал, – простодушно признался Новиков. – Так, шутя. Профиль у него занятный. Так он, чудак, обиделся. Хуже нет, чем когда человек сам себя главным Божьим творением почитает. Уж и не пошути с ним… Я и забыл про него, потом лишь вспомнил.

– И что, он отозвался? – предчувствуя ответ, спросил Михайлов. Он знал странную способность товарища выделять в портретах забавные черты, как-то незаметно их укрупнять, так что порой трудно было удержаться от смеха, а Майков и впрямь серьезен не в меру, обиды у него должны быть монументальные.

– Нет, – Новиков развел ручищами. – Не до меня, видать, было. И застряли мы с Ефимкой в Кронштадте. Хорошо там – домой возвращаться неохота…

Михайлов понял, что имел в виду старый товарищ.

– А Ефимка носился наскипидаренным котом и с кузнецами разговаривал, – продолжал Новиков. – Я ему вдругорядь Майкова нарисовал – мало ли что. Вдруг тот на берег по делам съедет – так чтоб Ефимка нас свел. Я все помню, что ты велел! Начать с пира, потом расспросить, кто тебя на "Мстиславца" доставил! Я и сам по пирсу все шлялся, знакомцев встречал, меня на "Владислава" звали…

– Твое счастье, что не пошел.

– Сам знаю. А хотелось – страсть! Но я Ефимку бросить не мог. Ну вот, стало известно об указе Грейгу искать неприятеля. Ну, думаю, упустили мы Майкова, пора домой собираться. Сижу вечером в трактире, Ефимку жду, а он запропал. Мне уж всякая дурь в голову лезет – ну как он, не отыскав своего булата, вдругорядь пошел топиться, навесив на шею старую пушку? – Новиков усмехнулся. – И прождал я твоего крестничка всю ночь. Так и сидел за столом – дурак дураком, до рассвета. И ведь дождался! Забежал Ефимка в трактир ровно на минутку, просил его ждать и не отлучаться. Потом уж рассказал о своих похождениях.

– Ну, ну?

– Обнаружил он кое-что занятное. Уж не знаю, что сие значит, но вряд ли что хорошее. Майков вечером покинул судно и высадился в Петербуржской пристани…

– Что-то я не пойму. Как это открылось?

– Думаю, случайно. Ефимка не мог выследить, как с судна, стоящего на южном рейде, спускают в потемках шлюпку. Скорее всего он просто околачивался в Петербуржской пристани и толковал с мастеровыми о своей пропаже. И увидел, что на пирс вылезает Майков. Там фонари, факелы, а Ефимка мою картинку в голове держал, потом по ней сверился – точно, Майков. Тут он и пошел следом: что понадобилось Майкову на берегу в таком месте и в такое время? И тут была первая неожиданность – у госпиталя, где склады, его ждал человек с лошадью. Майков отдал этому человеку пакетик, вроде письмецо, и тут же отправился обратно на "Иоанна Богослова". А тот верхом вдоль стены, взяв курс на норд, поворотил на норд-вест, и далее – по взморью, по северному берегу. Ефимка – за ним…

– Так тот же на лошади!

– А я тебе толкую – крестник твой упрям, и коли что себе в голову забрал – побежит быстрее лошади. Это я и полверсты не пробегу, а он – запросто и десять одолеет. Там же и четырех не было. Да тот человек не спешил – то рысцой, то шагом ехал. Так что добрались они до рва, незнакомец, спешившись, лошадь через ботардо перевел, потом опять сел в седло. Наш Ефимка – следом. Этот майковский посланец все к берегу жался, а там в двух верстах от северного ботардо – полуостров, здоровенный такой пустырь. Он пустырь пересек и снова у воды оказался и вот, вообрази, у посланца-то был при себе фонарь, и он тем фонарем, зажегши свечку, посигналил вверх-вниз. Потом сел на кочку и стал ужинать. Там лес почти вплотную к берегу подходит, и Ефимка совсем близко подкрался и лицо хорошо разглядел. Как думаешь, что сие означало?

– Думаю, ничего хорошего…

– Просидел Усов в засаде довольно долго. Часов у него нет, судна по соседству, чтобы по склянкам время определить, тоже не случилось – кто туда на мели потащится? И вот сидел он, сидел – и дождался. Лодка подошла. С нее помигали чем-то, Ефимка не разобрал. Тут посланец – опять на коня и в воду и о чем-то с теми, на лодке, толковал. А у него фонарь, и Ефимка видел, как он что-то передал, похоже – тот пакет. Лодка ушла, а посланец поехал обратно к Кронштадту.

– То бишь ночное свидание было там, где из крепости часовые не заметили бы этих фонарных сигналов? – уточнил Михайлов.

– Вот именно, братец. И обратно этот посланец уже поскакал галопом. Но крестничек твой догнать его не пытался, а образину его запомнил. Вернувшись той же дорогой, а уже было совсем светло, Усов где-то подремал, завернувшись в епанчу, а потом, забежав в трактир, отправился искать посланца.

– Эскадра в тот же день ушла к Гогланду, и Майков – с ней вместе.

– Ну так где же Усов? – с беспокойством спросил Михайлов.

– Усов отыскал того человека. А хочешь знать, как?

– Ну?

– Через кузнецов. Он ведь не только всадника, но и лошадь постарался разглядеть. А лошадей в Кронштадте не так уж много. Кузнецам же он стал добрым приятелем, потому что, отыскивая свои булатные хлебцы, угощал их водкой и пивом. Я вдругорядь уж забеспокоился, не стряслось ли чего, а тут он и является – сияет, как начищенная кирпичом бляха! Сыскал! Алешка, ты что надулся, как мышь на крупу?

– То и надулся, что мне совершенно не нравится это майковское послание, которое увезли бог весть куда как раз перед отходом эскадры. Хотел бы я знать, что в нем было.

– Похоже, ты это очень скоро узнаешь! – улыбаясь во весь рот, доложил Новиков. – Слушай дальше. Он мне рассказал, что майковский посланец околачивается при гошпитале, кем-то там служит, отыскать его при нужде можно. Я его притормозил: может, господин Михайлов сам уже докопался, кто его в каюту приволок и перстень стащил. И отправились мы домой. Попарил я Ефимку в бане – он же, почитай, неделю без мытья обходился, лазутчик чертов. И стали мы ждать новостей об эскадре – то бишь о тебе. Каждый день в порт ходили. И вот стало известно, что вы у Гогланда на шведов напали. Но мы это узнали, когда баталия уже кончилась и пришел катер с известиями. А потом пошли транспорты с ранеными, теми, которых не оставили в Кронштадте, и тут мы тебя как-то проворонили…

– А не желаешь ли поскорее к делу приступить? – спросил Михайлов, который весь горел нетерпением.

– Сейчас будет и дело. Приехал ко мне твой гонец, славный парнишка, назвался мичманом Колокольцевым – что, неужто и впрямь мичман?

– Их до срока из Корпуса выпустили, а должность им дали "за мичмана". Мы их прозвали "ни то ни се", – объяснил Михайлов. – Не тяни! Усов где?..

– Вот! – Новиков поднял указательный перст. – Вот тут и начинается дело! Извозчиков в столице маловато, и мы вздумали идти к тебе пешком – погода отменная, солнышко, слабенький такой приятный зюйд-зюйд-вест, чего ж не прогуляться? Мне моцион полезен, опять же – побыть вне дома тоже полезно.

– Володька!

– И тут мой Ефимка вдруг встал как пень, башку свою худо чесанную повернул и молчит. Я на него гляжу, ничего не понимаю. И тут он выронил одно словечко… – Новиков намеренно сделал паузу глядя на Михайлова в ожидании взрыва. Но тот держал себя в руках крепко.

Новиков выпалил:

– Майков!

– Что?!

– Ефимка увидел на Садовой Майкова!

– Он не ошибся?

– Думаю, нет. И тут же помчался в погоню. И сгинул. А я стою – дурак дураком, рот разиня. И прохожие в меня тычутся, как морские волны в несокрушимую скалу.

– Что Майков делает в столице?

– Это ты меня изволишь спрашивать?

Тут дверь отворилась, принесли шахматный столик, а из коридора донесся топот и детский визг.

– Детки, – улыбнулся Новиков. – Вот есть же чудаки, которые этого не переносят. А я, кажется, век бы слушал…

– Покамест бы не оглох. Ты уж мне поверь – когда пять девок в жмурки играют, хоть из дому беги.

Новиков стал расставлять на столике фигуры. Михайлов сел и спустил с постели ноги.

– Сильно болит?

– После того как немец разрезал и рану вычистил – не сильно. Однако ступать на ногу неприятно. Сможешь завтра принести трость?

– Зачем такая спешка? – удивился Новиков. – Нога-то еще не зажила.

– А затем – хочу одну мыслишку проверить. Мне нужно отыскать хоть кого-то из офицеров, что были в баталии и теперь лечатся в столице.

– На кой тебе?

– Надобно… Ну, сыграем, что ли?

Новиков взял две пешки, красную и черную, поколдовал руками за спиной и выставил два здоровенных кулака. Михайлов выбрал правый – ему досталось играть красными. И дальше они сражались довольно быстро, без лишних размышлений, сбитые фигуры так и летели на одеяло. Противниками они были равными, одолеть друг дружку не сумели, согласились на ничью.

Пришла пожилая горничная Матрена делать перевязку. Михайлов, как многие мужчины, не мог глядеть на раны и язвы; отвернувшись и временами шипя от боли, он спрашивал, как затягивается разрез. Новиков же посмотрел и поморщился:

– Эк тебя расковыряли…

– Молодая шкурка уже стала нарастать, – утешила Матрена.

Потом госпожа Колокольцева явилась проведать болезного, за ней следом внесли столик с угощением, за столиком шел Родька, желавший потолковать о морских делах.

– Коли он вам в тягость, сударыня, я его к себе заберу, – предложил Новиков, указывая на Михайлова. – Слава богу, я довольно обеспечен, чтобы нанять хорошего доктора.

– Да как же может быть в тягость человек, что моего Родюшку из огня вытащил? – воскликнула Колокольцева. – А вы к нам чаще приходите, господин Новиков! И я, и детки очень вам будем рады.

– Сколько вам деток Господь послал?

– Родион – старшенький, за ним Лиза и Маша, потом младшенькие – Гаврюша и Николаша, – похвалилась Колокольцева.

Новиков вздохнул и стал собираться домой.

– Ну как меня уже Ефимка ждет?

– Нет, ты прямо сейчас поезжай в Морской госпиталь, корзину с гостинцами по дороге возьми. Найди кого-нибудь из офицеров, кто отчетливо видел баталию – и как "Владислав" шведам в когти попался. Это очень важно. Я сам не видел – да и плохо соображал, от жара едва на ногах держался. Привези ко мне того человека. Я должен кое-что понять…

– Коли врачи его отпустят. Сам знаешь, с легкой раной в Морском госпитале долго держать не станут, там сейчас каждая кровать на счету. Да что ты задумал?

– Ты, Володька, меня не первый день знаешь. Я когда-либо о ком плохо без особой нужды говорил? Нет? Ну и теперь, пока не обрету уверенности, не скажу. Дело чересчур деликатное… Ну да ладно. Ступай с богом.

Назад Дальше