Граф при всей своей добродетели и любви к жене Сибилле, не прочь был развеяться со служительницами Мельпомены и насладиться представлением. Хотя при его дворе было достаточно жонглёров, акробатов, танцоров и музыкантов, к последним особенно благоволила госпожа Сибилла, его сиятельство любил разнообразить свой досуг. И такое пусть незначительное событие в жизни Бельфора, как посещение его заезжей актёрской труппой, не хотел оставлять без внимания.
…Как только помощник управителя сообщил Жоссу, что граф желает насладиться искусной игрой актёров и потому приглашает их в замок, а ко всему прочему, ему поручено позаботиться о внешнем виде труппы, особенно её женской половине.
Жосс сразу же понял: его сиятельство скучает, желает развлечься, женой и местными красавицами он пресытился, и потому жаждет новых ощущений. А что касается его доброго имени, о коем молва слагает легенды, то одно другому вовсе не помеха. В конце концов знатный мужчина имеет право отдохнуть. Да и слух госпожи Сибиллы тоже надобно усладить дивной альбой… А уж Жосс был мастер по части развлечений и, учуяв приличный заработок, поспешил дать соотвествующие указания своим подопечным.
… И вот в просторной зале слуги графа наскоро возвели сцену из свежеструганых досок. Актёры, разодетые в пух и прах, начищенные до блеска (стараниями помощника управителя), а женщины, в том числе и Мария, ещё и благоухавшие дивными ароматами, предстали перед взором супружеской четы де Бельфор.
Граф тотчас, с первого же взгляда, оценил прелести Колетты, но и Мадлен удостоил снисходительной улыбки. Правда, юная Мария была вовсе не в его вкусе – слишком уж молода, дабы быть искушённой в любви.
Жосс заливался соловьём перед благородной четой, вознося их добродетели до небес (уж он-то был мастер на подобные хвалебные речи), а затем горячо благодарил за оказанный приём.
Графиня тем временем достаточно оценила предприимчивость Жосса и перевела взор на Ригора. Супруг ещё накануне представления сообщил ей, что в труппе есть некий трубадур, который успел, как говорят, покорить сердце графини де Мюлуз. Госпожа Сибилла давно не виделась с Беатриссой де Мюлуз, прошло несколько лет с тех пор, как покойный граф собирал гостей в Бельфоре. Но это обстоятельство для неё сыграло решающую роль, дабы обратить внимание на трубадура.
"Неужели сей юноша сумел завоевать расположение Беатриссы?.. – мысленно удивилась она.
И вот актёры в очередной раз поклонились почтенной публике, Жосс исчерпав слова благодарности и восхищения, объявил о начале представления.
* * *
Благородная чета Бельфор наслаждалась театральным действом. Граф явно симпатизировал Колетте, графиня – Ригору. Несмотря на свои добродетели, в том числе и верность супругу, голос сердца постепенно заглушал голос разума, и к концу представления Сибилла начала наконец понимать, почему Беатрисса де Мюлуз не устояла перед этим юнцом. Было в нём нечто притягательное… Сибилла размышляла: может быть, умение петь, обладание прекрасным голосом, хорошими манерами, отнюдь не свойственными выходцам из торгово-купеческой среды… Или всё же виной всему – природное обаяние трубадура? Благородная дама терялась в догадках и вскоре оставила сии бесплодные размышления, ибо её полностью поглотила альба в исполнении Ригора, которую он некогда посвятил графине де Мюлуз.
Наконец представление закончилось, актёры поклонились почтенной публике. Граф и графиня наградили труппу милостивыми улыбками за их старания.
Ангерран, буквально пожирая глазами Колетту, предложил Жоссу задержаться в Бельфоре, пообещав труппе своё покровительство и защиту от барона де Эпиналя. Затем он величественно удалился в сопровождении графини. Сибилла была несказанно рада, ибо ей хотелось сполна насладиться талантами юного красавца.
Однако не все в замке возрадовались появлению актёрской труппе и тому, что граф явно благоволил к странствующим актёрам. Анри – придворный поэт и музыкант – любимец графини, испытал явственный укол зависти и ревности. На протяжении всего представления он наблюдал, как графиня внимает пению заезжего трубадура. Увы, Анри, не обладал не столь прекрасным голосом и манерой исполнения, и не столь изысканными манерами, кои Ригор успел освоить за время пребывания подле графини де Мюлуз, пусть и непродолжительное.
Анри, как выходец из самых низов общества (его мать была простой служанкой, а отец одним из многочисленных безродных егерей семейства де Бельфор), не желал терять позиций, завоёванных при графском дворе великим трудом, а порой унижением и хитростью.
Придворный поэт прекрасно понимал: чем дольше продлится пребывание Ригора в замке, тем больше графиня попадёт под его обаяние. Анри трезво рассудил, что не сможет тягаться с заезжим выскочкой, ибо ему не дано Всевышним столь утончённого чувства стихотворного слога и столь искусного владения лютней, всё более входившей в моду в Бургундии и Франции.
Поэтому Анри, решив не терять времени даром, направился к Констанции, одной из камеристок графини, пылавшей к нему неразделённой страстью.
Придворный поэт прекрасно знал о её чувствах, они проявлялись порой слишком явно, что не ускользнуло от внимания госпожи Сибиллы и обитателей замка. Графиня благоволила к Анри, ей нравились его бесхитростные баллады, посвящённые обыденным темам. Но разве можно сравнить их с кансонами Ригора, столь изящно воспевающих куртуазную любовь!
По дороге у Анри созрел план, согласно которому он намеревался действовать. Он решительно вошёл в покои камеристок. Девушки готовились ко сну, и уже успели снять высокие головные уборы и распустить волосы.
Констанция с задумчивым видом сидела подле своей кровати на простом табурете и расчёсывала гребнем волосы. При виде Анри она встрепенулась. Девушки многозначительно переглянулись. Две совсем молоденькие камеристки начали шептаться и игриво поглядывать на визитёра. Но тот был невозмутим.
– Констанция… – произнёс он. – Мне надо с тобой поговорить…
Девушка поначалу растерялась, застыв с гребнем в руке. Камеристки снова зашептались: наконец-то Анри спустился с небес на землю! Чем ему не угодила Констанция? Она вообще для него слишком хороша – благородного происхождения, хоть и сирота из разорившегося семейства. Графиня дала бы за ней скромное приданое…
– Констанция… – снова повторил Анри. Девушка очнулась, встала с табурета и направилась к Анри. Тот же подхватил её и увлёк из комнаты.
Анри, держа Констанцию под руку, стремительно шёл по длинному замковому коридору, покуда не достиг своей комнаты, а точнее сказать, каморки. Ибо остановка его "покоев" была предельно скромной: тюфяк, набитый свежим сеном, небольшой стол, табурет и сундук, в котором хранился нехитрый гардероб поэта и скромное наследство, полученное от отца-егеря.
Анри тяжело дышал, потому как волновался. Констанция понимала, что он решился наконец с ней объясниться. Неужели Анри признается ей в ответных чувствах?
Молодой мужчина без лишних слов заключил камеристку в объятия и страстно поцеловал. Девушка разомлела в его руках и была готова на всё… даже провести ночь в этой каморке, познав восторг любви на простом тюфяке.
* * *
Прошла неделя с тех пор, как актёрские повозки достигли Бельфора.
Колетта щеголяла в новом платье, подаренном графом, прислуга же старалась быть по отношению в ней предупредительной. Жосс наслаждался здешней кухней, поглощая огромное количество блюд кряду. Леон и Мария неожиданно для всех сблизились (у Мадлен и Колетты появились подозрения, что они стали любовниками) и наслаждались обществом друг друга, постоянно находя темы для разговоров, прогуливаясь вокруг замка или по галереям, расположенным на крепостной стене, любуясь живописными окрестными пейзажами.
Жан и Клод, оставшись без женщин (Колетта постоянно находилась в обществе графа, а Мадлен то и дело бегала к стражнику, воспылав к нему дикой страстью), времени даром не теряли, отхватив себе молоденьких служанок, и при малейшей возможности утопали в их объятиях.
Ригор беспрестанно сочинял стихи, посвящая их прекрасной Сибилле. Та же внимала им с сердечным трепетом, опасаясь, что в один прекрасный момент не выдержит и сама бросится в объятия трубадура.
Словом, жизнь налаживалась. О чём ещё мечтать странствующему актёру?..
Но, увы, сия идиллия продлилась недолго.
В один прекрасный день графиня, совершая свой утренний туалет, пожелала надеть своё любимое серебряное ожерелье из сапфирина. Констанция, а именно она в этот день облачала госпожу, направилась к резному столику, на котором стоял ларец с драгоценностями. Она открыла его, но к своему вящему удивлению, не увидела ожерелья (оно обычно лежало поверх других украшений).
– Но, ваше сиятельство, его здесь нет… – растерянно пролепетала камеристка.
– Как нет? – удивилась Сибилла, рассматривая себя в зеркало из амальгамы. – Смотри внимательнее… Куда оно могло подеваться… – сказала она, любуясь своим новым головным убором.
– Не знаю, моя госпожа… – растерянно произнесла Констанция.
Камеристки, помогавшие ей облачать графиню, многозначительно переглянулись, предчувствуя беду…
Сибилла поднялась со стула с высокой резной спинкой, ещё раз посмотрелась в зеркало, которое держал юный паж, и направилась к шкатулке с фамильными драгоценностями, предвкушая, как устроит нагоняй нерадивой Констанции.
Камеристка, как ни старалась, не могла совладать с собой и скрыть охватившее её волнение. Она глазами указала графине на ларец.
– Ваше сиятельство, я не слепая… Ожерелья из сапфирина нет в ларце…
Сибилла уже была готова разъяриться и наброситься на камеристку, которая отчего-то раздражала её в последнее время всё больше. Но графиня слыла женщиной доброй и рассудительной, и потому она сделала глубокий вдох, дабы подавить гнев и раздражение, заглянула в открытый ларец. Действительно, ожерелья в нём не было…
Сибилла растерялась и начала выкладывать украшения из ларца на стол. Вскоре он был пуст, но сапфириновое ожерелье так и не нашлось.
– Обыщите комнату! – приказала графиня камеристкам. – Куда оно могло подеваться?.. – недоумевала она, пытаясь вспомнить, когда надевала любимое украшение в последний раз? По всему получалось два дня назад. – Констанция, я же помню, как ты положила ожерелье в ларец!
Девушка поклонилась.
– Да, ваше сиятельство…
Камеристки перестали шептаться, решив вступиться за свою товарку, ибо любая из них могла оказаться в столь щекотливой ситуации.
– Да-да, госпожа! Констанция положила ожерелье в ларец… Мы видели… Мы помним… – затараторили они наперебой.
Сибилла строго взглянула на своих камеристок.
– Я не обвиняю Констанцию в воровстве! Я просто хочу найти ожерелье! – произнесла она, теряя терпение.
– Мы найдём его… Мы найдём его… – снова затараторили камеристки.
– И не взболтните лишнего графу! – приказала Сибилла, надеясь всё же, что ожерелье найдётся. Ей не хотелось и думать, что среди её окружения есть вор … ли воровка.
Но, увы, все тщания камеристок были напрасными. Они искали везде, где только возможно, но ожерелья нигде не было. Графиня с ужасом осознала, что её обокрали в собственном же замке. Ей стало дурно…
Констанции пришлось ослабить ей шнуровку платья и принести прохладной фруктовой воды. Но Сибилла была безутешна.
– Боже мой! В замке вор! Как я скажу об этом графу?! – сокрушалась она.
И тут Констанция заметно оживилась.
– Ах, ваше сиятельство, простите, что осмеливаюсь давать вам советы…
– Говори же! – не выдержала графиня её предисловий.
– Думаю, что никто из вашего окружения не способен на подобную подлость… Никому и в голову не придёт украсть из замка хоть самую малость, не говоря уже о фамильных драгоценностях.
Сибилла машинально кивнула, соглашаясь с камеристкой.
– Да-да, госпожа! – подхватили словоохотливые камеристки, которые за столь короткий срок уже успели возненавидеть наглых бесстыжих актрис, которые чувствовали себя в замке Бельфор, словно у себя дома.
– Это могли сделать актрисы! – наконец высказалась одна из них. – Эти раскрашенные потаскушки не могли удержаться от соблазна! Ожерелье из голубого сапфирина просто прекрасно!
Сибилла округлила глаза. Но была вынуждена задуматься над словами камеристки.
* * *
Примерно в полдень графиня вошла в покои своего супруга, застав его весьма некстати в обществе Колетты. Правда, "голубки" выглядели довольно невинно…
Актриса тотчас поклонилась графине, а его сиятельство, заметив чрезмерную бледность жены, сразу же понял: что-то случилось. Он жестом велел Колетте удалиться, что та и не преминула сделать.
– Сибилла, дорогая! Что с тобой? – поспешил осведомиться Ангерран.
Графиня потупила взор.
– Ах, Ангерран… Я право не знаю, как и сказать…
Графа охватило волнение.
– Говори! Что же случилось?!
– У меня пропало сапфириновое ожерелье… – собравшись с силами, выпалила Сибилла.
– То, которое принадлежало твоей матушке?
Графиня кивнула.
– Ты приказала осмотреть свои покои? – на всякий случай уточнил граф.
– Да и не только… Но его нигде нет, Ангерран… – словно оправдываясь, сказала Сибилла.
Кровь прилила к голове графа.
– Я прикажу перевернуть весь замок вверх дном! – прорычал он. – Найду вора и лично отрублю ему руки!
– Или ей… – вставила графиня.
Ангерран осёкся и с удивлением воззрился на жену.
– Ты хочешь сказать, что ожерелье украла женщина?!
– Возможно, я вполне допускаю это…
Граф приблизился к жене.
– Ты кого-то подозреваешь?
Та отрицательно покачала головой.
– Но вот мои камеристки…
– Эти безмозглые болтушки! – перебил жену граф. – Так что они говорят?
– Говорят, что актрисы ведут себя… неподобающим образом и вполне могли завладеть моим ожерельем… – высказалась Сибилла и закрыла глаза от страха, думая, что муж начнёт сейчас "метать гром и молнии" подобно Зевсу.
Тот побледнел…
– Если это так, то я жестоко покараю виновную… или виновного. – Заверил он и отправил пажа за командиром замковой стражи.