- Рад за тебя. Но, Стивен, ты ведь мастак в разгадывании всяких головоломок, я уверен. Не мог бы ты помочь мне восстановить последовательность этих писем, а, может, и общий смысл?
Вместе они тщательно рассмотрели листы, используя увеличительное стекло, окись сурьмы и разведенный купорос, но толку вышло немного.
- Я разобрал, что на старых нонпарелях, которые мы сажали, выросло по три яблока на каждом дереве, и что клубника погибла, - высказался Джек, - и она, очевидно, говорила с Оммани, потому что замена дымохода в коридоре стронулась с места, и тут еще джерсейская корова… У детей выросли волосы, и зубы, сколько-то зубов, бедняжки. Волосы, ага, кажется, она пишет, что они прямые. Прямые или кудрявые, какая разница? С волосами они будут выглядеть куда лучше. О Боже, Стивен, так это их волосы я сдул только что, думая, откуда они в конверте?
Он поползал на четвереньках, и, наконец, встал, сжимая маленький клочок.
- Небольшая качка, однако, - заметил он, вкладывая волосы в записную книжку, и вновь возвращаясь к письмам, - соседи довольно внимательны. Тут про еще одну связку фазанов от мистера Бича в прошлый вторник. А вот здесь она снова пишет, что с ней все хорошо, просто на удивление хорошо, и подчеркнуто дважды. И то же самое было в письме, которое я только что смотрел. Я конечно очень рад этому, но почему "на удивление"? Она что, болела? И что это о ее матери? Не может второе слово быть "паралич"? Если миссис Вильямс заболела и Софи ухаживает за ней, тогда понятно, почему "на удивление".
Они вновь копались в письмах, и Стивен почти наверняка расшифровал про зайца, преподнесенного капитаном Поликсфеном и съеденного в субботу или в воскресенье, или в оба дня, и еще что-то про дождь. Все остальное осталось лишь гипотезой.
- Я всегда думал, что старый Джарви ошибался, когда говорил, что не дело морскому офицеру жениться, - заметил Джек, аккуратно собирая листы. Но теперь я понимаю, что он имел в виду. Я ни за что не хотел бы остаться холостым, даже за адмиральство, ты знаешь, но ты не представляешь, как разум мой стремился в Эшгроу в эти дни, когда я должен был думать, как подготовить эскадру к выходу.
Джек мотнул головой, выглянул в люк, и затем продолжил:
- Проклятый военный суд, а что делать с этими сухопутными акулами на верфи? Не говоря уж о боцмане и его чертовых фокусах?
Весь ужин он тыкал вилкой в баранину, рассуждая о проблемах с мистером Феллоузом: распоряжаться собственностью Его Величества было неписанным законом среди слуг Его Величества, а уж поврежденные предметы считались практически собственностью заведующего, и обычай этот за давностью выглядел почти законом. В Королевском Флоте право это называлось "каппабар". Баталеры, плотники и боцмана крали больше, так как у них было и что красть, и возможности для этого, но ведь были и определенные границы, а Феллоуз отнюдь не ограничился поврежденным имуществом (и в немалых количествах). Да и каппабар он тащил уж совсем без меры, и Джеку надо бы было поставить его перед военным судом завтра и обломать через колено. Это просто его долг, как капитана. А с другой стороны, его долг держать свой боевой корабль в наилучшем состоянии, а для этого необходим боцман, первоклассный боцман. А первоклассные боцмана не растут на деревьях в Кейптауне, и на пятачок пучок их не купишь.
Джек слегка разгорячился при этом, он проклинал Феллоуза, называл его полоумным шутом, сумасшедшим лунатиком, подзаборным содомитом, но делал это все без огонька и без души - душа его все еще была далеко, в Хемпшире.
- Слушай, - заявил Стивен, - если мадрасское начальство исполнит свои обещания и мы отправимся на Реюньон (в чем я начинаю сомневаться), Фаркьюхар отправится с нами, и тут-то конец нашей музыке. Давай сыграем мою старую "Элегию к Тир-Нан-Ог", у меня тоже упадок настроения, а это может послужить отвлекающим средством. Подобное лечится подобным.
Джек ответил, что был бы рад помузицировать со Стивеном до захода луны, но ожидаемые из Кейптауна нарочные и чиновники с верфи вряд ли дадут им достичь возвышенного состояния души. На самом деле они даже не успели настроить инструменты, когда явился Пятнистый Дик с сообщением от мистера Джонсона, что в море замечена "Ифигения", которая уже показала свои позывные и идет ко входу в бухту.
При свежем юго-восточном ветре и заметном течении "Ифигения" бросила якорь еще до восхода луны, и новости, принесенные капитаном Ламбертом, выбили все мысли об Англии и о музыке из головы Джека Обри. "Ифигения", прекрасный тридцатишестипушечный фрегат, вооруженный с восемнадцатифунтовой артиллерией, сопровождала небольшой транспортный флот с подкреплениями полковнику Китингу на Родригес. Теперь силы его насчитывали два полка английской пехоты и два - сипаев, и некоторое количество вспомогательных войск. Общее количество на пятнадцать сотен не дотягивало до ожидаемого, но армейцы сделали все, что могли. Войска прибыли вовремя, и атака на Реюньон теперь становилась делом решенным, хотя и рискованным, ибо французы успели укрепить гарнизон свежими частями, и имели достаточно времени для восстановления батарей.
Первоочередной задачей теперь было выяснить, какие корабли были в распоряжении губернатора Декэна на Маврикии, и, если это будет возможно, запереть их в их гаванях.
- Капитан Ламберт, - спросил Джек, - в каком состоянии "Ифигения"?
Он совсем не знал Ламберта - недавно произведенного молодого человека, но внешность его сразу расположила к себе: небольшого роста, полноватый, веселый, при этом умелый офицер. И Джек просто-таки влюбился в него, когда тот достал из кармана бумаги со словами:
- Вот рапорты моих офицеров, сэр, приготовлены, когда мы входили в порт. Казначей: провизии на полных девять недель - всех наименований, за исключением рома. Этого - только на тридцать девять дней.
Помощник: пресной воды - сто тринадцать тонн, говядина в порядке, свинину иногда приходится браковать при варке, остальная провизия - в порядке. Мне следует добавить, сэр, что мы набрали воду, топливо и черепах на Родригесе.
Канонир: восемнадцать зарядов на орудие, пыжей в достатке, по сорок ядер на ствол.
Плотник: корпус в хорошем состоянии, кницы в носу подкрепили двумя чиксами, мачты и реи - в хорошей сохранности.
Хирург: в списке больных - три человека, кандидаты на инвалидность, сухого бульона - пятьдесят семь фунтов, других припасов до 19-го числа следующего месяца.
Что до команды, сэр, некомплект - шестнадцать человек.
- Итак, вы готовы выйти немедленно, капитан Ламберт?
- В любой момент, сэр, как только пожелаете. Хотя я был бы счастлив, получив немного пороха и ядер и сколько-нибудь зелени - мой врач сомневается в качестве нашего лимонного сока.
- Очень хорошо, капитан Ламберт, очень хорошо! - воскликнул ликующий Джек. - Вы непременно получите порох и ядра. И не думайте об этой чертовой верфи и неурочном часе - у нас боеприпасов больше, чем мы можем погрузить без ущерба безопасности - из Сен-Поля, и я заставлю моего канонира изрыгнуть избыток. И можете забрать шесть наших буйволов, которые ждут на пляже. Что до зелени: у моего казначея есть отличное неофициальное знакомство на берегу, он добудет любое нужное количество в течении получаса.
Мистер Петер, будьте добры приготовить письмо для адмирала, отправить тотчас же. Мистер Ричардсон - наш лучший наездник, кажется, скажите ему, чтоб не вздумал ссылаться на львов и тигров по дороге - это все болтовня. Затем подготовьте приказ для капитана Ламберта - выйти в море с отливом, рандеву у Порт-Луи, копии секретных сигналов, резервная точка рандеву - Родригес, после, дайте подумать, семнадцатого. И вызвать всех командиров судов на борт.
Киллик, позови канонира и принеси бутылку "Констанции" с желтой этикеткой, с желтой, слышишь?
Между подписыванием бумаг и переговорами с упирающимся канониром они выпили эту бутылку лучшего вина на корабле, а затем начали прибывать капитаны эскадры. Ответы их рулевых на окрики часового следовали в быстрой последовательности: "Нереида", "Сириус", "Оттер", "Мэджисьен"!
- Итак, джентльмены, - начал коммодор, когда все собрались, - когда ваши корабли смогут выйти в море?
Если бы не проклятие Пима - новомодные железные баки, "Сириус" был бы готов через пару дней, если бы не возмутительнейшие проволочки верфи с давно обещанными железными дельными вещами, то же самое можно было бы сказать и об "Оттере".
- "Нереида" будет готова через тридцать шесть часов, - заявил Клонферт, со значением улыбаясь капитану Пиму, но улыбка сменилась изумлением и раздражением, когда Кертис доложил:
- "Мэджисьен" может выйти сию минуту, сэр, если мне будет позволено набрать воды на Флэт-Айленд. У нас воды не более тридцати тонн.
- Счастлив слышать это, капитан Кертис, - откликнулся Джек, - просто счастлив. "Мэджисьен" и "Ифигения" направятся к Порт-Луи с максимальной поспешностью, мистер Петер передаст вам ваши приказы. И, полагаю, будет хорошим советом при этом ветре вам верповаться на фарватер с тем, чтобы захватить первые же минуты отлива.
Они получили приказы, они оттянули свои суда на фарватер, и рассвет застал оба фрегата исчезающими за горизонтом. Когда завтрак из яичницы и соленой ягнятины прибыл в каюту, заполняя ее своими ароматами, фрегаты уже огибали Мыс Доброй Надежды. Вскоре после этого капитан Элайот прибыл с официальным приказом адмирала коммодору собрать заседание военного суда. Кроме того, он привез письмо, где поздравлял Джека с прибавлением сил на Родригесе, от которых, таким образом, страна в ближайшее время может ожидать чудесных свершений, особенно в связи с тем, что в ближайшее время эскадре будет передан "Леопард"… Кошмарный старый "Леопард"!
Джек переоделся в парадную форму, зловещий флаг общего сбора поднялся над "Боадицеей", капитаны собрались, и, с мистером Петером в качестве исполняющего обязанности адвоката, они занялись неприятным делом - разбором обстоятельств бедного капитана Волкомба, потерявшего двадцатидвухпушечный "Лорел", захваченный в своем последнем бою "Канониром" у Порт-Луи, еще до прихода Джека на Мыс. До этих пор на станции никак не могло набраться достаточное количество старших офицеров для проведения военного суда, и бедный Волкомб пребывал под формальным арестом с самого своего обмена. Каждый знал, что в этих обстоятельствах, с "Канониром", несущим увеличенный экипаж в виду его порта базирования, и с двойным количеством куда более тяжелых орудий, обвинять командира "Лорела" было не в чем. Каждый знал, что дело должно закончиться полным оправданием, с сохранением чести и достоинства, каждый, кроме Волкомба. Для него дело было слишком важным, чтоб сохранять хоть какую-то рассудительность, и он сидел всю долгую процедуру с выражением такого отчаяния на лице, что вызвал серьезную озабоченность у членов суда. Ведь каждый мог оказаться на его месте, перед судьями-дилетантами, возможно, предвзятыми по причинам политическим либо служебным, либо из-за долго лелеемой зависти, при этом на приговор которых не может быть апелляций.
Возможно, это было нелогично, ведь они сами определяли вердикт, но каждый член суда разделил радостное облегчение Волкомба, когда адвокат зачитал приговор, а Джек, с тщательно подобранными приличествующими словами, вернул капитану шпагу. Они были счастливы за Волкомба, а потому последовавшие приговоры по делам о дезертирстве и хищениях были довольно мягкими.
Но до вынесения приговоров еще надо было дожить - процесс катился себе неторопливо, ни шатко, ни валко. На своем корабле капитан мог разбираться как угодно с матросом-нарушителем, если только дело не доходило до смертного приговора, но он не мог тронуть ни одного мичмана или офицера - они должны были предстать перед судом. И Джеку, кипящему от нетерпеливого желания выйти в море и начать действовать до того, как французы на Реюньоне проведают о его силах, казалось уже, что на эскадре не осталось ни одного нормального мичмана. Казалось, все они не могли найти лучшего занятия, нежели напиться пьяным, опоздать из увольнения, проявить неповиновение и оскорбить или даже избить старшего по званию, а затем смыться с вверенным ему имуществом.
И в самом деле, то, что являлось обычной пищей для военных судов, могло представить Королевский флот в крайне неприглядном виде: преступления, притеснения, жалобы на незаконные действия, иногда справедливые, а иногда - сфабрикованные или намеренно раздутые. (Так, один штурман обвинил своего капитана в подделке судовой роли, на том основании, что там числился сын его друга, хотя на самом деле молодой джентльмен в это время учился в школе в Англии. Это была обычная практика, но официальная огласка напрочь погубила бы капитанскую карьеру, если бы суд не прибег к изощреннейшей юридической акробатике для его спасения.) Ну, и ссоры в кают-компании, выпады против офицеров, дурное обращение, и кровавые разборки на нижних палубах.
Между этими унылыми заседаниями председательствующий вновь обращался в моряка, и вновь впрягался в переоснащение своих кораблей, ведя решительную битву с проволочками и задержками. Но в этой битве верфь легко одерживала верх, имея в своем распоряжении все время, сколько его осталось до конца света. Ибо чиновники на верфи отлично знали меру его нужды и нетерпения, и в итоге он не просто должен был за всякий чих расставаться с нелегко доставшимся золотом, но даже благодарить вымогателей за последний ящик тридцатипенсовых гвоздей и десятидюймовых сваек, доставленный на борт. Но это все происходило на закате и в сумерках - ибо на обед председатель суда обязан был приглашать и других его членов.
- Скажите, коммодор, вынесение смертных приговоров не влияет на ваш аппетит? - вопросил Стивен, глядя, как Джек разделывает седло барашка.
- Я бы не сказал, - отозвался коммодор, передавая капитану Волкомбу сочащийся невинной кровью кусок. - Мне это не по душе, конечно, и если суд находит возможность уменьшить наказание - я всегда проголосую за это. Но если имеется случай вопиющей трусости или пренебрежения обязанностями, ну, тогда мне это кажется довольно ясным - человек должен быть повешен, и да смилостивится Господь над душой того, кого не смогла помиловать служба. Я, конечно, сожалею об этом, но на мой аппетит это не влияет. Капитан Элайот, немного вырезки?
- Это мне кажется изрядным варварством, - заключил Стивен.
- Но сэр, - отозвался капитан Пим, - ведь отрезает же медик пораженный гангреной член, дабы сохранить остальное тело?
- Медик не режет конечности ни для мести отступнику, ни для устрашения. Он не делает из ампутации торжественного представления, не выставляет больной орган на позор. Нет, сэр, ваша аналогия ложная. Более того, сэр, вы должны осознать, что этой аналогией приравниваете хирурга к обычному палачу - должности постыдной, презираемой и внушающей отвращение повсюду. А дурное отношение к палачу вырастает из того, что он делает, у всех народов презирают и такого человека, и, тем более, его деятельность, и это, в свою очередь, подкрепляет мою точку зрения.
Капитан Пим запротестовал, что он вовсе не имел ничего против хирургов - они замечательные люди, особенно корабельные, хотя и на берегу не хуже, несомненно. Он бы не хотел больше связываться с аналогиями, но, возможно, ему будет позволено заметить, что тяжелая служба требует твердой дисциплины.
- Как-то один человек, - заметил капитан Элайот, - был приговорен к смерти за то, что увел лошадь с общинного выгона. Он сказал судье, что слишком жестоко вешать за увод лошади с выгона. А судья ответил: "Вас вешают не за увод лошади с выгона, а чтоб другие не уводили лошадей."
- Думаете ли вы, - вопросил Стивен, - что лошадей перестали красть каждый день? Нет, конечно. Не верю я и в то, что капитанов можно сделать храбрее или умнее, вешая и расстреливая их за трусость и оплошности командования. Это должно уйти, как ордалии на плужном лемехе, как испытание ведьм водой и иглой, как судебные поединки и прочие реликты отошедшего варварства.
- Доктор Мэтьюрин совершенно прав, - воскликнул лорд Клонферт. - Торжественная казнь кажется мне отвратительным спектаклем. Конечно, человек может быть…
Его слова потонули во взрыве речей, которые разбудило Стивеново "расстреливать" - про адмирала Бинга, расстрелянного по приговору на собственном квартердеке. Говорили все разом, кроме Волкомба, который ел с волчьим аппетитом в молчании (его первая трапеза в спокойном состоянии), имена Бинга и Кеппела звучали там и тут.
- Джентльмены, джентльмены, - надрывался Джек, который знал и куда более свежие случаи Гамблера и Хервея, и неудачный бой у Шаранты, - ради всего святого давайте держаться своего скромного уровня, и не связываться с адмиралами и еще бог знает с кем. Иначе мы сейчас начнем копаться в политических дрязгах, и это будет конец приятной беседе.
Шум стих, но тем отчетливее стал слышен возбужденный голос Клонферта, толкующего о возможных судебных ошибках и цене человеческой жизни, которую не воротишь, а ведь нет ничего драгоценнее! Он адресовался к сидящим рядом и перед ним, но ни один из капитанов не казался расположенным подхватить тему, и возникло ощущение молчания в ответ на неловкость, тем более, что Стивен, убедившись, что и две сотни лет убеждений не сдвинут его кровожадных компаньонов ни на дюйм, занялся скатыванием хлебных шариков.
- Что до ценности человеческой жизни, - подал голос Джек, - то не переоцениваете ли вы ее в своей теории, ведь на практике ни один из присутствующих не поколеблется пристрелить лезущего на абордаж противника, и потом не вспомнит об этом. И вообще, наши корабли для того и созданы, чтоб отправлять в лучший мир как можно больше народу.
- Это тяжелая служба, и она требует строгой дисциплины, - повторил Пим, изучая сквозь стакан с кларетом увеличенное изображение своего пальца.
- Да, это тяжелая служба, - подхватил Джек, - и мы часто называем наши форменные пуговицы Божьим наказанием, но человек, офицер, идет сюда добровольно, и, если ему что-то не нравится, он в любой момент может уйти. Он сам берет все на себя, и он знает, что если он сделает что-то или что-то оставит не сделанным - его сместят или даже повесят. Если у него нет сил это принять - ему лучше оставить службу. А что до ценности человеческой жизни, то мне часто кажется, что на Земле и так чересчур много народу, и один человек, даже пост-капитан, да что там, даже коммодор или еще какая рождественская елка в орденах, не перевесит пользы дела.
- Я совершенно не согласен с вами, сэр! - заявил Клонферт.
- Ну что ж, милорд, я надеюсь, что это единственный вопрос, по которому мы расходимся, - миролюбиво отозвался Джек.
- Взгляд тори на человеческую жизнь… - начал Клонферт.
- Лорд Клонферт, - Джек повысил голос, - бутылка перед вами!
После окрика Джек, нацелившись на свою долю пудинга с изюмом и быстро ее ухватив, заговорил о замечательном (предполагаемом) увеличении населения колонии с приходом эскадры: "… один из моих гардемаринов уже исхитрился заделать детей двум девицам - коричневой и желтой." Остальные с облегчением поддержали тему, рассказывая об аналогичных случаях, вспоминая страстных девушек Суматры, Порт-о-Пренса и Леванта, песенки и загадки; в итоге день закончился всеобщим весельем.
"Нереида", с новыми брам-стеньгами и новой гичкой на борту, наконец, ушла на Маврикий, покинув Саймонстаун этим же вечером. Глядя, как она выходит из гавани, Стивен сказал Джеку: