Хоть собачьи, хоть телячьи - на его голову. Его вдруг обдает холодком. А если это - Кедров? Запросто. Зачем ему, чтоб русские автоматы стреляли в русских? Зелененьких ему это не прибавит. Один звонок… Погибнут самолет и летчики? Даже пожалеет. Искренне. Как пожалел волк кобылу. Или крокодил, пустивший слезу. За сведения ведь могут и приплатить? Хороший рейс. Хороший бизнес. Одним - промолчать, другим - сказать. И концы в воду.
Коротка ты, воробьиная ночь. И можешь оказаться совсем коротенькой. Где твои громы и молнии? Грозы мне нужны!
Вот уж о чем ни один пилот в здравом уме не мечтает. Нужда заставит… прокукарекаешь?
Гадство.
Весь лексикон всего экипажа и чуть больше, как и положено командиру. И никаких тебе мыслей о вечном, благом и возвышенном. Один сплошной вой и мат в ожидании действий и невозможности приступить к ним немедленно. Прорва затягивает все глубже, а ты вынужден, зажав дыхание и волю, подчиняться течению.
Я долго могу терпеть, а потом наступит и мой черед. Нашему бы теляти… Выигрывает тот, кто умеет ждать. Вспомни, как тебе с Багуном досталось на этой чертовой кимберлитовой трубке, которую вы так некстати обнаружили. Ты еще там мог остаться вечным памятником и себе, и ей. Да вот не остался же, и трубочка тоже - тю-тю. Испарилась. Мыслишки - не шило, иголкой виляют туда, где послабже? Виляют. Печенка заставит - она ведь не броневая.
Он косит глазом на дуло пистолета-пулемета. Потом снова поворачивает голову и застывает.
- Если к нам припожалуют гости - я могу вступить с ними в переговоры?
- О чем?
- Хотя бы сообщить о том, как у нас обстоят дела. Кто здесь и зачем.
- Что это изменит?
- Откуда мне знать? - раздражается командир. - Думать и решать вынудим. Пожалеть и слезу пустить заставим. Время затянем.
- Разве что слезу…
С юморком человек.
- Если они узнают, что самолет захвачен, а не добровольно прет в Иран, Туркестан, Пакистан, им придется что-то решать, согласовывать, предпринимать. Чечня им еще подбросит загадок. Болтовня в любом случае требует времени, только молчание можно мгновенно оборвать. Сделать безвременным.
- Хорошо. Но курса в любом случае не менять.
Пилот поворачивает голову и приподнимает брови. Долго смотрит на Аслана. Разлепляет губы.
- Курс нам менять придется, и дай Бог, чтоб не один раз.
- Я имею в виду - мы должны сесть в Чечне.
- Ваши бы слова да Богу в уши. Вернее, одно слово: сесть. А уж где… Только я вот все больше и больше сомневаюсь, что нам это удастся сделать.
И как бы в подтверждение его пророчества - голос диспетчера ПВО:
- Два самолета подготовить к вылету!
- Есть подготовить!
Аслан вздрагивает.
- Это - что?
- То самое. - Командир некоторое время молчит, потом говорит с сожалением: - Олухи вы царя небесного. Я имею в виду не только вас и ваших дружков. Самолет вы захватили… мастерски. Но вот что касается тех, кто все это планировал и организовывал… Захватить в пять секунд самолет, чтоб в одну потерять?
- А как бы поступили вы? - огрызается Аслан.
- Сейчас открою для вас филиал академии по терроризму и угону самолетов. Вам не кажется, что если вы только сели на унитаз, то с поддергиванием штанишек надо и погодить?
- Не острите.
- К чему мне? Заострено каллиграфически.
Не те прихлопнут, так эти убьют.
- Поступайте так, как считаете нужным, - говорит Аслан. - Только помогите довезти груз до места.
- Да места-то - нет!
- Любое по вашему выбору в районе Гудермеса поближе к горам. С остальным мы справимся сами.
Та-ак…
16
Небо на востоке все больше светлеет. И вот далеко на юге выстраиваются и застывают первые группки чечевицеобразных облачков. А высоко над ними пламенеют коготки и косы стратосферных перистых - растут внахлест, неудержимо. Все это верные признаки холодного фронта. Облака возникают из пустоты, из ничего и увеличиваются в размерах прямо на глазах. Они не приближаются, нет - движения не видно, не ощущается; а ощущается, что именно растут, как на дрожжах, взбухают, вспучиваются. Иллюзия, которая после Ан-2 сначала как-то озадачивала, пока он не привык и перестал обращать внимание. На Ан-2 всегда к чему-то приближаешься, будь то город, озеро или облака. А когда сидишь в кабине Ан-26, все это внезапно и неожиданно появляется из ничего и, оставаясь недвижимым, стремительно растет и разбухает.
То, что в обычном, нормальном полете пилотам и штурманам портит жизнь - грозовые облака, кучевка, восходящие и нисходящие воздушные потоки и связанная с ними болтанка, грозовые разряды и необходимость маневрировать, чтобы избежать опасности, сейчас вселяет надежду и поднимает у командира настроение. Ого-го, говорит он себе, глядя на взмахивающие в зенит протуберанцы. Так, может, мы еще повоюем?
- Аслан, вы когда-нибудь управляли самолетом? - спрашивает он соседа.
- Да как сказать…
- Так и скажите.
- Не управлял.
- Хотите попробовать?
- Нет.
- Но почему? Вам это будет интересно.
Тот хмурится.
- Пилотом мне уже не быть, так что и пробовать не стоит.
Не то, не то, парень. Впрочем, я на это и не слишком рассчитывал. Пустышка как пустышка.
- Как хотите. Как говорится, была бы честь оказана.
- Благодарю за честь.
Что ж, значит, только облака.
Мне нужны бортмеханик и второй, и я, пожалуй, получил бы их, объясни я моему дружку Аслану, что нас ожидает в облаках. Но вот этого-то я как раз сделать и не могу. Пустив их на свои места, он тут же встанет со своей пушкой у нас за спинами, и - все, конец. Никакие грозы нам уже не помогут.
Но с этим я справлюсь. Как быть без штурмана, если управление локатором находится на его приборной доске? Мне надо знать, где расположены наиболее опасные грозовые очаги, удаление до них, куда их сносит и где обход. Мне нужно знать, что я могу и чего не могу.
И главное - у штурмана тоже есть управление машиной, пусть даже через автопилот. Когда мне придется все здесь бросить и пулей вылетать в фюзеляж… Вот что мне руки бы развязало.
Тебе достанется не то что скверно - омерзительно. И рассчитывать ты можешь только на себя. Чтобы справиться с этим делом, тебе придется влезть в грозовые облака. Вылезти из них - один шанс из сотни. Не влезть - ни одного.
- Коля, взлетели, - раздается голос Славы Балабана. - Откуда - не знаю.
Останин просил его время от времени прослушивать эфир на частоте военных, и вот - предупреждение.
- Понял… - он чертыхается про себя. - Засветки наблюдаешь? - это он уже о грозовом фронте.
- Сто двадцать.
- Ладно. Один раз ответь. И - все.
- Счастливо.
Останин тут же переключает частоту, но военные пока молчат. Он бросает взгляд на экран локатора. Снизу слева на его поле обозначилось темное пятно. Каспий. Ну, наконец-то, я тебя заждался. И Слава уже засветки видит. Значит, до фронта где-то километров двести. Эх, был бы чуть поближе. Вот, дьявол, началось. Ему бы еще минут двадцать-двадцать пять. Не вовремя. Но времена, как говорится, всегда несвоевременны.
Не поворачивая головы, он роняет:
- Взлетели истребители.
- Я понял. Плохо.
- Еще бы.
- Как скоро они нас обнаружат?
На детские вопросы десантничка потянуло? Да ты никак нервничаешь, приятель? Понятно, это не безоружным в спину стрелять. Тут дело уже пошло о собственной шкуре. А это всегда и для всех достаточно щекотливый вопрос. Даже для железно-каменных героев. Но им-то как раз проще. Хотя бы потому, что действительного положения вещей они так до конца почти никогда не представляют. На то они и герои. Того, кто знает и понимает, на подвиги как-то не слишком тянет.
Командир пожимает плечами. Дядя, когда рыбка клюнет? - что ответишь на такой вопрос?
Светает быстро, звезды гаснут, растворяется в небытие луна. Солнечные лучи, коснувшись верхних слоев облаков, заставляют их сверкать ослепительной белизной. Двойные батончики мороженого на креманке. Струнно перетянутые в талиях балеринки. Летающие снежные тарелки. Даже если вами управляют чужеземные пришельцы с квазимордами и десятипалыми когтистыми щупальцами, предпочитаю их своим. Снежные бабы, растущие в белых слонов.
- Скоро нам придется пересекать грозовую облачность, - говорит командир. - Мне нужно настроить локатор на верхний обзор и поглядеть, что творится вокруг.
- Настраивайте. Командир включает автопилот и медлит, изучая показания приборов. Не как в аптеке - как на самолете. Кое-чему и вы у нас могли бы поучиться. Вот так-то.
Он отстегивает ремни. Неаккуратно, друг-приятель-брат, неаккуратно. Взываешь о сочувствии и помощи, а палец на спусковом крючке, а дуло твоей дуры синхронно следует за моей печенкой. Некрасиво. Ну что ж, у каждого своя игра.
А ваша мама вас любила?
Командир поднимает столик, усаживается на место штурмана и окидывает взглядом приборную доску. Хотя управляться со штурманским хозяйством на практике ему почти не приходилось, все здесь знакомо и затруднений в обращении не вызывает. Первое - настроить радиокомпаса на Астрахань и Кизляр. С фиксированной настройкой возиться нет смысла - отнимает слишком много времени. Значит, плавная. Он устанавливает сначала на одном, потом на другом щитке необходимые диапазоны и подстраивает частоту. Надев наушники, включает телеграфный режим и прослушивает морзянку позывных: ти-ти… ти-ти-ти… ти…
Отлично. Теперь - локатор. Приподнять антенну, дальность - двести пятьдесят, режим "метео". Ого-го. Засветочки - дай Бог. Пол-экрана как корова языком слизнула. Не лишку ли даже для тебя, приятель? Ведь тут и мышь не проскользнет. А ну - масштаб сто двадцать пять… Останин едва сдерживается, чтоб не присвистнуть. Пожалуй, лишковато. Неведомый Бог явно грешит гигантоманией. К Иосифу бы Виссарионовичу тебя в напарники, а он, Останин, удовлетворился бы и меньшим. Вот так-то: попроси - тебе отвалят…
Он долго всматривается в бегущую линию разведки, хмурит брови. Засветки настолько мощные, что невольно вызывают спазм под ложечкой. И командир невольно думает, что, может, он напрасно понадеялся на фронт. Еще неизвестно, что лучше - вот этакая мерзость, истребители или террористы. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить, как обернутся дела, когда самолет влезет в эту мясорубку. Его мгновенно может вышвырнуть в стратосферу над грозовой наковальней, оставив без крыльев и оперения, или затянуть в шкваловый ворот и грохнуть о землю. Его может поразить разрядом. Его может…
Он склоняется к блистеру и смотрит вниз. Глухая накипь вдаль, до горизонта. Ну где ты, хоть одна сочувствующая, родственная душа? Отзовись, помоги!
Но выбора-то у тебя все равно нет.
Он сжимает зубы, устанавливает наклон антенны ноль и поднимается.
Он бросает взгляд в фюзеляж. Джафар, бортмеханик, второй пилот, Идрис. В том же порядке, в тех же позах - на сиденьях вдоль борта. Кавказцы поднимают на него ничего не выражающие взгляды и молчат. Бортмеханик ни на что не обращает внимания; глаза его уткнуты в пол, и его красноречивый нос опущен долу, как флаг разбитого полка. Второй пилот в упор и напряженно глядит на командира. Тот на мгновение задерживается у двери и сообщает безразличным, скучным тоном:
- Я понял. Минут через двадцать будем пересекать холодный фронт.
И так же скучно, безразлично отворачивается, проходя на свое место. Пристегивается и говорит Аслану:
- Пристегнитесь. Если начнется болтанка, вас бросит на штурвал и самолет спикирует. Двоих мне вас не вытащить.
Не выпуская пистолета из руки, тот щелкает замком ремней.
- Истребитель ПВО - борт 26678, ответьте!
Голос Балабана:
- Отвечаю.
- Вы - борт 26678?
В эфире повисает тишина.
- Борт 26678! Отвечайте!
В ответ - ни звука.
- Всем бортам, кроме 26678, - радиомолчание! Борт 26678 - отвечайте!
Все, даже отдаленные голоса, смолкают. Тишина. В кабине тоже никто не произносит ни слова.
Дождались.
Чтобы маневрировать среди грозовых очагов, ему, Останину, придется отключить автопилот и перейти на ручное управление. Он сразу же окажется намертво прикованным к штурвалу и педалям. А ведь нужно еще регулировать тягу двигателей, следить за оборотами турбин и температурой газов, положением машины, курсом.
Испросить все-таки хотя бы бортмеханика? Ведь разрешат, куда уж тут деваться… И сразу же между чеченцем и тобой взрастет ничем не пробиваемая стена. Ты ничего не сможешь предпринять. Ничего, даже если представится такой случай.
Он делает еще одну попытку.
- Впереди перед нами - мощный грозовой фронт, - говорит он Аслану. - Без штурмана и его расчетов нам его не преодолеть. Если вы хотите жить, я советовал бы сесть в любом ближайшем аэропорту.
Тот поднимает отяжелевший взгляд.
- Если вы хотите жить, то вы его преодолеете, - говорит он жестко. Потом: - Справа - истребитель.
Но и слева, сзади, медленно вплывает в сектор обзора серый конус с длинным, как у меч-рыбы, копьем.
17
Ничего не скажешь - внушает. Почетный эскорт. Это были новейшие истребители со стреловидными крыльями, вытянутыми тонкими фюзеляжами - стремительные и хищные. Останин смотрит сначала на одну машину, потом переводит взгляд на другую. Королевское сопровождение для убогого и тихоходного по сравнению с ними Ан-26. Впрочем, ничего удивительного - самые убогие короли всегда имели самую пышную свиту.
До истребителя, который идет слева от него, - рукой подать, метров сто-сто пятьдесят. Сквозь остекление кабины отчетливо виден шлем летчика; хоть и смутно, Останин даже различает его лицо. Высотный костюм пилота напоминает костюм космонавта или еще романтичней - марсианина. И, естественно, Останин сейчас предпочел бы иметь дело с марсианином, а не с дорогим земным соотечественником. Но друзей, как известно, не выбирают. Или врагов, которые всегда так кстати и ко времени навязываются в друзья?
Повернув голову в сторону Ан-26, марсианин, судя по всему, внимательно рассматривает самолет и самого Останина. Потом в наушниках раздается совершенно четкий и очень близкий голос:
- Борт 26678, вы меня наблюдаете?
Наблюдаю, наблюдаю. Еще бы не наблюдать, если ты бревном в глаз ко мне залез.
- Борт 26678, вы меня слышите? Ответьте.
- Отвечу, когда замечу, - бурчит про себя командир. Потом нажимает кнопку внутренней связи и почти не разлепляя губ приказывает Аслану: - Сорвите с меня наушники.
- Что-о? - изумляется тот.
- Делайте, что вам говорят! Да пушку свою приподнимите, чтоб заметили.
Приперлись избавители, думает Останин со злостью. Что, может, вы у меня с борта этих приятелей снимете? Валяйте, буду признателен. Вот уж действительно - заставь дурака Богу молиться…
Аслан склоняется на своем сиденье, протягивает левую руку и сдергивает с головы командира наушники. Правую с пистолетом он приподнимает над головой.
- Ткните меня в висок. Да хоть не выстрелите сду…
Аслан выполняет его распоряжение. Останин переключает радиостанцию на частоту военных и говорит Аслану:
- Передавайте мне слово в слово, о чем они будут говорить.
- Есть, - отвечает тот, хотя и видно, что в действиях командира он абсолютно ничего не понимает. Лицо у него бледное и напряженное, над переносьем прорезается глубокая вертикальная морщина, взгляд непреклонный. Такие люди не в последний момент принимают решения, в последний момент они их лишь выполняют.
Так, сейчас у них начнется толковище, думает Останин, косясь на пилота в соседнем самолете. Вам придется сообщить начальству обо всем увиденном, а начальству придется думать. Думать же начальство не любит, а принимать решения - тем более, поэтому начнет согласовываться с вышестоящим начальством, а то…
В любом случае минут десять я выигрываю, а то и больше.
Рядом с крыльями проносятся бывшие балеринки и снегурочки, выросшие до размеров белых башен. Некоторые из них оказываются прямо по курсу, и самолет прошивает их в мгновение ока. Свет-тень-свет… Внизу облачность исчезла, иногда появляются зеленые квадраты насаждений, но в основном - рыжеватая степь или отливающая желтизной песков пустыня.
- Аист - База-один, цель обнаружена, блокирована, - дублирует Аслан. - На запросы не отвечает. Визуально: командир самолета без наушников, бортмеханика и второго пилота нет, на месте второго пилота вооруженный пистолетом террорист.
"Цель, - бормочет про себя Останин. - Быстро же у вас объекты в цели превращаются…"
- Высота, скорость, курс цели?
- Пять четыреста, четыреста пятьдесят, двести тридцать.
- Сопровождайте. Ждите.
- Сопровождать, ждать.
Белые птицы с серыми клювами висят в воздухе по обе стороны от Останина, словно привязанные. Ни на метр влево, ни на метр вправо, вперед или назад. Идут, как по струнке. Идиллически-мирная картинка, и стороннему зрителю, если ее кто видит, она наверняка должна нравиться. И переговоры, как между далекими собеседниками, так и внутри кабины, совершенно мирные. Обыденные. Деловые.
- У вас есть какое-нибудь решение, командир?
Останин поворачивает голову к Аслану. Первый шок у того, по всей видимости, прошел, и лицо его сейчас абсолютно бесстрастно.
- Нет у меня никаких решений.
- Но что-то вы можете предложить?
- А вы?
Аслан долго молчит. Потом отворачивается.
- Продолжайте следовать с этим же курсом.
Ну, мать твою… Соломон!
Командир тоже отворачивает голову, плотнее устраивается в кресле и смотрит перед собой немигающим взглядом. Положеньице. Как бы выходил из него его дядюшка Кастусь Грабарь, если бы влип вот в такую историю? Но тот ведь хоть знал, где свои, где чужие. А тут весь мир против тебя. Черта он знал, и черта он вышел. Выпрыгнул из огня да в полымя. То же и с тобой повторяется. Родовая отметина, что ли? Не убьют, так посадят… И как же огорчатся все подонки мира, если именно он окажется не на высоте. Ведь сами-то они такие порядочные и благородные, что куда там… за чужими спинами.
Не злись, приятель. В твоем положении это тебе не по карману. И заботы о чести оставь другим. Вот твои заботы…
Черно-синяя стена вырастает по курсу, охватывая весь горизонт дугообразной лентой. Она еще далеко, но и отсюда он различает беспрерывно вспыхивающие в ней огненные сполохи.
Останин придвигается к тубусу локатора и долго всматривается в прорисовывающуюся вслед за бегущей линией развертки безрадостную картину. Потом снова устремляет неподвижный взгляд прямо перед собой. Сердце его на какое-то мгновение болезненно сдваивает.
Вот ты и дождался воробьиной ночи… или утра… без разницы.
Брови его сдвигаются, лицо становится угрюмым. Он поднимает левую руку и обхватывает ею ручку штурвала. Ставит ноги на педали. Упершись ими покрепче, сдвигает тело вплотную к спинке сиденья. Потом переносит правую руку на пульт бортмеханика и отключает автопилот. Перестраивает радиостанцию на частоту Астрахани. Правая рука тоже ложится на ребристую поверхность штурвала.
- Истребитель передает: делай, как я, - говорит Аслан.