- Есть! - ответил санитар и повернулся к Красавчику с Кнауфом: - Эй, вы, помогите отнести, тут недалеко.
- Сам неси, - ответил Кнауф, санитар ему был не указ, - я останусь с нашим раненым товарищем.
- Тогда ты, - санитар ткнул пальцем в подошедшего Юргена.
Это было обычное корыто из оцинкованной жести, в таком хозяйки стирают белье. Оно было доверху наполнено ампутированными руками и ногами. "И когда только успели?" - отстраненно подумал Юрген. Он уже перешел порог чувствительности, для одного дня чувств и эмоций было более чем достаточно.
- Все, коллега, - донесся голос одного из врачей, - двадцать минут. Быстрее работают только на конвейерах "БМВ".
Юрген с Красавчиком подняли корыто и пошли за санитаром. Тот закурил на ходу сигарету, прижав локтем к телу отрезанную ногу. По дороге они встретили Вайнхольда, поникшего и обессиленного, он едва волочил ноги. Вайнхольд скользнул взглядом по корыту, вздрогнул и, пошатываясь и переламываясь пополам, сделал несколько шагов в сторону, уперся руками в дерево, низко опустив голову. Его рвало.
- Ему сегодня крепко досталось, - извиняющимся голосом сказал Красавчик.
- Гомики вообще слишком чувствительны, - сказал санитар, - не понимаю, зачем их берут в армию.
- Мы тоже не понимаем, - сказал Красавчик.
- Многого не понимаем, - подтвердил Юрген.
Они с Красавчиком друг друга поняли. Вайнхольд с Кинцелем были хорошими товарищами, но речь была не о них.
Они подошли к какой–то яме. В ней лежали окровавленные бинты, какие–то серые лохмотья, бывшие сегодняшним утром военной формой, распоротый сапог, аптекарские пузырьки.
- Вываливайте, - сказал санитар и первым бросил принесенную ногу, - братская могила, - сказал он на обратном пути, - если дело так дальше пойдет, то у нас и такой может не оказаться.
- Если бы ты сказал: у вас, я бы дал тебе в морду, - сказал Красавчик.
- Под одним богом ходим, - ответил санитар. - У тебя что с плечом?
- Царапина.
- Умирают и от царапины. Пошли к фельдшеру, я проведу вне очереди.
- Да идет он!.. Не хочу. Царапина. Первый раз, что ли.
- Я твоего желания не спрашиваю. Идем!
- Иди, - сказал Юрген, - дело говорит.
- А как же корыто? - спросил Красавчик.
- Я отнесу.
Красавчик вернулся минут через пятнадцать со свежей перевязкой. Зальм уже лежал на операционном столе, в отключке после укола морфия. В корыте лежала распоротая брючина. Они ничем не могли помочь старине Зальму. И они побрели к траншее.
Они заняли один из блиндажей, потеснив солдат первой роты. Потеснив - громко сказано, в этой тесноте зияли бреши.
- Командир батальона майор Фрике приказал объявить вам благодарность за стойкость в бою, - торжественно начал Гиллебранд, когда они собрались все вместе.
- Мог бы и лично нам объявить, - сказал Юрген Красавчику, не особо понижая голос, - а заодно Толстяку Бебе, Зальму и Кинцелю.
- Ему западло, - ответил Красавчик.
- Тут только что прозвучали имена наших храбрых товарищей - рядовых Бехтольсгейма, Зальмхофера и Кинцеля, - выхватил Гиллебранд, посчитавший за лучшее пропустить остальное мимо ушей, - командир батальона майор Фрике приказал мне составить представление для внесения дополнений в характеристику военнослужащих в личном деле, что имеет определяющее значение при вынесении решения по вопросу о прохождении военнослужащим испытания в рамках программы… - Он и сам понимал, что несет околесицу, поэтому поспешил закончить речь бодрым возгласом: - Так давайте вместе составим формулировки будущих представлений! - Он достал из кармана кителя маленькую записную книжку в кожаном переплете, вынул из нее тонкий, острозаточенный карандаш, приготовился записывать. - Кинцель… - он вопросительно посмотрел на лежавших на нарах солдат, призывая их высказываться.
- Вызвался быть санитаром, спас жизнь раненого товарища, получил тяжелое ранение, - сказал Вайнхольд.
- Прекрасная формулировка! - воодушевленно воскликнул Гиллебранд, быстро заполняя страничку записной книжки какими–то непонятными письменами, как древними рунами. - Почти столь же прекрасная, как сам рядовой Кинцель. Я думаю, что после такого подвига майор Фрике будет ходатайствовать перед верховным командованием о признании рядового Кинцеля прошедшим испытание, с возвращением ему звания фельдфебеля и переводом в регулярную часть Вермахта.
- О–ля–ля, - тихо сказал фон Клеффель, - aller Anfang ist schwer.
- Зальмхофер, - с некоторым сомнением сказал Гиллебранд.
- Зальм - герой! - провозгласил фон Клеффель. - Он стрелял, я сам видел.
- Стрелял… - с еще большим сомнением сказал Гиллебранд.
- Прицельным огнем уничтожил двадцать солдат противника, в числе первых бросился в прорыв, - предложил свой вариант Ули Шпигель.
- Отличная формулировка! - воскликнул Гиллебранд, строча в записной книжке. - Как вы сказали? Прорыв?
- Так точно, герр оберст, прорыв! - твердо ответил Ули Шпигель.
- Отлично. Так и запишем. Бехтольсгейм…
- Остался в строю, невзирая на ранение и большую потерю крови, под убийственным огнем противника подносил товарищам боеприпасы, - сказал Ули Шпигель, он вошел во вкус.
- Превосходно! У нас есть еще один герой, оставшийся в строю после ранения, - Гиллебранд посмотрел на Красавчика.
- Царапина, - ответил тот, - и я не герой.
- Кто еще отличился?
Все молча пожали плечами.
- Кто принял командование после гибели унтер–офицера Руппа? - спросил Гиллебранд, он не оставлял попыток найти еще хоть одного героя.
- Никто, - ответил фон Клеффель, - чтобы стоять, где стоял, не нужны командиры.
- Без них даже лучше, - сказал Юрген, ни к кому не обращаясь, - не лезут с дурацкими командами: внимание, противник перед вами.
- Вот–вот, - повернулся к нему Красавчик, - и не достают столь же дурацкими расспросами после боя: вы выжили? как вам это удалось?
- Ошибаетесь, молодые люди, - сказал фон Клеффель, - без командира никак нельзя. Кто отдаст приказ на отбой? А без приказа вы, безмозглые, до утра будете глаза таращить да разговоры разговаривать.
Тут и до Гиллебранда дошло.
- В охранении первая рота, - сказал он, - всем спать. Отбой!
Долго поспать им не дали. Перед рассветом их сменил пехотный полк. Уходили они через деревню. Их дом был разворочен артиллерийским снарядом. Где–то заунывно, на одной ноте, выла женщина. Зеленели кудрявые кустики редиски, посаженной Швабом. В них застряла рождественская открытка, подаренная Лаковски фрау Клаудии. "Gott sei dank!" - было напечатано на ней. Спасибо тебе, господи!
Das war Hinterland
Это был тыл. Настоящий тыл. Здесь не свистели пули, здесь не рвались снаряды и здесь были женщины. И многое другое, что есть в любом мирном городе, но чего они были лишены на протяжении девяти месяцев, проведенных в лагерях и на фронте. Этот рай назывался Витебском.
Три дня у них ушло на то, чтобы выделить себе в этом раю маленький кусочек и обнести его колючей проволокой, построить контрольно–пропускной пункт и смотровые башни, поставить палатки и убедить святого Петра в том, что ключи ключами, а пароль паролем. С каждым днем они все больше мрачнели, еще неделя - и они стали бы тихо роптать. Кому приятно взирать на рай из–за колючей проволоки, близок локоть, да не укусишь. Но на четвертый день майор Фрике приказал построить на плацу сильно поредевший батальон.
- Солдаты! - обратился он к ним. - Вы храбро сражались и заслужили отдых. Командование дало нам месяц на доукомплектование и боевую подготовку пополнения. Первая маршевая рота прибывает сегодня в четырнадцать ноль шесть. Приказываю явить новобранцам пример дисциплины, аккуратности и высокого боевого духа.
- Солдаты! - приступил майор Фрике ко второй части речи. - Вы прошли часть дороги испытания, кто больше, кто меньше, но все вы заслужили поощрение. С сегодняшнего дня и до конца срока пребывания в месте дислокации вам всем в порядке очередности будет предоставлено право убывать в увольнительную на срок от утренней переклички до вечерней по нормам регулярных частей Вермахта - пять раз в месяц.
Майор Фрике сделал паузу специально для того, чтобы солдаты могли выразить свое ликование энергичным "Хох! Хох! Хох!" по команде дежурного офицера. Что и было исполнено, к глубокому удовлетворению майора Фрике.
- Указанное право, - продолжил майор Фрике, - не будет распространяться на вновь прибывающих военнослужащих, которым еще предстоит завоевать это право в бою. Поэтому приказываю не обсуждать с новобранцами никаких деталей вашего пребывания в увольнительной и вообще исключить из ваших разговоров всяческие упоминания о пиве, водке, женщинах и сексе.
Разумность приказа не вызывала сомнений. Стоило майору произнести магические слова, как все помыслы стоящих в строе солдат устремились к пиву, водке, женщинам и сексу. Это было столь явственно написано на их лицах, что майор Фрике счел необходимым огласить еще один пункт приказа:
- Нарушившие приказ будут лишены увольнительных. В заключение сообщаю вам радостное известие: наши раненые товарищи находятся на излечении здесь же, в городе, в армейском госпитале. Дорогу к госпиталю вам должен указать любой дежурный или представитель жандармерии. Посещения в госпитале разрешены с двенадцати ноль–ноль до четырнадцати ноль–ноль.
Это сообщение солдаты также приветствовали троекратным возгласом, может быть, не таким громким, как предыдущее, но не менее искренним. Через полчаса солдаты второго взвода третьей роты получали документы для увольнительной. Тут их ждал еще один подарок от командира батальона.
- Аусвайс для перемещения по городу подлежит предъявлению при выходе с территории лагеря и возврату при возвращении из увольнительной, талончик на посещение пуффа, корешок с отметкой об использовании подлежит возврату в канцелярию батальона, презерватив… - писарь последовательно выкладывал все это на стол перед изумленным фон Клеффелем. - Следующий!
- Аусвайс для перемещения по городу, вернуть при возвращении, талончик на посещение пуффа, корешок с отметкой об использовании вернуть, презерватив. Следующий!
Юрген сгреб выданное со стола, уступив место Ули Шпигелю.
- Аусвайс, талончик, презерватив.
- Использованный презерватив подлежит возврату? - поинтересовался Ули.
Вопрос поставил писаря в тупик. Он долго шевелил губами, как будто прочитывал всевозможные уставы, указы и инструкции в поисках ответа.
- Я запрошу начальство, - выдавил наконец он. - Следующий!
- Мой друг, - сказал фон Клеффель Ули Шпигелю, когда они направлялись к своей палатке, чтобы собраться перед увольнительной, - убедительно прошу вас никогда не шутить подобным образом с писарями.
- Почему? - пожал плечами Ули Шпигель.
- Ваш невинный вопрос может породить бумажную бурю. Ваш запрос пойдет по инстанциям, никто не решится взять на себя ответственность за вынесение столь судьбоносного решения и будет пересылать запрос вышестоящему руководству, в верховном командовании сухопутных сил, куда он с неизбежностью поступит, этот вопрос вызовет долгие дебаты и жаркие споры, после чего будет подготовлен проект указа, который положат на стол фюреру. Наш целомудренный фюрер возмутится столь низкой прозой жизни и будет всячески оттягивать подписание указа.
- Ну и что? - легкомысленно сказал Ули Шпигель.
- Да то, что до решения вопроса отменят выдачу талончиков и закроют бордели!
- Вот черт! - сказал Красавчик.
- Герр подполковник, вы сейчас говорили точь–в–точь как старина Зальм, - сказал Курт Кнауф.
- Правда? Что ж, я действительно вспоминал перед этим о бедняге Зальме. Увидим ли мы его когда–нибудь? Да и жив ли он?
Все замолчали. Юргену стало не по себе - как будто поминали погибшего. Он поспешил развеять тягостную атмосферу шуткой.
- Мы опять стали голубыми, - сказал он, помахав талончиком, цвет которого был почти неотличим от цвета их бывших "недостойных" военных билетов.
- Вам хорошо, вы вернулись в привычное состояние, - подхватил фон Клеффель, - но я никогда голубым не был и не уверен, что хочу им быть. Мы, офицеры, всегда вызывали девочек к себе, да и девочки были… Ну, вы меня поняли. Что делать с этим, - он, в свою очередь, помахал талончиком, - ума не приложу. Можно ли представить меня, подполковника Вильгельма фон Клеффеля, входящим в солдатский бордель?
- Очень даже можно, - сказал Красавчик.
- Вы находите? - фон Клеффель вставил монокль и строго посмотрел на Красавчика.
- Нахожу, - ответил тот. - Одну из самых роскошных тачек в своей жизни я увел от дверей самого низкопробного борделя в Киле, настолько низкопробного, что сам я не сунулся бы туда, даже если бы мне приплатили. А вот хозяин тачки посещал его с завидной регулярностью. Между прочим, он был барон.
- Может быть, он приезжал туда по делам, - сказал фон Клеффель.
- Ха, по делам! - воскликнул Красавчик. - Там была горбунья, еврейка, выдававшая себя за мадьярку, истинный ураган по отзывам. У нее еще были волосатые ноги, - уточнил он.
- Какая гадость! - Вайнхольда передернуло от омерзения.
Юрген представил себе голого Кинцеля и не сдержался, рассмеялся. Ему вторил дружный смех, все остальные подумали о том же.
- А это на раз или на час? - озабоченно спросил Диц, вертя талончик в руках.
- Судя по количеству выданного снаряжения, на раз, - ответил Ули Шпигель.
- На раз или на час, вам ведь все равно будет мало, Хайнц, - сказал Вайнхольд, - возьмите еще мой, он мне не понадобится. Только не забудьте вернуть мне корешок с отметкой об исполнении, чтобы я мог отдать его в канцелярию.
- И исполню, и верну, - Диц поспешил забрать талончик, - вы настоящий друг, Вайнхольд. Что я могу для вас сделать?
- Я случайно увидел у вас в ранце заначенную банку мясных консервов. Не могли бы вы дать ее мне? Я не оставляю надежды на встречу в госпитале с Эрихом. Вы ведь знаете, как кормят в этих госпиталях. А Эриху даже в нашем котле не хватало мяса, я всегда подкладывал ему свои кусочки.
- Конечно, конечно, - засуетился Диц, доставая банку консервов из ранца, - это будет нашим общим подарком старине Кинцелю.
Юрген хлопнул себя ладонью по лбу. Как же он мог забыть?! Юрген полез в свой мешок и достал плитку шоколада. Он был большим сладкоежкой, Толстяк Бебе, и хорошим парнем.
Им повезло. Их товарищи находились здесь и шли на поправку. Каждый раз, когда они по очереди направлялись в увольнительную, они непременно заходили в госпиталь.
У них быстро выработался четкий ритуал. Вот и в тот день они необычно большой компанией - отсутствовали лишь Красавчик и Брейтгаупт - отправились с утра в город. Их лагерь располагался километрах в семи от центра города, им, привыкшим к долгим маршам, это было не расстояние. Они промаршировали по шоссе, наслаждаясь воздухом свободы и приветственно козыряя проезжавшим мимо машинам. Они вступили на улицы города, в который раз поразились царившей там мирной атмосферой и четкой организацией жизни. По улицам ходили подтянутые немецкие офицеры и женщины в нарядных платьях, солдаты в чистой форме и надраенной до блеска обуви если и слонялись просто так по улицам, глазея по сторонам, не позволяли себе ни малейшей расхлябанности, готовые в любой момент отдать честь встречному офицеру, патрули вежливо проверяли документы и указывали дорогу. Отпускники излучали счастье от предвкушения близкой встречи с родными и коротали время до отхода поезда в кинотеатре, где специально для них крутили фильмы. Прилавки многочисленных магазинов не ломились от избытка товаров, но предлагали все необходимое. Старухи и девочки продавали букетики цветов. Дымили трубы завода. В сторону железнодорожной станции одна за другой ехали крытые машины с различными грузами, предназначенными для отправки в Германию. В том же направлении прошла колонна местных жителей, молодых парней и девушек с чемоданами в руках, они ехали на работу в Германию. Их лица были печальны, это было так понятно и естественно, ведь они покидали родителей и родные места. Провожающих не было, это было предусмотрительно запрещено, чтобы избежать душераздирающих сцен прощания.
Но главным было наличие ресторанов, кафе, пивных. Именно это отличает мирный город от военного, цивилизацию от варварства. Собственно, в пивную они и направлялись, это было первым пунктом программы. Пивная походила на рабочую столовую, каковой она, наверно, и была в прежнее время, но они не привередничали. В пивной важен не интерьер, а хорошая компания и, конечно, пиво. Пиво должно быть.
- Бирхер? - склонился над их сдвинутым столом русский официант.
Это означало: "Пиво, господа?"
- Ja! - закричали они дружно.
Вскоре перед каждым стояла кружка пива с огромной шапкой пены и рюмка водки. Водку тут подавали как само собой разумеющееся.
- Prosit! - они подняли рюмки и выпили до дна. - Mit den Wölfen muß man heulen!
Запили пивом. Утолив первую жажду, они застучали кружками по столу, скандируя:
- Bier! Bier! Bier!
Стучали, впрочем, осторожно, ведь кружки были стеклянными и без крышек, а пена по–прежнему заполняла половину кружки. Официант быстро принес пиво и водку. Теперь можно было осмотреться и неспешно поговорить.
Несмотря на ранний час, зал был почти заполнен. Преимущественно такими же солдатами, как и они, не желающими терять даром ни одной минуты из дня отдыха. Исключение составляла шумная компания русских полицаев, молодых и не очень, узколицых, поджарых мужчин, сидевших за столиком в углу и налегавших на водку. Одеты они были кто во что горазд. На некоторых была немецкая военная форма без эмблем, перехваченная в поясе советскими широкими ремнями с тяжелыми литыми пряжками. А некоторые были и вовсе в коричневатых офицерских френчах с медными пуговицами с выпуклой эмблемой серпа и молота. Их эта мешанина нисколько не смущала. Они искоса посматривали на сидевших в зале немцев и хвастливо грозились прищучить каких–то неведомых Юргену москалей. Юрген вообще мало что понял из их разговора, они говорили скорее по–польски, чем по–русски. Они были из Галиции, что это такое, Юрген тоже не знал.
- Прекрасный материал, - сказал фон Клеффель, показывая глазами на полицаев, - отчаянные и полные ненависти к большевикам. Как раз то, что нам нужно.
- Это точно, - сказал Красавчик, - ненависть из них так и прет.
- Почему вы решили, что к большевикам, подполковник? - спросил Вайнхольд.
- А к кому же еще? - искренне изумился фон Клеффель. - Не к нам же! Ведь мы принесли им свободу от большевистского ига. Осталось только привить им немецкий порядок, и из них выйдут отличные кавалеристы, вы уж мне поверьте. Я потому и сказал: прекрасный материал.