Так как он сделал шаг вниз по вырубленным ею ступенькам, она судорожно вскочила, протягивая руку, чтобы опереться на него, если придется падать, однако устояла на ногах, а он с насмешкой следил, как измученное ожиданием боли лицо ее медленно менялось: удивление, восторг, благодарность.
- Как вы это сделали? - спросила она, затягивая шнурки на башмаке.
- Бывает и хуже, - безразлично сказал Чердынцев. - Я как-то давно тоже вывихнул ногу. Вокруг никого. Пришлось привязать к ступне камень и столкнуть этот камень с горки, на которой я лежал. Очнулся через час, внизу, под горкой. Хорошо еще, что попал поверх камнепада. Но, как видите, хожу.
Разговаривая, он все посматривал вверх, в гору, представляя, как поразятся его "мальчики", когда он появится перед ними вот в таком виде: на плечах два мешка, за спиной - женщина в красном. Сколько он увидит ехидных усмешек, какой иронический послышится шепоток, так, чтобы он слышал, а она - уж ее-то они не станут просвещать насчет неприязни начальника к женщинам! - не слышала.
Но вот Волошина осмелилась и сделала шаг, второй. Он спускался вполоборота к ней, и она ступала шаг в шаг с ним, ледоруб держала цепко, на лед поглядывала с опаской.
Выбравшись на тропу, Чердынцев приказал ей идти вперед. И она терпеливо хромала, оступаясь, скользя по отсыревшим камням, - новичкам и новые трикони на башмаках не очень помогают! - а он шел и думал: "Я прав, никакая ты не альпинистка, самозванка ты, придется еще с тобой помучиться!" Впрочем, походка у нее была отличная, ноги сильные, и костюм очень шел к ней, - наверно, сшит лучшей московской портнихой специально для того, чтобы поразить "ледниковых медведей".
У поворота он бессознательно замедлил шаг, так ему не хотелось выходить под обстрел удивленных глаз вместе с этой спутницей. А она, завидев невдалеке куполообразное двухэтажное здание станции, насквозь просвеченное заходящим солнцем, вдруг остановилась, словно споткнулась, и воскликнула:
- Как красиво! Я так и представляла!
Она не видела, что на террасу, как по сигналу, выскочили все "мальчики" Чердынцева, а у некоторых в руках появились бинокли. Это видел только сам начальник гляциологической станции.
2
Они сидели на террасе полукругом - лицом к "больной", которая полулежала в плетеном кресле, положив туго забинтованную ногу на скамейку. Чердынцев через открытую дверь террасы пересчитал их глазами - собрались все, даже повар Салим сидел на корточках, привалившись спиной к стене. Конечно, сегодня воскресенье, но обычно "мальчики" работали и в воскресные дни. Чердынцев сам сходил на ледник и снял показания приборов, а для успокоения совести своих подчиненных наколол на двери кабинета объявление-приказ:
"По возвращении из командировки приступаю к обязанностям и произведу контрольный осмотр приборов утром 26 апреля…"
Пусть наслаждаются жизнью, если для них жизнь состоит в том, чтобы пялить глаза на женщину в красном…
А "женщина в красном" с восхищением слушала тут же сочиняемые новеллы из жизни гляциологов. Чердынцев, отдыхая после четырехчасового похода по леднику, прислонился к косяку, никем не замеченный, и тоже прислушался.
- И вот представьте, Тамарочка, я срываюсь и лечу по склону вперед головой и таращу глаза, как коршун, ищу, за что бы уцепиться… - Это плетет "охотничий рассказ" самый молодой из "мальчиков", аспирант Каракозов.
- Саша, зачем принижать себя! - перебивает его Милованов. - Ты летел, как орел, не закрывая глаз! Тамарочка, он падал двести метров и, как видите, остался жив…
"Не понимаю я этой молодежи, - размышлял Чердынцев. - Они только что встретились, а эта женщина для них уже Тамарочка, и они для нее - Саши, Васи, Жоржики…"
- Жоржик, - как нарочно, в это время обратилась Волошина к самому молчаливому и спокойному из "мальчиков" - Георгию Ковалеву, которого и сам-то Чердынцев всегда называл уважительно Георгием Федоровичем, - расскажите еще о ледяных пещерах!
И - о, чудо! - Жоржик, молчаливый, тихий, вдруг обрел голос!
- Ледяные пещеры красивы только в том случае, если потолок достаточно тонок, чтобы пропускать свет, или входное отверстие достаточно велико. Но в таких пещерах очень опасно. У нас тут, в полукилометре от станции, есть такая пещера. Я обязательно проведу вас туда, как только вы выздоровеете. А потом мы с вами посмотрим ледяную пещеру "Сезам", там нужны аккумуляторные лампы, но при ярком свете это волшебное зрелище…
- Ах, придется еще долго ждать… - капризничай, протянула Волошина. И Жоржик неожиданно предложил:
- А что, если мы соорудим носилки? Мы понесем вас, как королеву, в паланкине!
- Правильно! - восхитился Каракозов.
Галанин предложил носилки заменить трубчатой походной койкой. Кажется, они были готовы сейчас же отправиться в пещеру.
Волошина неожиданно сказала:
- Александр Николаевич, что вы прячетесь там, в тени, идите к нам, у нас весело!
Как она его разглядела? Или у женщин особое обостренное чувство пространства? Более широкий обзор? Как бы там ни было, оставаться у косяка в коридоре он уже не мог и молча вышел на террасу. Свободный стул стоял у окна, и Чердынцев примостился на нем тоже лицом к гостье.
"Мальчики" чуть присмирели, но Волошина упорно продолжала играть свою роль "нарушительницы спокойствия". Она посмотрела на Чердынцева и спросила:
- А правда, Александр Николаевич, что на этой станции, как на военном корабле российского императорского флота, не бывала ни одна женщина?
Ах, подлые мальчишки! Они уже и это рассказали!
- Да, - коротко ответил он.
- Но почему? - притворно удивилась она.
Он-то прекрасно видел, что это притворное удивление, и грозно взглянул на Галанина. Только Галанин мог выболтать "тайны" экспедиционного дома.
- Потому, что женщинам нечего делать в горах, - хмуро сказал он. - Здесь и мужчинам-то порой приходится трудно.
- А мне показалось, что здесь не так уж трудно живется! - лукаво заметила она. - Прекрасная комната, отличная постель и даже накрахмаленные простыни. Или это только для меня?
- Поблагодарите Салима. За хозяйство отвечает он.
- Но таких условий не бывает и в лучших домах отдыха! Почему же нам, скромным женщинам, нельзя быть рядом с победителями природы мужчинами? На войне женщины делили с ними и опасность и даже смерть, - продолжала она.
- Речь идет о других опасностях. В горах может случиться все. Горцы говорят, что и горы не стоят на месте. Зачем же подвергать опасностям тех, кто слаб от природы? А вспоминать военные годы ни к чему. Я и в те годы не допускал бы женщин на передовую, а будь моя власть, вообще не брал бы их в армию…
- А мне кажется, вы просто обижены на весь наш слабый пол! - с нескрываемой иронией сообщила она.
Чердынцев, чувствуя, как краснеет лицо и наливается шея, исподтишка показал Галанину кулак. Тот испуганно замахал рукой перед лицом, отрицая свою виновность. Неужели она действительно так прозорлива, что пытается читать в его душе? Ну, погоди!
- Женщины действительно не всегда заслуживают уважения! - отрезал он. - Вам говорят, что подниматься на ледник опасно, а вы из чистого упрямства все-таки ползете вверх. Потом вы растягиваете сухожилие и боитесь пошевелиться, убеждая себя, что это перелом.
Он ждал, что Волошина смутится, но она по-прежнему улыбалась.
Галанин жалобно взглянул на начальника:
- Александр Николаевич, у Тамарочки такая интересная жизнь! Вот вас не было тут, а она рассказывала, что у нее свой принцип работы: влезть в шкуру того человека, о котором она собирается написать, пожить его жизнью, изучить его дело…
- Сидя на веранде после сытного обеда под восхищенными взглядами этих самых героев? - иронически спросил Чердынцев.
- Почему же? Когда она писала о физиках, она полгода работала лаборантом на ускорителе! - пытался защищать гостью Галанин.
- А для статьи о Большом театре поступила в кордебалет?
- О Большом театре я не писала, - мягко сказала Волошина, - но когда открыли первые школы стюардесс, надела форму и полетела Москва - Владивосток и обратно. И представьте, после первого очерка в эти школы пошли лучшие десятиклассницы…
- Не убедительно! - проворчал Чердынцев.
Ему уже не хотелось злиться. Ну, явилась и явилась. Завтра или послезавтра Галанин проведет ее по леднику, в среду с базы придет машина с продуктами, "гостью" спустят к Фану, усадят в кабину, Салим взберется под брезентовый верх и - прости-прощай! А пока - веселитесь, мальчики!
Салим выскользнул с террасы и вернулся, неся в руках по пять пиал с зеленым чаем. Как он ухитрялся это проделывать, никто не понимал и повторить фокуса не мог. Поставив пиалы перед каждым прямо на полу, снова присел к стене в своем углу.
Волошина отпила глоток, глядя куда-то вперед, и вдруг глухо спросила:
- Что это?
Пиала выскользнула из ее тонких пальцев и со звоном покатилась по полу.
Все удивленно смотрели на Волошину, только Чердынцев мгновенно обернулся к окну, поняв, что причина ее тревоги где-то там, далеко. На западе, километрах в двенадцати от станции, медленно падала гора Темирхан.
- Смотрите! Смотрите! - вскрикнула Волошина, и только тогда все вскочили, бросились к окнам, выходившим на запад.
Гора падала медленно, точнее, она раскалывалась на глазах, и отколовшаяся часть вместе с остроконечным пиком, седловиной, ледником и снеговой вершиной сползала вниз, в долину Фана, по которой недавно проехали Волошина и Чердынцев. Там, куда падала гора, наверно, еще стоял у подножия зеленый "газик" начальника милиции Фаизова…
Отсюда, с высоты три пятьсот, гора Темирхан всегда казалась похожей на двугорбого верблюда. А сейчас голова и передний горб ползли все быстрее, уже над местом катастрофы появились первые облака пыли, похожие на жидкий дым, но дым все сгущался и сгущался, и вот уже все затянуло темной пеленой, и только тогда донеслись глухие удары, похожие и на раскаты грома, и на гул взрывов.
- Извержение? - спросил сам себя Галанин.
- Может быть, учебный взрыв? - Это голос Каракозова.
- Землетрясение? - испуганный вопрос Волошиной.
Чердынцев, все еще глядя на место катастрофы, коротко распорядился:
- Мальчики, внимание! Галанин, на рацию! Передайте кодом на кишлак Темирхан, в Академию наук, в ЦК партии, в Управление военного округа; запомните текст: "Гигантский обвал в ущелье Фана в четырнадцать часов пятнадцать минут. Гора Темирхан рухнула и перегородила ущелье. Высота завала предположительно триста - четыреста метров. Уточненные данные передам позднее. Рудники и гляциологическая станция отрезаны. Альпинистская разведка со стороны гляциостанции вышла, - он взглянул на часы, - в четырнадцать двадцать". - И другим тоном: Каракозов, Ковалев, Милованов, выходите! И осторожнее! Только подойти к месту обвала, уточнить высоту завала, направление падения! Вернуться как можно быстрее! От нас будут ждать первых сообщений! Галанин, вы еще здесь? Передавайте же! И не забудьте упомянуть: нужны вертолеты для разведки с воздуха! И еще одно: по нашим предположениям, река Фан практически перекрыта. Может быть, в низовьях успеют закрыть плотины, иначе кишлаки и города останутся без воды!
Только в эту минуту до станции донесся грохот. Он шел волнами, то утихая, то снова поднимаясь до высшей точки, когда слух словно пропадает, видно лишь, как у соседа шевелятся губы. Но люди уже знали, что делать, и быстро расходились в этом грохочущем безмолвии, от которого было трудно дышать. Затем земля задрожала, закачалась, дом зашевелился, захлопали беззвучно двери, беззвучно полетели стекла, дрогнул и сдвинулся внизу ледник, забушевали озера, покатились камни морен…
Когда Волошина оглянулась, в комнате никого не было, кроме Чердынцева, который все стоял у окна, вглядываясь в черную пелену, закрывшую ущелье. По качающейся террасе еще ползли, натыкаясь на стены, стулья, резко хлопали двери, все дребезжало, гремело, падало, но за гулом катастрофы не было слышно ни единого звука, словно люди оглохли или завязли в плотном, гудящем грохоте.
А потом на дом навалился раздавленный в ущелье воздух. Он был плотный и холодный, как вода, и наступал тяжелыми рывками. Не ветер, не буря, а именно сдавливающий поток, в котором невозможно шевелиться, двигаться… И навстречу потоку из-за здания станции вышли три альпиниста, связанные нейлоновым тросом, и двинулись, то подтягивая один другого, то подталкивая вперед там, где поток был слишком плотен. Но вот они исчезли за поворотом, и к этому времени грохот словно бы пошел на убыль, дышать уже становилось легче, и стали слышны слова Чердынцева, который все стоял у окна, ухватившись за косяк:
- Какая беда! Какая беда! Какая беда!
- Почему - беда? Какая беда? - прокричала, сделав усилие, Волошина, и вдруг поняла, что все уже кончилось, только воздух еще качается и сотрясается дом.
- Фан перекрыло начисто, - устало сказал Чердынцев. - А я вам рассказывал, что на этой реке стоят десятки кишлаков и пять городов. Весь урожай республики и сама жизнь края теперь под угрозой.
- Но ведь все это можно взорвать! - сердито закричала Волошина. - Если не аммоналом, так хоть атомной бомбой! Кто же позволит какой-то глупой горе погубить весь урожай или даже весь край?
- В тысяча девятьсот десятом году в Сарезском ущелье вот так же упала гора. Она раздавила весь кишлак Сарез. Только два человека уцелели - они перегоняли стадо овец на летнюю стоянку. Высота завала равнялась восьмистам метрам. Река Сарез оказалась перегороженной. Теперь там озеро глубиной шестьсот метров, а из него стекает ручеек… Но если когда-нибудь эта естественная плотина поползет, то…
- Не может быть, чтобы здесь не было ни исследователей, ни каких-нибудь постов предупреждения! - еще более нервно сказала Волошина.
- Посты-то есть… - пробормотал Чердынцев.
- Так не пугайте меня! - окончательно выйдя из себя, крикнула Волошина.
Чердынцев подумал: вот всегда они так, эти женщины! Они молча переживают катастрофу, а потом только начинается нервное возбуждение. Сейчас она так зла, что может посчитать, будто он нарочно вызвал этот обвал. А когда нервное возбуждение дойдет до предела, ей захочется улететь на первом вертолете, хотя она будет знать, что вертолет прилетел не ради нее. Эти женщины всегда ведут себя так, словно являются центром мира.
Но Волошина уже присмирела. Она стояла рядом у окна и все пыталась что-то разглядеть в черной, почти ночной темноте пылевых извержений. Видно, ждала, что сейчас упадет еще одна гора, за нею - другая, а потом весь мир разрушится и сама она погибнет под его обломками. Но именно - в последнюю очередь! Эгоцентризм, присущий всем женщинам, и тут не оставит ее.
Он сказал:
- Пылевое извержение продолжается долго. Только завтра мы кое-что увидим отсюда. А горы падают не так часто даже во время землетрясений.
- Успокоили! - зло сказала она. - А если я думаю о людях? - И снова вскрикнула: - Господи, как же мне не повезло! Ведь могла же я задержаться еще на два дня в городе! Теперь я была бы в центре всех событий!
- Или лежали раздавленной в самом центре обвала, - напомнил Чердынцев. - Кстати, автобус из города приходит в Темирхан в одиннадцать утра. С вашей стремительностью вы были бы в это время как раз где-то в районе горы Темирхан… А центр событий будет, вероятнее всего, именно здесь. Я думаю, первые разведывательные вертолеты придут не позже чем через полчаса. Правда, летчики увидят немного в такой мгле, но какое-то представление о размерах катастрофы получат.
На террасу вошел Галанин с листком радиограммы.
- С аэродрома просят включить все электросветильники станции. Они хотят сбросить вымпел с письмом. Вымпел будет с парашютом красного цвета и с радиомаяком, который я на всякий случай смогу запеленговать своим приемником.
- Везет нам на красное! - Чердынцев бросил мимолетный взгляд на Волошину. Та отвернулась и, прихрамывая, ушла. Галанин сказал:
- Александр Николаевич, пожалейте ее! Она же не бывала в таких переделках!
- Я тоже! - резко ответил Чердынцев. - Что у вас еще?
- Спрашивают, можем ли мы организовать завтра с утра подробную разведку?
- Можем… - И словно про себя: - Если мальчики вернутся.
Галанин ушел на радиостанцию. Чердынцев стоял у закрытого окна, за которым по-прежнему бушевала пылевая буря. Скрипнула дверь, Чердынцев обернулся.
Волошина переоделась: на ней был глухой черный свитер и черная прямая юбка. На ногах - грубые башмаки. Даже лицо переменилось, сделалось строже и суше. Ах да (Чердынцев удивленно рассматривал ее), сняла жирную помаду с губ и стерла синие полоски с углов век, удлинявшие ее глаза. Она спросила с видом послушной ученицы:
- Что я должна делать, Александр Николаевич?
- Пока делать нечего. - И тут же поправился: - Впрочем, идите к Галанину. Там лежит вахтенный журнал станции. Сначала запишите все, что вы видели, укажите время катастрофы и последовательность событий. В дальнейшем будете заносить в журнал все распоряжения и радиотелеграммы. Галанину, вероятно, этим будет некогда заниматься.
Она покорно повернулась и пошла, хотя Чердынцев видел, что ждала она не такого легкого дела. Но и эту-то работу он просто выдумал: понимал, как трудно ей сейчас безделье. Чердынцев и сам чувствовал, что он сейчас сорвется, куда-то побежит, - может быть, к завалу. Но туда ушли мальчики, а он должен сидеть и ждать, что ответят на его сообщение…
Но из дому он вышел, крикнул в окно Галанину:
- Если будет что-нибудь важное, ударьте в гонг! - и пошел к приборной площадке.
У первой вехи он остановился: поперек поля зияла трещина. Ледник сполз вниз метра на полтора-два. На побуревшем от пыли льду змеились зигзаги и провалы. Озера, покрывавшие ровную площадку, ушли в трещины.
Он с трудом добрался до сейсмографических приборов. Самописцы продолжали работать, выстукивая свой механический пульс. Но линия из-под пера вытекала рваной, качающейся: земля все еще дышала, и там, на месте обвала, продолжались, как видно, толчки. Но все это были поверхностные явления: как он и предполагал, землетрясения не было, случился гигантский, катастрофический оползень.
Сняв ленты с записанными следами катастрофы и поставив новые катушки, Чердынцев осторожно вернулся на береговую тропу. И вовремя: во мгле послышался гул вертолета.
Галанин включил свет во всех комнатах и маяк на крыше станции. Столбы света упирались словно в глухую стену. Галанин включил и морзянку: ее писк, усиленный приемником, слышался через окно. Вертолетчики, скорее всего, шли на этот радиописк, вряд ли они видели в такой мгле световые сигналы.
Но снизилось точно: над очищенной от камней площадкой перед домом, куда прилетали много раз и раньше. Только сейчас они не высовывались в дверцу, не махали руками встречающим, выкинули вымпел и повернули назад.
Галанин подобрал вымпел и вручил Чердынцеву письмо. Республиканский Центральный Комитет партии назначал Чердынцева ответственным за эвакуацию жителей горняцкого поселка, расположенного выше обвала, при недавно открытом руднике, "если положение станет угрожающим". В письме сообщалось, что приказ вывести рабочих из-под земли уже отдан по радио.