От такой безаппеляционности "голубушка" вспыхнула как маков цвет и не знала, куда ей деваться, а старушка, встряхнув седыми буклями, перевела взгляд на летчика и задорно подмигнула, и тот ответил ей тем же без всякого смущения, озорно и неожиданно.
- Благодарю за комплимент, мадам!
- Вот, - гордо огляделась та. - Из хама хоть так, хоть этак не сделаешь пана, а интеллигент всегда джентльмен. Правду я говорю, доченька?
На губах летчика играла улыбка, и женщины откровенно любовались им, а почти все мужчины снисходительно решили простить ему этот грех. Как-то даже у самых крутых он не вызывал раздражения.
Это был штурман Матецкий.
"Так твою и перетак и растак, - думал в это время интеллигентнейший молодой человек с обаятельной улыбкой, он, прижимая левой рукой полу пиджака, прикрывавшего пистолет. - Вот же удружил мне задачку, хоть глаза лопни. Лети туда, не знаю куда, бери пушку и пуляй в живых людей, как в перепелок. Ну не гнусь все это, а? Мать твою! Бери и пуляй. Как будто я всю жизнь только тем и занимаюсь. А я еще не застрелил ни одного живого человека… Да мать же твою, взял бы сам и пулял, если пришла такая охота или делать больше нечего. Как будто я им нанимался. Ну, хорошо, я умею рассчитать и проложить маршрут, провести по нему машину, держать связь, завести самолет на посадку… мало ли что я умею! Но - так твою перетак! - в живых людей стрелять мне еще ни разу не приходилось. И еще неизвестно, я в него выстрелю или он в меня. Сплошь и рядом бывает: ты копаешь яму другому и сам же туда ухнешь. Таких примеров тьма, вся история ими завалена. И хотел бы я знать: с какого такого рожна я должен стрелять в совершенно незнакомого мне человека? Он что - забор вокруг моего дома разгородил? Или, может, отравил мою любимую собаку? Мать твою! (Пожалуйста, пожалуйста, проходите.) Ни хрена он мне не сделал! Так зачем же мне портить ему настроение? Не хочу я в него стрелять, и все тут. Или - еще лучше: он меня шлепнет. Ну, ей же ей, это уже чересчур! Одни расходы на похороны… мать твою, да тут паршивым миллионом не обойдешься. (Пожалуйста, пожалуйста, вот свободное место, присаживайтесь.) Что, Останин потом по тебе заплачет? Держи карман. Хрена он заплачет. Разве пожалеет, что пулемета не дал. Ну, допустим, не убьют. Просто наделают дырок в шкуре. Так твою и растак! У меня что - этих шкур навалом? Если у тебя нет запасного народа, то и у меня шкур не избыток. (Извините, я нечаянно!) Как подумаешь, волком взвоешь. Голова идет кругом. Ну, мать твою…"
И по пути от автобусной остановки до дома штурман продолжал рассуждать в таком же духе, нехорошо отзываясь о командире, о тех, кто его собирался убить и, соответственно, кого он сам, об окружающем мире и вообще о жизни. Попутно он разъяснил какому-то провинциалу, как добраться до нужной улицы, и тот был просто покорен его обходительностью, воскликнув про себя: "Что значит - городские, черти!" Перекатил через перекресток коляску с детенышем, помогая женщине, у которой на подходе явно намечался очередной законопослушный (а может, и не очень) гражданин великой державы. Отдал тысячу рублей слепому нищему баянисту.
Перед самым своим домом штурман приказал: "А ну, возьми себя в руки и прекрати истерику!"
Перед дверью квартиры окончательно пришел в себя.
Порог он переступил вполне целеустремленным и собранным мужем.
Он думал, что его сразу же встретит жена с пацаном, но они ушли в магазин или на прогулку, и это дало ему дополнительную передышку.
Штурман жил в двухкомнатной квартире. В комнате размером побольше находились диван, круглый стол и шесть стульев, телевизор, посудная стенка. На стенах висело в им самим сколоченных рамах несколько репродукций картин, в основном пейзажи Левитана и Айвазовского. На окне радужным разноцветьем переливались колеус, герани, глоксинии, бегония.
Вдоль всех стен в меньшей комнате высились до потолка стеллажи, заполненные книгами. Стеллажи сооружал штурман тоже сам. У окна к стоякам был приспособлен откидной столик.
Станислав положил на столик деньги, потом отстегнул пистолет и бросил рядом.
- Ты вернулся! - сказала из прихожей жена, неслышно открывшая дверь. - А мы за молочком на кухню съездили. И купили тебе вкусного хереса. Хочешь выпить?
- Хотеть-то хочу, да не могу. Ночью на вылет.
- Жалко. Такой хороший херес. И еще я буженинки взяла.
- Завтра выпьем, тем более - суббота. Я быстро вернусь.
- А куда тебе лететь?
- В Уренгой. Часа три туда, столько же обратно. Примерно в это время буду здесь.
Она захлопала в ладоши.
- Тогда мы знаешь что сделаем? Съездим на Шарташское озеро, искупаемся, позагораем. Я давно тебя хотела вытащить, чтоб ты как следует отдохнул. Я все приготовлю не спеша, а на озере сейчас должно быть прямо чудно.
Когда она глядела на штурмана, глаза ее прямо-таки сияли. Вряд ли ее можно было назвать красавицей, но она была очень миленькой, и в ней таилась какая-то тихая притягательная прелесть, так и лучившаяся откуда-то изнутри. У нее были длинные, почти до лопаток, каштановые волосы, чуть завивавшиеся на концах, большие зеленые глаза с невинно хлопающими, тоже длинными, ресницами, маленький аккуратный носик и пунцовый рот. Сразу было видно, что она без памяти влюблена в мужа и совершенно счастлива.
- Чудно-то чудно, - улыбнулся штурман, - да народу будет в выходной…
- А мы лодку возьмем. Ты так давно не катался, да и я тоже. Настоящий праздник устроим. Как это - уик-энд?
- Примерно, - сказал штурман. - Вот, возьми деньги, купишь что надо, - повернулся он к столу и тут же чертыхнулся про себя: забыл убрать пистолет. Попытался прикрыть его собой, но Света уже увидела.
- А это что?! Зачем тебе пистолет? Откуда?
Он беспечно пожал плечами.
- От государства, откуда еще! Нам выдают оружие на каждый вылет. Ты же знаешь - угонщики, террористы, сепаратисты, особисты…
- Но раньше я у тебя никогда не видела ничего такого. - Лобик у нее над переносьем собрался в ижицу.
- Так я никогда и не брал домой, - сказал он. - Решил вот почистить - надо же когда-то.
- А, - вздохнула она с облегченьем. - А то я испугалась. Какие ж террористы в Уренгое!..
Штурман вздохнул с облегчением. Еще вздумала бы позвонить кому-то из ребят… Потом ночь не спала бы. Он задвинул пистолет подальше с глаз, протянул жене деньги.
- Тебе дали аванс?
- Премия.
- За что?
- Так квартал кончается. Не заметила?
Она всплеснула руками.
- И правда. Так замоталась с Никиткой - то постирушки, то побрякушки, - она рассмеялась.
- А ты попробуй с кем-нибудь из соседских старушек договориться на завтра-послезавтра, чтоб посидели с пареньком. Тогда мы сможем взять с собой палатку да и укатить на пару дней. Деньги заплатить есть - чего еще? Надо ж и тебе когда-то отдохнуть.
- Слушай, ты чудо. - Она обхватила руками его за шею и расцеловала в обе щеки и в губы. - Так и сделаем! Ура! Тебе приготовить что-нибудь поесть?
- Часика через два. Сначала я должен съездить к Рогову и забрать расчетчик.
Когда она вышла, штурман вытащил из-под стола дипломат. Он повертел в руках пистолет и сунул его внутрь. Остановился перед коляской с сыном, наставил на него указательный палец.
- Никогда не становись писателем, - назидательно сказал он ему. - Все писатели плохо кончают. Одни сходят с ума, другие стреляются, третьих стреляют или сажают в психушки. Понял?
Он легонько ткнул его пальцем в носик. Тот сказал:
- Гу…
Может, понял, может, нет.
Затем штурман с независимым и беспечным видом направился к лифту. Ехать ему надо было не к Рогову, а на электричке за Шарташское озеро. Там начинался большой лес.
7
Для второго пилота Геннадия Минина предстоящий полет проблемой не был и никаких мыслей не вызывал. Ни радостных, ни тревожных. Ни взлет, ни посадка для второго пилота заданием не предусматривались, а подержаться час-другой за штурвал в горизонтальном полете - дело не только привычное, но уже и начинавшее помаленьку приедаться. Финансовые проблемы второго пилота совершенно не занимали. Отец работал иллюзионистом в цирке, мать - дрессировщицей, и они не бедствовали. Тех же денег, которые получал он как второй пилот, ему хватало с избытком. Конечно, у него не было и не предвиделось, как у некоторых его одногодков, ни зарубежных тачек, ни благоустроенных коттеджей, ни сногсшибательных аудио и видеоаппаратуры, но он и не стремился все это заполучить, так что никому и не завидовал.
- Что это вы так на меня уставились? - услышал он вдруг неожиданный голос.
Звон льдистых колокольчиков.
Он любил мороженое и конфеты и сейчас сидел в кафе перед креманкой напротив молоденькой девушки, занятой тем же похвальным делом, что и он. Ну, конечно, разве он мог отыскать себе другое место в абсолютно пустом кафе с множеством пустых столиков, а не за единственным занятым, если он занят девушкой? Даже если для этого потребовалось совершить кругосветное путешествие через весь зал?
Поскольку он уже отчаялся обрести любимую, он потерял бдительность. Эту девушку он просто-напросто не заметил. Но ноги все равно принесли его к ней. Против природы не попрешь.
Он перевел взгляд с креманки на нее, и тот с отчетливым щелчком прилип к ее груди и не смог отлепиться, когда он повел им по подбородку, губам, носу, глазам, волосам…
Она была красавицей.
- Что-о?! - сказал он. - Уставился?
Он и не думал на нее "уставляться".
Она даже взгляда не подняла.
- Не просто уставились. Вытаращились.
- Это один из ваших приемчиков знакомиться или единственный?
Она наконец оторвала взгляд от мороженого, медленно повела им по сторонам, наконец остановила на Гене. Она и не на него глядела - куда-то сквозь него, рассеянно, далеко, и Гене захотелось оглянуться, нет ли у него там кого за плечами.
- Приемчиков? - переспросила она, и было совершенно понятно, что она его и сейчас в упор не видит. Это была величественная снежная королева, занятая своими медленными снежными мыслями.
"Чудо, до чего глупа!" - восхитился Гена.
Но огромные, как два черных озера, глаза, толстенные огненные косы, лежащие на груди, как на подносе, изящная талия… Его неудержимо потянуло наклониться и заглянуть под стол, но он сдержался.
- Ну да. Я вас и не заметил вовсе, где мне было уставляться или вытаращиваться.
- Не только вытаращились, у вас глаза на лоб полезли, они и сейчас у вас на лбу, - сказала та, и взгляд ее наконец подтянулся из-за его спины ко лбу, и Гене захотелось пощупать свой лоб.
- Как это вы ухитрились разглядеть мои глаза, если не отрывались от мороженого? - с ехидцей поинтересовался он, с ехидцей и беспокойством.
- Что? - не поняла она. - Я все время их видела.
Относительно глаз он ничего не мог сказать, но челюсть повела себя плохо. Гена почувствовал, как она легла ему на грудь. Это его рассердило. Он слегка приподнялся и протянул руку к ее ушку, прикрытому косой. Чуть дотронулся кончиками пальцев до волос девушки и вытащил оттуда свои "Командирские". Потом подбросил их на ладони.
- Зачем тебе понадобились мои часики? - сурово спросил он. - Тоже мне: нашла куда прятать!
Если Гена рассчитывал ее удивить или поразить, он потерпел полное фиаско. На ее лице появилась лишь легкая деловая заинтересованность.
- А куда надо было?
"Если я сейчас у нее из-за пазухи вытащу курицу, она спросит, когда та снесет яйцо, - подумал Гена. - А какие у нее мысли относительно яйца?"
Он еще раз протянул руку - за вырез платья на груди. Девушка глядела на него все так же отстраненно и рассеянно и вовсе не подумала пошевельнуться или отодвинуться. Гена отдернул руку и перекинул яйцо с одной ладони на другую.
- Жжется, - пояснил он, но дуть на пальцы не стал.
- Неплохо, - сказала она. - А где ты этому научился?
- Отец в цирке работает, - ответил Гена неохотно.
- А-а… И часто тебе приходится это проделывать?
- Четвертый раз.
- Это уже лучше.
- Чем лучше?
- Ну, в этой очереди всегда лучше быть последней, чем первой.
- Вот как? - сказал Гена. - А можно тебя поцеловать?
- Прямо сейчас? Влюбился, что ли?
- В такую рыжую! Вот уж нет.
- Хорошо. А зачем же тогда фокусничать?
- Хотел узнать, способна ли ты хоть чему-то удивляться.
- Но что удивительного в том, что фокусник умеет показывать фокусы? - сморщила она лоб. - Человек сидит на столбе - это удивительно?
"Держись, парень, - мужественно приказал себе Гена. - Это только начало".
- Тебя это не удивило бы?
- Я подумала бы, что он наверно электрик.
- Я похож на фокусника?
- Сначала я подумала, что ты милиционер.
- Лестно. Но поскольку я не стал надевать на тебя наручники…
- Раньше. Ты такие интересные кренделя выписывал по залу.
- А я и на заметил, - сказал Гена. - Тебе, правда, понравилось?
- Не очень, - отозвалась она. - Фокусы немного лучше, но…
Ее звали Алисой.
8
Как только зазвенел будильник, Останин рывком поднялся на кровати и сбросил простыню. Он не любил после сигнала тянуть время или обманывать себя, будто звонок и не всерьез и можно еще немного поваляться в постели. Его чуть широковатое, с оспинками, лицо без всяких промежуточных стадий сразу отвердело, и он обвел комнату пристальным взглядом редко мигающих коричневых глаз. Пока звенел будильник, он сделал несколько резких приседаний, потом опустился на пол и начал размеренно отжиматься.
Когда-то он дошел до того, что его большое тело начало заплывать жиром и даже появилось солидное брюшко. Штурман Багун, с которым он в то время летал на аэросъемке на самолете Ан-2, достал-таки его своими насмешками. И однажды, узнав, что тот как раз в это время занялся строительством дома в садике, Останин без всяких разговоров забурился к нему на участок и начал с остервененьем размахивать топором, строгать рубанком, пилить, колоть, копать, сколачивать… В две недели они втроем - был еще какой-то поэт - срубили и скатали сруб, еще через месяц настлали полы, сложили печь, обшили стены изнутри и снаружи, поставили окна - в общем, навели полный порядок. Дом получился, как звон.
До этого времени Останин о собственном садике и не помышлял. Но тут вдруг оказалось, что ему нравится строить. Нравится вырубать чашки венцов, нравится стругать доски, сколачивать рамы, класть кирпич, даже землю копать нравится. И он загорелся - а ведь и он себе все это может сделать. И не хуже, а лучше. Опыт есть, сноровка появилась.
Он добился выделения ему положенных шести соток под садик, и они той же командой отгрохали и ему приличные хоромы - он уже соорудил даже не двухэтажный, как у Багуна, а трехэтажный дом.
Попутно получился и вполне приличный побочный эффект: брюшко опало, жирок исчез, вместо него проявились вполне литые мускулы, и Останин неожиданно для самого себя превратился в поджарого, гибкого, ловкого атлета. Ну, если и не атлета, то в мужика не из последних. По крайней мере, подбросить на плечи стокилограммовый мешок с цементом или торфом для него стало таким же баловством, как раньше справиться с полсотней килограммов. Таким образом он постиг одну часть истины: лучше быть здоровым, чем больным.
Вскочив с пола, он позвонил в парк и заказал такси.
Он побрился, встал под холодный душ и растерся жесткой мочалкой, вытерся жестким же льняным полотенцем. Оделся, съел бутерброд с ветчиной и запил черным кофе.
Порылся в инструментальном ящике и отыскал охотничий нож. Вытащив его из ножен, он долго глядел на широкое, остро отточенное лезвие. Однажды этим ножом он убил волка. Чего только не приходится человеку делать за свою жизнь! Не на охоте - он не был охотником. И рыбалку не любил.
Он расстегнул ремень и повесил нож на пояс, с левой стороны.
Ему было немного жаль, что он не может повидать сына.
Он захлопнул дверь и спустился вниз, к подъезду.
Минут через пять подошло такси.
Останин доехал до профилактория, прошел медицинский контроль и направился в штурманскую. У входа его окликнул Слава Балабан, когда-то летавший с ним вторым пилотом, а теперь такой же полноправный командир, как и он сам, только не на Ан-26, а на Як-42.
Они поздоровались.
- Летишь? - спросил его Останин.
- Ростов-Дон. А ты?
- Уренгой. А может, туда же.
- Что так?
- Заказчики - кавказцы.
- А. Наплюй, а то скоро своей тени станем бояться. Обойдется.
- Надеюсь. В вашей епархии как дела?
- Так себе. Почти не летаем. А ты разве не у нас?
- Частная лавочка.
- Ого! Слышал, что-то организовалось. Кедров?
- Он.
- И как при капитализме?
- Хрен редьки не слаще.
- Этого следовало ожидать.
- Но все же сам себе хозяин. Может, и пойдут дела.
- Ну, Кедров всегда умел вертеться. Да и ребят дуром никогда не обижал. Как он сейчас - я давно его не видел?
- Как всегда - громогласен.
Балабан хохотнул.
- В этом ему не откажешь. Надо будет при случае к вам заглянуть. Ладно. Ты вот что. Хотел тебе звонить, а тут сошлись встык. Завтра у меня день рождения, жена рвется закатить ба-а-льшие гульки. Так я от имени коллектива, завкома, профкома, парткома - тьфу ты, этого ж нет! - ну - от себя лично… Короче, приходи вместе со всей своей командой.
- Приду. Еще кто будет?
- Да все наши прежние. Рогов, Гена Хижняк… Эх, Багуна нет, кутнули бы вместе как следует.
- Да… жаль парня. Невезуха.
- Все вы - невезуха, невезуха! - рассердился Балабан. - Никакой невезухи там не было, я в этом уверен. Он сам все это устроил. Довели мужика до ручки, вот и…
- Может, и так.
- Не может, а так. Кроме него, никто не погиб. Все это им было обмозговано и просчитано. Не мне его судить… а все равно глупо. Человек не должен сдаваться.
- У меня и этот что-то царапает.
- Не шутишь? Что за чума на этих штурманов. Надавай по ушам, пока не поздно. От добра добра не ищут. Если летающий на-ачал писать - жди беды.
- Надаешь. На вид - воск, а упрям, как мул.
- Мне ты отваливал, не стесняясь. Постарел, помягчел? Этот, поди-ка, тоже - печальник горя народного? Пусть на пенсию выходит, тогда и плачет. Он что - эстафету, так сказать, от Багуна подхватил?
Николай пожал плечами.
- Они ведь не были знакомы.
- Читал что-нибудь. Я на твоем месте вправил бы ему мозги.
- Попробую при случае. Ну, будь.
- Счастливо. И не забывай - жду.
- Не забуду.
Он прошел в штурманскую. Штурманская - просторная светлая комната с двумя огромными окнами и длинным, почти от стены до стены, столом посредине. На столе под плексом - карты и маршрутные палетки с указанием магнитных путевых углов и расстояний между поворотными пунктами. За ним пилоты и штурманы готовились к вылету. В противоположной от двери стороне в торец к продольному был поставлен поперечный стол поменьше. На нем находились хронометр, папки с бумагами, справочная документация. Это был стол дежурного штурмана, который контролировал предполетную подготовку экипажей.