- Он жаждет мести! Не лучше было бы послать одного из стражников ко мне на квартиру? Если я напишу письмо, может вкрасться какая-нибудь ошибка, а то еще мои спутники подумают, что его написал не я…
- Стражнику они тем более не будут доверять.
- Лучше сделаем так: пусть этот человек приведет с собою моего слугу, который удостоверится, что я сам дал разрешение обыскать мою квартиру.
- Ты поговоришь с ним в моем присутствии?
- Да.
- Тогда его сейчас приведут.
Он подозвал к себе арнаута и отдал соответствующий приказ. Селиму-аге пришлось еще открывать темницу, где сидел бывший хавас англичанина.
- Встать! - повелел ему мутеселлим. - И точно, без лжи, отвечай! Ты еще продолжаешь настаивать на сказанном тобою сегодня?
- Да.
- Повтори.
- Человек, которого ты назвал хаджи Линдсеем-беем, - инглис. Он нашел меня и одного толмача из Мосула, и вот этому толмачу он рассказал, что ищет человека, который в свою очередь разыскивает одного заключенного и намеревается его освободить.
Значит, мистер англичанин все-таки проговорился.
- Он назвал этого человека? - спросил я арнаута.
- Нет.
- Сообщил ли он толмачу имя человека, которого намереваются освободить?
- Нет.
- И место, где находится заключенный, тоже нет?
- Нет.
- Мутеселлим, может ли этот человек сказать еще что-нибудь?
- Это все.
- Нет, это далеко не все. Селим-ага, уведи этого человека. О, мутеселлим, ты на самом деле такой великий дипломат, что я в Стамбуле не премину сообщить о твоих заслугах! Тогда там постараются дать тебе надлежащее, по уму и сообразительности, место. Может, даже назначат вице-королем Багдада. А теперь слушай. Хаджи Линдсей-бей хочет найти какого-то человека. Он говорил про меня? Этот человек, по словам арнаута, хочет освободить одного заключенного. Он что, говорил, что это именно твой заключенный? И еще. Станет ли англичанин отправляться в путь из своего далекого города, до которого не меньше ста дней езды на верблюде, на поиски какого-то араба? Ведь до этого он вообще ни одного не видел.
- Но ты же друг Амада эль-Гандура.
- Говорю тебе, я не видел его никогда прежде, пока мы не зашли в твою тюрьму! Хаджи Линдсей-бей не знает турецкого, и арабского тоже, а его толмач мог не очень хорошо изъясняться по-английски. Кто знает, что услышал этот мужчина и как понял. Может быть, хаджи рассказывал ему какую-нибудь сказку.
- Но он же не говорит!
- Тогда ему еще можно было говорить. Он еще не давал обета.
- Тогда пошли. Я тебе покажу еще одного свидетеля.
В дверь постучали, и арнаут впустил Халефа, которому я сообщил, что не имею ничего против обыска в доме, и добавил:
- Я докажу мутеселлиму, что я его друг. Пусть люди осмотрят весь-весь дом, пусть не останется ни одного места, которого они бы не видели. Ну, иди теперь!
- А ты?
- Я к мутеселлиму.
- Скоро придешь?
- Еще не знаю.
- За один час можно много сделать, много о чем поговорить. Если ты за это время не вернешься, мы придем сами за тобой.
Халеф ушел, и у коменданта появились нотки сомнения. Мой маленький, мужественный Халеф показался ему опасным и внушительным. В приемной его селамлыка томились слуги и чиновники. Комендант подозвал знаком одного из них, и он вошел к нам. Мы уселись, но мне, однако, не дали трубки.
- Вот тебе этот человек! - указал мутеселлим на вошедшего чиновника.
- Кто это?
- Он тебя видел.
- Где?
- На улице возле тюрьмы. Ибрахим, расскажи ему все.
Чиновник между тем уже понял, что я еще не арестован, и, бросив на меня недоверчивый взгляд, рассказал:
- Я шел от дворца, господин. Уже было темно, когда я открывал свою дверь. Только хотел ее закрыть за собой, как послышались торопливые шаги; я пригляделся и увидел двоих очень быстро идущих мужчин: один тащил за собою другого, с трудом хватающего воздух от усталости. За углом они исчезли, и я тут же услышал, как вскрикнул ворон.
- Ты узнал обоих?
- Только этого, эфенди. Хоть и было темно, но по его фигуре я догадался, что это именно он.
- А как выглядел другой?
- Он был меньше ростом.
- Они тебя видели?
- Нет, я же стоял за дверью.
- Можешь идти! Ну, эмир, что ты сейчас скажешь!
- Я же целый вечер провел с тобой.
- Тебя не было несколько минут, пока ты ходил, чтобы взять лампу у стражников. За эти минуты, как мне думается, ты и увел заключенного, причем сделал все это так поспешно, что мы ничего и не заметили.
Я засмеялся.
- О, мутеселлим, когда же ты научишься искусству дипломатии! Я думаю, что тебе нужно дать еще укрепляющего. Можно мне спросить тебя?
- Говори.
- У кого был ключ от внешней двери тюрьмы?
- У меня.
- Мог ли я сам войти, если бы я захотел?
- Нет, - помедлив, ответил он.
- С кем я пошел домой?
- С Селимом-агой.
- Он выше или ниже меня?
- Ниже.
- И теперь, Селим, я задаю вопрос тебе: мы плелись как улитки или шли быстро?
- Быстро, - ответил ага.
- Мы держались друг за друга или нет?
- Держались.
- Мутеселлим, может ли ворон, испугавшийся и закричавший во сне, иметь какое-либо отношение к беглецу?
- Эмир, все великолепным образом сходится, - отвечал мутеселлим.
- Нет, не все сходится. На самом деле все так просто и естественно, что я даже пугаюсь скудости и ограниченности твоих мыслей! Мне страшно за тебя! У тебя был ключ, никто не мог выйти наружу, это я уже понял. Я шел вместе с агой домой, к тому же именно по тому переулку, где живет этот человек. Это ты тоже принял к сведению. И на основании рассказа, способного лишь меня оправдать, ты хочешь посадить меня в тюрьму? Я был твоим другом. Я дарил тебе подарки, я сделал так, чтобы макредж, пленение которого сулит тебе признание и благоволение, очутился в твоих руках; я давал тебе лекарство, чтобы порадовать твою душу. И за все это ты собираешься лишь упрятать меня в тюрьму! Мне больше нечего сказать! Я разочаровался в тебе! И кроме того, ты не веришь даже аге арнаутов, хотя тебе известна его верность и ты знаешь, что он будет за тебя до конца, даже если при этом он может потерять свою жизнь.
Селим-ага стал на несколько дюймов выше.
- Да, это так! - горячо заверил он, ударив по сабле и вращая глазами. - Моя жизнь принадлежит тебе, господин. Бери ее!
Больше доказательств не потребовалось, комендант протянул мне руку и попросил:
- Прости, эмир! Ты оправдан, и я не буду обыскивать твою комнату!
…Наконец я покинул коменданта и мог вернуться к своим спутникам. До этого я наткнулся на отделение арнаутов, трусливо расступившихся, чтобы пропустить меня. В двери стояла Мерсина с пылающим от гнева лицом.
- Эмир, где-нибудь было уже что-либо подобное?
- Что именно?
- А то, что мутеселлим приказывает обыскать дом своего собственного аги?
- Этого я поистине не знаю, о ангел этого дома, ведь мне еще ни разу не приходилось быть агой арнаутов.
- А ты знаешь, что они здесь искали?
- Что же?
- Убежавшего араба! Искать беглеца у надзирателя! Вот придет Селим-ага домой, я все ему выскажу, что бы я сделала на его месте.
- Не ругайся на него. У него достаточно проблем и без тебя.
- Что такое?
- Я уезжаю.
- Ты? - Она сделала испуганное лицо.
- Да, я поссорился с мутеселлимом и не хочу жить там, где он повелевает.
- Аллахи, таллахи, валлахи! Господин, останься, я заставлю этого человека обходиться с тобой почтительно.
Я бы не отказался увидеть, как бы она исполнила свое обещание. Но, естественно, она обещала невозможное. Поэтому я поднялся наверх, оставляя Мерсину внизу, с ее возгласами недовольства, походившими на раскаты грома.
Вверху, перед лестницей, меня ждал башибузук.
- Эфенди, я хочу с тобой попрощаться!
- Войди ко мне, прежде чем попрощаться, я хочу тебе заплатить.
- О, эмир, мне уже заплатили.
- Кто?
- Человек с длинным лицом.
- Сколько он тебе дал?
- Вот.
С сияющими от радости глазами он полез в сумку, сплетенную из ремней, и вытащил полную пригоршню серебряных монет.
- Все равно пошли. Если дело обстоит так, то я заплачу тебе за осла.
- Аллах керим, я же его не продаю! - вскричал тот испуганно.
- Ты не понял, я всего лишь хочу заплатить и ему за посильное участие в наших делах.
- Машалла, тогда я иду!
В комнате я дал ему несколько рекомендательных писем и еще немного денег; его радость не знала границ.
- Эмир, у меня еще никогда не было такого хорошего эфенди, как ты. Я хотел бы, чтобы ты был моим капитаном, или майором, или даже полковником! Тогда бы я защищал тебя в бою и так же вдохновенно дрался, как это было тогда, когда я потерял свой нос. Это было в одной большой битве у…
- Оставь это, мой дорогой Ифра. Я убежден в твоей храбрости. Ты был сегодня у мутеселлима?
- Баш-чауш отвел меня к нему, и мне пришлось отвечать на очень много вопросов.
- На какие?
- Нет ли среди нас беглеца. Правда ли, что ты с теми езидами убил много турок; не министр ли ты из Стамбула, и еще на многие, которые я не запомнил.
- Ваш путь, Ифра, ведет вас к Спандаре. Скажи деревенскому старосте, что я сегодня отправляюсь в Гумри и что я уже послал тот подарок бею Гумри. А в Баадри ты навестишь Али-бея, чтобы дополнить то, что расскажет ему Селек.
- Он тоже едет?
- Да. Где сейчас он?
- Около своей лошади.
- Скажи ему, пусть седлает. Я дам ему еще письмо. Теперь прощай, Ифра. Аллах да защитит тебя и твоего осла. Да не забудешь ты никогда, что ему на хвост полагается камень.
Трое моих спутников уже сидели в полной готовности в комнате англичанина. Халеф едва не обнимал меня от радости, англичанин протянул мне руку с таким радостным лицом, что я не сомневался, что он сильно тревожился обо мне.
- Была опасность, сэр? - спросил он.
- Я уже был в той самой камере, из которой я вызволил Амада эль-Гандура.
- А! Роскошное приключение! Быть пленник! Как долго?
- Две минуты.
- Сам обратно сделаться свободным?
- Сам? Расскажу сейчас вам все.
- Само собой разумеется! Well! Хорошая страна здесь! Очень хорошая! Каждый день приключения!
Я рассказал все ему по-английски и затем добавил:
- Через час нам уезжать.
Лицо англичанина вытянулось в вопросительный знак.
- В Гумри, - пояснил я.
- О, здесь было классно, классно! Интересно!
- Еще вчера вы не говорили, что здесь классно, мистер Линдсей.
- Быть неприятность! Не быть чего делать! Все равно красиво, очень красиво! Романтично! Yes! Как там с Гумри?
- Намного романтичней!
- Well! Тогда едем туда!
Он поднялся, чтобы позаботиться о своей лошади, и теперь у меня осталось время, чтобы рассказать о моих недавних приключениях тем двоим, что остались со мной. Никто не радовался так нашему отъезду, как Мохаммед Эмин, - самым сильным его желанием было увидеть своего сына. Он тоже поспешил готовиться к путешествию. Я отправился в свою комнату писать письмо Али-бею, в котором сообщил ему все в сжатых словах и поблагодарил его за оба письма, оказавших мне неоценимую помощь. Эти письма наряду со своим собственным я передал Селеку, который скоро должен был покинуть Амадию. Он не присоединился к транспорту, а предпочел, как истинный езид, ехать в одиночестве.
Я услышал торопливые шаги двух людей на лестнице: Селим-ага вместе с Мерсиной входили в мою комнату.
- Эфенди, ты всерьез хочешь покинуть Амадию? - спросил он меня.
- Ты ведь был у мутеселлима и все слышал.
- Они уже седлают лошадей! - прорыдала Мерсина, рукой смахивая слезы.
- Куда вы отправляетесь?
- Мы едем в Гумри. Но этого, Селим-ага, не стоит говорить мутеселлиму.
- Но сегодня вы уже туда не попадете.
- Тогда мы переночуем в дороге.
- Господин, - попросила Мерсина, - останься со мною здесь, дома, хотя бы на ночь. Я приготовлю вам мой лучший плов.
- Дело решенное, мы уезжаем.
- Может быть, ты боишься мутеселлима?
- Он сам знает, что я его не боюсь.
- Я тоже не боюсь, - вмешался Селим-ага, - однако ты отобрал у него две тысячи пиастров.
Мерсина сделала большие глаза:
- Машалла, вот это сумма!
- И, кроме того, золотом, - прибавил Селим-ага.
- Кому же эти громадные деньги?
- Эмиру, естественно! Эмир, если бы ты еще и за меня замолвил словечко!
- Ты этого не сделал, эфенди? - сказала Мерсина. - Ты ведь нам обещал!
- Да, я сдержал слово.
- На самом деле? Когда же ты говорил с мутеселлимом об этом?
- При этом присутствовал Селим-ага.
- Господин, я ничего не слышал, - заверил тот.
- Машалла! Тогда ты внезапно оглох. Мутеселлим ведь предлагал мне пятьсот пиастров взамен пяти тысяч, которые я потребовал.
- Это было для тебя, эфенди!
- Селим-ага, ты говорил, что ты - мой друг и любишь меня. И тем не менее полагаешь, я плохо держу свои обещания. Мне ведь просто пришлось притвориться, словно это было для меня.
- Притвориться?..
Он выпучил на меня глаза и окаменел.
- Притвориться? - выкрикнула Мерсина, быстрее соображавшая. - Почему ты должен был притвориться? Говори дальше!
- Это я уже объяснил аге…
- Эфенди, больше ничего не объясняй этому аге. Он все равно ничего не поймет, скажи лучше мне!
- Если бы я потребовал деньги для аги, то сделал бы мутеселлима его врагом…
- Точно, эфенди, - торопливо подхватила она. - Да, было бы еще хуже, после того, как ты уехал бы, нам снова пришлось бы отдать ему золото.
- Я тоже так посчитал, поэтому притворился, что требую денег для себя.
- Так это было не для тебя? О, говори скорее! - Благородная Мерсина тряслась от вожделения.
- Для аги, - ответил я.
- Машалла! Это так?
- Естественно.
- Сколько он получит денег, не считая тех пятидесяти пиастров?
- Очень много.
- Как много?
- Все.
- Аллах-иль-Аллах! Когда?
- Прямо сейчас.
- Хамдульиллах, через тебя Господь сделал нас богатыми! Но теперь тебе придется нам все отдать.
- Вот, идем сюда, Селим-ага!
Я отсчитал ему всю сумму прямо в руки. Он хотел тут же закрыть ладони, да не успел: Мерсина очень быстро оставила его без всех монет по сто пиастров.
- Мерсина! - загремел он.
- Селим-ага! - сверкнула она глазами.
- Это ведь мое! - рассердился он.
- Оно и останется твоим, - заверила она.
- Я сам могу их спрятать, - пробормотал он.
- Я спрячу надежнее, - уговаривала его она.
- Дай мне немного денег! - попросил он.
- Оставь их мне! - ластилась она к аге.
- Тогда дай мне по крайней мере вчерашние пятьдесят пиастров.
- Ты их получишь, Селим-ага!
- Все?
- Все, но двадцать три пиастра уже истрачены.
- Ничего себе все! Где же они?
- Нет их. Отданы за муку и воду для заключенных.
- За воду? Она ничего не стоит.
- Для заключенных нет ничего не имеющего цены, запомни это, Селим-ага! Но, эмир, теперь у тебя ничего нет!
Держа в руках деньги, Мерсина явно подобрела.
- Я не люблю деньги, к тому же мне нельзя их брать!
- Нельзя тебе? Почему?
- Моя вера запрещает мне это.
- Твоя вера? Аллах-иль-Аллах! Вера не запрещает ведь принимать деньги!
- Моя - запрещает! Эти деньги не принадлежали ни макреджу, ибо он получил их незаконным способом, ни мутеселлиму, ни аге. Они бы и не попали в руки истинных их владельцев. Только по этой причине я заставил мутеселлима отдать часть денег. Если уж все так сложилось, что эти деньги не вернутся в руки тех, кому они принадлежат по праву, то лучше, если вы из них также немного получите, чем если бы они все достались мутеселлиму.
- Эфенди, это очень хорошая вера! - заверила меня Мерсина. - Ты верный последователь Пророка. Аллах да благословит тебя за это!
- Послушай, Мерсина. Был бы я верным последователем Пророка, вы бы не получили этих денег, я бы все положил в свою собственную сумку. Я не мусульманин.
- Как не мусульманин! - воскликнула она удивленно. - А кто же тогда?
- Христианин.
- Машалла, ты нессора?
- Нет, у меня другая вера, чем у них.
- Тогда ты тоже, наверное, веришь в Святую Марию?
- Да.
- О эмир, христиане, которые в нее верят, все хорошие люди.
- Откуда ты это знаешь?
- Это видно по тебе, и я знаю еще об этом от старой Мары Дуриме.
- Вот как. Ты ее знаешь?
- Она известна всей Амадии. Она редко выходит, но уж если появляется, то дарит радость всем людям, которые ей встретятся на пути. Она тоже верит в Деву Марию, и ей поклоняются многие. Вот, вспомнила, что мне нужно сходить к ней.
- Она уехала.
- Да, она снова уехала; тем не менее мне нужно к ней.
- Зачем?
- Мне нужно сказать, что ты уезжаешь.
- Кто тебя об этом просил?
- Отец девочки, которую ты исцелил.
- Останься!
- Я должна!
- Мерсина, останься! Я тебе приказываю!
Я зря повышал голос, она уже спустилась по лестнице, и, когда я подошел к окну, она уже спешно пересекала площадь.
- Не беспокойся, эфенди! - сказал Селим-ага. - Она обещала. О, зачем ты дал мне деньги в ее присутствии! Теперь мне не достанется ни одной пара из них.
- Она растратит их на свои нужды?
- Нет, она скупа, эфенди. Все, что ей удается сберечь, она прячет так, чтобы я не нашел. Она очень гордится тем, что у меня будет много денег, когда она умрет. Хоть это и не особо удобно, ведь мне приходится страдать от этого сейчас. Я вынужден курить плохой, самый плохой табак и, когда я иду в трактир, пить самые дешевые из лекарств, а они, как ты понимаешь, нехорошие.
Селим-ага ушел, весьма огорченный. Я последовал за ним во двор, где седлали наших лошадей. Потом вместе с англичанином прошелся по городу и купил все, что было нужно для поездки. Когда мы возвратились, все уже собрались перед входом в дом. Там же стоял еще один человек, в котором я уже издали узнал отца моей пациентки.
- Господин, я услышал, что ты уезжаешь, - начал он и сделал несколько шагов мне навстречу. - Поэтому я пришел, чтобы попрощаться с тобой. Моя дочь скоро совсем выздоровеет. Она, моя жена и я будем молиться Аллаху, чтобы он тебя защитил. И чтобы ты вспоминал о нас, я принес маленький подарок и сердечно прошу не отказываться от него.
- Если это мелкая вещь, то я ее возьму, в противном случае - нет.
- Это так мало и невзрачно, что я не осмеливаюсь давать тебе самому. Позволь, я отдам это твоему слуге, где он?
- Вон он стоит у вороного.
Он извлек из-под широкой верхней одежды кожаный, усыпанный жемчужинами футляр и подал его Халефу. Я заметил, что кроме этого футляра он дал Халефу еще кое-что. Я поблагодарил его, и мы расстались.